— Здрасьте поближе, Юрий Николаич! Опять у вас доступ к высочайшему телу не перекрыт.
— Что значит, не перекрыт? Рамка на входе тебе что, не барьер? Настроена так, что звенит на любой металл массой более пятисот грамм.
— А как же я с оружием прошёл?
— Так ты со стороны завода небось. Ах ты ж! Точно! Вот же… не подумали про этот момент.
— Дарю идею, мне не жалко.
— Фролов, почему ты такой въедливый, откуда в тебе это?
— Чтоб не попасть на карандаш ревизору, нужно думать, как он. Работа приучила косяки в своей и чужой работе высматривать. Свои я себе обычно прощаю, тут главное, исправить вовремя. А чужие косяки — пусть авторы огребают.
— Экий ты профессионально деформированный. Кстати, я тебя чего позвал. Я спросить хотел: кто ты вообще, Пётр?
— Э-э-э. Вот тут не понял. Вы же вроде пробили меня, всё знаете.
— Ага-ага. Всё. Только вот твои умения в области обращения с оружием не вписываются в твою биографию.
— Самородок.
— Ну да. А еще я вспомнил тот разговор про твой пистолет. Не стал тогда копать по поводу того, что ты сам признался. Ты ж сказал, что затрофеил пушку.
— Было дело, сболтнул. Типа.
— А с прошлым владельцем что случилось? Забыл, как дышать?
— Не задавай те вопросы, на которые всё равно не получишь ответы.
— Да понятно. Я к чему — не вписывается твоё поведение в классическое описание инженера-железнодорожника. Даже отслужившего срочную в войсках ПВО. Оператором радиолокационной станции.
— А если учесть, что охотник? Плюс природная душевная черствость? Так лучше, Юрий Николаевич?
— Так лучше. Но тоже с натяжкой, если честно. Ничего рассказать не хочешь?
— Не-а.
— Я так и думал. Короче, зачем позвал. С твоим поганым характером, навыками и природной черствостью тебе прямая дорога в мою службу. Конкретно, в блок охраны Зубова. Согласен?
— Нет, конечно.
— Погоди, я тебе еще про условия оплаты не рассказал и этот…
— Соцпакет?
— Точно! Понапридумывают слов, поди потом вспомни.
— Всё равно — нет. Я не силовик, я железнодорожник. А вот это всё мне не интересно.
— И снова обожди. Когда тебе было надо, завод пришел на выручку.
— Так и я помог, когда вы позвали.
— Ты про турнир, что ли? Во сравнил жопу с пальцем!
— А чего бы не сравнить? И то часть тела, и это. Пнуть ежели, то и там больно, и тут перелом.
— Ладно. А если я скажу, что ты всё равно не уживёшься со своими коллегами. Это не в плане угрозы, просто у вас активность нездоровая в цеху начинается.
— Да уж вижу. Но всё равно нет желания в силовики или торпеды идти.
— Какие ты, Пётр, слова знаешь. Хочешь сказать, бывший мент себе торпед собирает на манер бандюка? — глаза безопасника нехорошо сузились.
— Я не про вас. Я про ваше руководство. Или оно по партийной линии работало до сего времени? Я ж не сильно вслушивался что рабочие про своих хозяев говорят.
— Слово какое нашел — хозяев.
— Так капитализм же. Мир народам, земля помещикам, фабрики — буржуям. Ну и про первичное накопление капитала Маркс с Лениным всё сказали. Экспроприация тех, кто экспроприировал экспроприаторов. Так ведь?
— Тьфу на тебя! Опять разговор в комедию превратил. Это твоё последнее слово?
— Надеюсь, что нет. Последнее слово обычно перед расстрелом выкрикивают. Вы меня не расстреляете?
— Иди, короче, думай. Если что — дорогу знаешь.
Фролов шел в цеховую контору как мешком ударенный. Если сказать, что разговор вышел неожиданным, то это ничего не сказать. О такой карьере он не то, чтобы не задумывался, он и близко старался не подходить ко всем этим людям, вершителям судеб тех, кто об этом не просил. И к их сторожевым псам приближаться не хотел. И уж тем более не примерял на себя шкуру цепного пса. А тут засветился со своими непонятными навыками. Вот и делай потом людям добро. Хотя нет, это он долг отдавал. Безопасник ему тогда реально помог с соседями. Но это не повод позволить запрячь себя и погонять. Есть такие люди, которым надо напоминать порой, что Фролов не из их крепостных.
В то же время он понимал, что полная самоотдача, высокая квалификация, добросовестный труд на благо завода на своём теперешнем рабочем месте — совсем не то, что обеспечит уверенность в завтрашнем дне. В цеху действительно не очень здоровая атмосфера, тут безопасник прав. Сейчас его поддерживает только начальник цеха. Уважение подчиненных и их моральная поддержка — это не тот ресурс, который что-то решает в современных реалиях. Фролов вспомнил историю, рассказанную однажды его Леной и засмеялся.
На тот момент она была убедительно беременной, но зимой и со спины это не бросалось в глаза. С её слов история развивалась так: иду мимо твоей работы в город, никого не трогаю, слышу, как по снегу скрипят сзади быстрые шаги и молодые мужские голоса над ухом,
— Девушка, а давайте познакомимся!
— Я замужем.
— Муж не стена, его и подвинуть недолго. Как вас зовут?
— Лучше спросите, кто у меня муж.
— И кто у нас муж?
— Фролов.
— О как! Мы же вас не обидели ничем? Мы вашего мужа очень уважаем.
— Что, страшно стало?
— Да нет, чего его бояться. Просто… А давайте, мы вас проводим. Вдруг что случится, а тут мы.
По словам Лены, она тогда первый раз осознала, какой авторитет у её супруга на станции. Причем, она так и не поняла, чего в железнодорожниках было больше, опаски или уважения.
Вот и на новом месте работы коллектив, его рабочая часть поверила, что начальник эксплуатации цеха не самодур, а реально печётся о рабочих, защищает их от произвола и беспредела технологической чехарды. Кстати, и авторитета у всего цеха стало побольше. Если раньше к железнодорожному цеху относились по схеме «подай, принеси, пшёл вон», то теперь требования по обеспечению безопасности движения стали обязательными для всех, в том числе для козырных доменщиков, которым сам чёрт не брат. Теперь вывались кучу лома или мусора в непосредственной близости от путей означало сорвать работу печей. Железнодорожники перестали протискиваться со своими вагонами сквозь брошенное оборудование или отходы производства. Их гневные крики, обращенные к диспетчеру завода, моментально транслировались на главного инженера, а уже тот вставлял пистон автору подставы. Одного этого было достаточно, чтоб составители зауважали своего начальника, который выполнил своё обещание. Но никакой коллектив в новых реалиях не помешает вышвырнуть его с завода, если руководство того восхочет.
— Где пропадал, Фролов? Тебе что, производственный график не указ? — суровый тон Большова и его громкий голос, разносящийся по кабинету начальника цеха, не оставлял сомнений — начальство гневается.
— В службу безопасности вызывали.
— Это зачем — и голос стал потише, и тон изменился.
— Закрытая информация.
— Фролов, ты берега не попутал. От кого закрытая, от меня?
— Ну да. Или мне начальник службы безопасности не указ? Я человек маленький, приказы начальства привык выполнять.
— Так ты с самим этим общался? Что у тебя с ним за дела? Стучишь?
— И снова без комментариев. Не боись, тебя не заложил.
— Ты думаешь, Лузгин тебя вечно прикрывать будет? Не заблуждайся.
— Саш, только пугать меня не надо. Пуганый уже. Просто запомни, я ни под кого раньше не прогибался, и дальше прогибаться не буду. И на расклады ваши мне класть вприсядку, если честно. Это всё? Тогда я пойду. — И Фролов вышел из кабинета, не дожидаясь какой-то реакции на свои слова.
Когда на душе не очень, лучшее лекарство от хандры — работа. Во всяком случае Петру этот рецепт всегда помогал. Вот и сейчас он переоделся в комбинезон и пошел «гонять чертей», то есть осматривать своё хозяйство. Где рельсы пролегли, там и его подведомственная территория. Завод как живой развивающийся организм постоянно чем-то удивлял. То новым сооружением, то неожиданно образовавшейся свалкой на месте еще вчера стоявшего здания. В условиях новой экономики и налогового законодательства оказалось, что любые постройки во владении любого хозяйствующего субъекта теперь облагаются налогами. Поэтому вон та контора, построенная лет пятьдесят назад и переставшая быть нужной уже лет десять как, сейчас начала генерировать налоги. И вон тот старый кран, переставший двигаться в прошлом году. И вот это выгрузочный фронт. Поэтому руководство завода бросило все силы на снос всего, что в данный момент не нужно. И знаете, тут было что сносить!
