— Мда-а, Гена. Тебе надо было не мужиком родитmся. Если в авто не разбираешься — по цветам запоминай, автомобиль мой черный. И большой. Запомнил? Что там у тебя приключилось? Зачем звал? Надеюсь, это важное. Ты меня вообще-то с совещания выдернул (я вспомнил, как собирался погонять чаю в кабинете, пожурить Погодина, чтобы не грыз пальцы, и заняться другими важными делами).
— У меня очень важная информация, Андрей Григорьевич. Вы мне дали вчера список убитых женщин. Так вот… Я думаю, что их прирезал один и тот же человек. То есть, маньяк у нас в городе завелся. Вот…
— И для этого ты меня выдернул? — хмыкнул я, а про себя подумал, что не вовремя он открыл Америку. — Уже обед, и в столовку городскую надо успеть, пока там блинчики с ливером не разобрали. Вкусные они, зараза…
— Мне страшно… — пробубнил практикант.
— Тебе-то чего бояться?
Он-то, вроде, не девица.
— Я чувствую, что этот страшный человек где-то рядом, — худощавый сглотнул и вытер лоб рукавом халата. — Ну, убийца…
— Почему?
— Я проверил женщин по фамилии и датам рождения. И представляете? Оказалось, что все они лежали в нашем роддоме. И всех их кесарили.
— А вот это уже интересно… — я даже передумал ругать практиканта и давать втыку по поводу недопустимости впредь отрыва меня от важных совещаний. — А чего ты боишься-то? Не пойму.
— А вот самое странное! Всех их оперировал один и тот же врач. Угадайте, кто?
— Неужели Гусев? — у меня челюсть отвисла.
— Он самый, — торжествовал Гена. — Борис Петрович кесарил.
— Ого, — присвистнул я. — молодец, Геннадий… Честно говоря, не ожидал. Но ведь он на пенсию ушёл, так? Значит, нечего тебе бояться.
— Так это еще не все, — Берг перешел на шёпот, хотя мы отъехали от территории роддома на приличное расстояние и приткнулись в прилегающем леске, вокруг ни души, только птички чирикают да кузнечики стрекочут. — Наблюдала их, ну, то есть, вела лечение у всех Резникова, его зам которая.
— Это та мегера, что сейчас завотделением стала?
— Она самая. Так вот… Эта Тамара Павловна меня видела, когда я журналы перебирал. Даже втыку дала, что без дела болтаюсь. Чувствую... Поняла она, зачем я в них рылся. Мне страшно, Андрей Григорьевич.
— Не волнуйся, Гена. Мало ли зачем ты там мог в журналах копошиться. Даже если и видела, все равно не поймет.
— В том-то и дело, что поймет, если откроет, — плаксиво хмыкнул студент. — я там пометочки напротив каждой фамилии карандашиком оставил.
— На хрена, Гена?
Тоже мне, агент. Ноль-ноль-птичка.
— По привычке. Люблю, чтобы все четко было. Хотел еще раз потом пробежаться глазами и перепроверить. Чтобы ошибку исключить. Я ведь, признаться, немного рассеянный.
— Балбес ты, Гена, а не рассеянный, — вздохнул я. — Ладно… На работе пока не появляйся. Позвонишь Тамаре Павловне из дома, скажешь, что заболел.
— Чем заболел?
— Ты же медик, вот и придумай что-нибудь.
— Она тоже врач, — замотал головой практикант. — Матерая баба. Ее так просто не проведешь. Она видела меня сегодня — вот он я, целый-здоровый. Точно не поверит…
— Ладно, скажешь, например, что мать заболела, надо присмотреть за ней.
— Нет у меня матери, — всхлипнул практикант. — И отца нет. Детдомовский я. Как сироте дали комнату в общежитии.
Я даже не удержался и развел руками. Засада, как специально. С размаху бросил кисти обратно на руль, и машина обиженно, отрывисто гуднула.
— Короче, Склифосовский. Щас едем в «Вино-Воды», берем тебе бутылку водки. Выпиваешь и звонишь пьяный Тамаре. Дескать, извините, товарищ Резникова, загулял я на обеде, товарища встретил. Пусть тебе прогул влепит. Даже если на собрании разберут недостойное поведение. Хрен с ним. Потом тебя реабилитируем. Накатаю по месту работы письмо, что, мол, это все оперативная разработка была, и Берг Геннадий… Как там тебя по отчеству?
— Васильевич.
— И Берг Геннадий Васильевич выполнял задание оперативных органов советской милиции.
Студент сначала приосанился, а потом вдруг сник, будто что-то вспомнил:
— Так я ж непьющий.
— А кто об этом знает?
— Все коллеги… Как праздник какой или юбилей, так пристанут — как тут скроешь, — поджал он дрожащие губы.
— Тьфу ты, Гена. Ну, точно не мужиком тебе надо было родиться. Я смотрю, вы с Резниковой тела попутали. Ладно… Выпишу тебе повестку. Скажешь, что тебя милиция задержала. За мелкое хулиганство, например. Забор обcсыкал в общественном месте или матами прохожего обложил. Сойдет?
— Господи. Да не ругаюсь я матом, Андрей Григорьевич. В жизни мухи не обидел. И не могу я на заборы, извините, гадить. Кто в это поверит? Винегрет какой-то.
— Все когда-то происходит в первый раз, Гена… Вот, допустим, тебе прохожий на ногу наступил. Прямо возле роддома, когда ты подышать вышел. Ты ему и высказал недовольство. Матюгнулся и мать его вспомнил. А место получается — общественное, состав правонарушения налицо. Пойдешь на пятнадцать суток. Все, поехали. Светиться сейчас в роддоме тебе лучше действительно не надо.
— Думаете, моя жизнь в опасности? — Берг зашмыгал носом.
— Да кому ты нужен? Прости. Не то хотел сказать… Просто, понимаешь, Гена. Если Резникова твои писульки увидела, она же тебя вмиг расколет. Для кого и почему ты это делал. А нам пока этого не надо. Боюсь, вспугнем Потрошителя.
От последнего моего слова плечи практиканта предернулись. Трус-белорус, таких мы в детстве называли. Не знаю, почему белорус, просто из-за рифмы, наверное. Как кролик-алкоголик. Но поработал Берг неплохо. Появились новые повороты в этом странном деле. Совсем не думал, что одно убийство артиста Большого театра потянет за собой столь загадочную цепочку событий. Возможно, это еще и не всё, а только верхушка айсберга.
Я докинул Берга до городского общежития, дал ему последние наставления:
— Сиди дома и смотри телевизор, без необходимости никуда не ходи. Если что, звони мне из телефона-автомата.
— Телевизора у меня нет, — заныл практикант.
— Твою мать! Гена, — я уже не знал, как от него отделаться. — Придумай что-нибудь. К соседке сходи. Или книжки читай. «Волшебник изумрудного города», например. Судя по твоей инфантильности — самое то будет.
— Я Солженицына люблю, —вздохнул Берг. — Только он сейчас под запретом.
— И перестань шмыгать носом, — ворчал я. — Такое ощущение, что сейчас заплачешь.
— Да это у меня аллергический ринит, — отмахнулся практикант. — Поллиноз то есть. На пыльцу. Я же говорил, что в армию по здоровью не взяли.
* * *
Быстрым решительным шагом я вошел в кабинет и всполошил Федю, который уже мирно дремал в кресле:
— Солдат спит, служба идет?
— А я что, я ничо. Не сплю я. Так, задумался, — позевнул Погодин.
— Найди мне Вахрамеева, быстро!
— Что случилось?
— Мухой, Федор, мухой!
— Ты сейчас говоришь, совсем как Никита Егорович, — напарник нехотя встал и поплелся к выходу.
Через пару минут он привел Серегу.
— Значит, так, орлы… — начал я. — Проведем короткую экстренную планерку. В нашем деле открылись новые обстоятельства. Оказывается, все четыре убитые женщины были в недавнем прошлом пациентками городского роддома.
— Как это? Но у них же нет детей, — недоуменно пожал плечами Вахрамеев.
— В этом и фокус. Их всех кесарил Гусев. Что стало с их детьми, нужно выяснить у родителей потерпевших. Срочно.
— Последняя убитая жила с бабушкой, — уточнил Серега. — Родителей не было.
— Не суть, собери личный состав и нарежь задачи. Плохо вы работали с их родственниками, получается. Какого рожна вы мне эту информацию раньше не добыли? Про детей. Испарились они, что ли?
— Так родственники и про это молчали, про больницу, то есть. Мы-то как могли такое предполагать? — оправдывался Серега.
— Ясно, — я задумчиво мерил кабинет шагами. — Получается, что скрывали они сей факт намеренно. А зачем?
