И он потащил нас в Нижний зал буфета. Обычно здесь начинали гульбу. Пропускали рюмку-другую, под легкую закуску, а потом поднимались в ресторан, где наедались от души, не забывая выпивать по маленькой, но много. Не знаю, как насчет блондинки, а вот моя спутница явно не представляла, что это за место. Да, в Центральный Дом Литераторов мечтала попасть вся советская столичная элита, но пускали-то далеко не каждого. Это Станислав Мелентьевич нас, можно сказать, продавил своим авторитетом, а так пришлось бы пользоваться контрабандным вариантом номер два.
Церберы-администраторы, в принципе, могли выписать посетителю разовый пропуск, но за хорошую взятку или по паролю: «Я от Иван Ивановича» или «Сидора Сидорыча…». Это срабатывало, да и то не всегда. Говорят, и самого Анастаса Микояна однажды не пустили. Правда, это случилось уже тогда, когда он перестал быть одним из вождей СССР и видным во всех смыслах деятелем, соратником Сталина и Хрущева, но все равно, история показательная. Я в свое время сюда впервые попал, только когда обзавелся заветной красной книжечкой, да и то порой норовили не пустить.
Жаль, не знал я тогда другого способа проникнуть или, как говорится, «протыриться» в писательский дом. А ведь как хотелось посидеть рядом с Евтушенко, Трифоновым или Окуджавой, рассмотреть развешанные на стенах Пестрого зала стишки и шутки завсегдатаев, например — Михаила Аркадьевича Светлова. Говорят, это именно он придумал армянское радио. Правда, сам великий советский поэт, чье имя навеки запечатлено в названии круизного теплохода из фильма «Бриллиантовая рука», отрицал это, приписывая эту славу парикмахеру Центрального Дома Литераторов Маргулису.
А это был не просто безвестный цирюльник. Моисей Маргулис — и в самом деле одна из местных легенд. Во времена моей первой жизни он стриг и брил всех крупнейших и не очень советских литераторов на протяжении целых тридцати лет. И проделывал это виртуозно. Например — точил опасную бритву в непосредственной близости от горла клиента. Правда, при этом развлекал его разговорами. Он был неистощим на еврейские истории из жизни, разные забавные случаи, анекдоты и меткие афоризмы. Байки Маргулиса так нравились писателям и поэтам, что многие из них удивлялись, почему он не пойдет в сатирики? Однако старый мудрый еврей отвечал, что у парикмахера всегда найдется работа, а писательская и артистическая жизнь может повернуться по-разному. И был совершенно прав.
Сам словоохотливый брадобрей тоже становился героем анекдотов — потому что не терялся среди богемы и за словом в карман не лез. Однажды маститый, но прижимистый советский драматург Абрам Арго после стрижки небрежно вынул из кармана двадцать копеек и швырнул на стол, где парикмахер держал свои инструменты. Маргулис удивился такой жадности человека, который получал не только громадные гонорары, а еще и отчисления с каждой постановки — о чём, конечно, известно было не только коллегам. Взяв монету двумя пальцами, словно жабу, он пустился в погоню за литератором. И настиг его в гардеробной, где живому классику помогали надеть шубу, которая стоила как пол-«Запорожца». Положив двугривенный на барьер, Маргулис сказал:
— Возьмите ваши деньги, сударь! Нищих я стригу бесплатно!
Все эти байки я на ходу изложил девушкам, пока мы поднимались из Нижнего буфета в Дубовый зал ресторана. При этом юмором я метил не только в Лиду, но и в подружку Мизина, которую звали Кристина. Было ли это ее настоящее имя — не знаю, но вот узнать ее поближе, мне, после трех рюмок коньячку в буфете, уже хотелось весьма остро… С коньячком, кстати, тоже надо бы притормозить, мне еще студентку-второкурсницу сегодня провожать — да и вообще. Не стоило раньше времени портить молодой организм.
Обеденный зал легендарного цэдээловского ресторана был расположен в бывшей парадной зале особняка князя Олсуфьева. Причем говорят, что почти все в нем сохранилось именно в том виде, в каком дом впервые увидел столичный аристократ. И было это около ста лет назад. Деревянные панели из мореного дуба, резные колонны, причудливое переплетение лестниц и балконов, изящные драпировки на окнах и в дверных проемах. Потемневшие от времени балки поддерживают высокий потолок, с которого свисает громадная хрустальная люстра, озаряющая столы с белыми крахмальными скатертями и салфетками, свернутыми конусом.
— Кстати, вы знаете, что изначально люстра предназначалась для метрополитена? — продолжал я проявлять эрудицию. — Однако товарищ Сталин решил сделать Алексею Максимычу подарок и велел повесить люстру здесь ко дню открытия клуба литераторов…
— А кто это, Алексей Максимыч? — спросила Кристина.
Я поглядел на нее с сочувствием, а Станислав Мелентьевич, который в это время изучал меню, пробурчал:
— Максим Горький, дура!
— А почему он тогда Алексей? — поспешила та с новым глупым вопросом.
Мизин только отмахнулся, Лида фыркнула в кулачок, а я сжалился.
— Максим Горький — это творческий псевдоним, — сказал я. — А по паспорту он Алексей Максимович Пешков.
— А-а, — сделала блондинка вид, что поняла, но по лицу я видел, что информация оказалась сложноватой для переваривания.
— А вы знаете, девушки, — продолжал я разливаться соловьем, — каких людей потчевали в этом ресторане?.. Ну, помимо Алексея Толстого, Константина Симонова, Александра Твардовского и других?..
— Знаю! — обрадовалась Кристина. — Толстого — знаю!.. Я кино смотрела… «Война и мир».
Образованная Лидочка Смирнова уже хихикала в открытую. Главный редактор «Грядущего века» отгородился книжкой меню, будто не он сюда привёл не обременённую излишним интеллектом красотку. А я — продолжал:
— Кстати, об актерах… Здесь потчевали севрюгой, паюсной икрой и рябчиками Марлен Дитрих, Жерара Филипа, Джину Лоллобриджиду, художника Рокуэлла Кента и даже Рональда Рейгана…
— Рейгана я знаю! — сумела удивить меня блондинка.
— Откуда? — спросил я, потому что понял, что сболтнул лишнего — Рональд Рейган приедет в Союз только в конце восьмидесятых, когда будет президентом США.
— Я кино смотрела, — снова сообщила Кристина. — «Семеро смелых»!
— Может — «Великолепная семерка»? — уточнила моя спутница.
Блондинка только плечами пожала. Мол, семеро их было, какая разница.
— Паюсной икры я вам не обещаю, — проговорил Мизин, привлекая внимание официанта щелчком пальцев поднятой руки, — но кое-чем мы с вами сейчас закусим…
А подошедшему официанту продиктовал:
— На первое — солянку, и смотрите, чтобы как положено, с лимончиком и маслинами… На второе — мясо в горшочке, а также — салат из свежей редиски, жюльен. Коньяку мужчинам, дамам — «сухарика» и в закупоренных бутылках… Ну и закусочки на ваше усмотрение… А после — кофе и десерт.
— Если я правильно понял — четыре порции каждого блюда? — уточнил официант.
— Совершенно правильно, — кивнул Станислав Мелентьевич. — И скажите шефу, что это для меня…
— Будет исполнено!
Он удалился. А я мгновенно протрезвел. Рука моя невольно дернулась к меню, которое официант захватил с собой — мне совершенно необходимо было свериться с одним из столбиков этой занимательной таблицы. Мой жест не остался незамеченным. Главред наклонился ко мне и пробормотал:
— Не журысь, Тёма, как говорят на Украине… Сегодня я угощаю, Разбогатеешь, пригласишь, так сказать, на алаверды…
Имя моего начальника, видать, подействовало на шеф-повара ресторана ЦДЛ волшебным образом, ибо первое подали на удивление быстро. Хотя, скорее всего, солянки у них было наварено на целую бадью. С устатку, да с морозца, да после трех рюмочек «пятизвездочного» горячее первое пошло на ура. У меня — по крайней мере. А там подоспело и мясо в горшочке. Приготовлено оно было отлично. Именно так, как я люблю, чтобы картошечка пропиталась бульончиком.
Девушки тоже лопали — будь здоров, не стеснялись. Видимо, дальновидно решили, что фигуру они и дома поберегут. Особенно обрадовались салату из свежей редиски, которую зимою было не достать. Запивали они яства красным полусухим. А мы с главредом, снова налегли на коньяк. Я поначалу удивился, почему он потребовал именно бутылку, а не графинчик, да еще — закупоренную, а потом вспомнил, что в советских ресторанах подвыпившим клиентам могли и «сливки» подсунуть — напитки, слитые из недопитых бутылок, а то и — бокалов. Сразу видно, что Мизин завсегдатай опытный.
