и орут, а взглянув на дисплей, стало очевидно, что очень скоро к лягушкам присоединится еще и маман, ибо, судя по времени, гуляю я уже без малого пять часов.
— Мам… — произнес в микрофон я, принимая звонок.
— Ты где есть? — из динамика раздался злющий голос мамы, но хотя бы не орет и то хорошо уже.
— Я… Да черт его знает где! — честно признался я, абсолютно не понимая, где оказался.
Покрутил головой, озираясь по сторонам.
Вокруг сентябрьская уже вечерняя темень, нарушаемая лишь кляксами света, создаваемыми мачтами освещения. Я стою на протоптанной в чистом поле тропинке, которая идет параллельно проезжей части некоего небольшого шоссе, по которому в обе стороны движутся совсем уж тощие «ручейки» автомобилей. Собственно, по правую руку — поле, а по левую…
Повернул голову.
…я обнаружил небольшую часовенку, кажется, расположенную на другой стороне проезжей части, а также нечто, огороженное высоким забором из красного кирпича…
Что это? Похоже на какое-то кладбище.
— Ты чего на кладбище-то делаешь, да еще и так поздно?! И почему до тебя невозможно было дозвониться?! — подтвердила мое предположение маман, в чьем голосе прорезались истеричные нотки, а затем она спросила уже спокойным тоном, в котором слышалось явное облегчение. — Злата, дочка, у тебя же все нормально? Ты себя хорошо чувствуешь?
— Мам, я не слышала телефона. Честно. Извини… Просто очень глубоко ушла в себя, так сказать, когда гуляла. Шла, шла и вот пришла! На кладбище, блин… — ответил я, облизнув пересохшие губы.
Пить хочется жуть как, да и перекусить не помешало бы.
Обернувшись, увидел вдали огни Зеленограда. Это же сколько автомобильных дорог я пересек, пока шел, погруженный в свои мысли…?!
У меня похолодела спина, когда я представил, сколько раз мог попасть под колеса! Еще ни разу за обе свои жизни я так надолго не выпадал из реальности!
Также у меня появилось нехорошее такое ощущение, будто бы яхотелоказаться здесь. Кладбище по какой-то неведомой причине словно бы манит меня к себе…
Практически мистика. Впрочем, а чего удивительного? Переселение моей души — что может быть более мистическим, чем это?
Я сделал глубокий вдох, отгоняя наваждение.
— Короче говоря, мам, извини, что заставила понервничать. В очередной уже раз… У меня все хорошо. — ответил я чуточку хриплым голосом. — И я уже иду домой…
— Ну уж, нет! — перебила меня мама. — Рядом с тобой должна быть автобусная остановка, видишь ее?
— Вижу. — ответил я, наблюдая указанную маман остановку на другой стороне проезжей части, невдалеке от главного входа на кладбище и торговых рядов, сейчас пустующий.
— Жди там! Я скоро за тобой приеду! — тоном, не терпящим возражений, заявила мама. — И никуда не уходи!
— Окей, жду тебя на остановке. — не стал спорить я.
— Я скоро! — повторила мама и разорвала соединение.
Вернув телефон обратно в карман, я, озираясь, дабы не попасть под колеса, перебежал проезжую часть и, дойдя до остановки, снял с плеч рюкзачок, достав оттуда бутылку воды и большое зеленое яблоко, упакованное в полиэтиленовый пакет.
Утолив жажду, выбросил в урну пустую уже бутылку вместе с пакетом и, вернув рюкзачок на плечи, отправился поглазеть на часовенку, маман-то все равно раньше, чем минут через двадцать не приедет.
Ни единой живой души вокруг, если не считать водителей, в проносящихся мимо авто.
И отовсюду доносится стрекот кузнечиков, будто бы я в какой-то деревне очутился.
Обойдя часовню по кругу и поднявшись по ее ступенькам, прочел на табличке: «Часовня Лазаря Четверодневного».
Закончив разглядывать культовое сооружение, от делать нечего, потопал к главному входу на кладбище.
«Зеленоградское Северное кладбище, часы работы: 09:00 — 19:00». — гласила позолоченная табличка.
Ну вот, пожалуй, и все достопримечательности этого славного местечка… — подумал я, жуя яблоко.
Едва вернувшись на остановку и усевшись на лавочку (ноги мои приятно «гудят» от полученной физической нагрузки), я вздрогнул, ибо почувствовал рядом с собой чужое присутствие!
Откровенно говоря, я начал не хило нервничать!
Мало ли чего может приключиться с пятнадцатилетней девчонкой поздним вечером в безлюдном месте!
Резво вскочив на ноги и сунув руку в большой карман своего джинсового костюмчика, схватился за перцовый баллончик, а затем принялся озираться.
И точно! К остановке неспешно идет еще один человек, а точнее, человек с тростью и крупной собакой на поводке. А еще точнее, старик, лет восьмидесяти если не старше, и очень похоже на то, что он слепец. Но как же он, блин, так незаметно подошел?! Откуда он тут взялся?!
— Вечер добрый. — приветливым тоном поздоровался подошедший старик и, нащупав тростью лавочку, присел.
Собака уселась у его ног.
— Добрый. — ответил я, на всякий случай держась чуть поодаль и продолжая сжимать в руке перцовый баллончик, мало ли, это маньяк престарелый, прикидывающийся слепым, однако…
Прищурившись, я вгляделся в его глаза, хорошо видимые в свете фонарей, освещающих остановку, ибо темных очков, обычно носимых слепыми, на его лице не оказалось.
Без сомнения, этот человек незрячий.
Я шумно выдохнул и, успокоившись, убрал с баллончика руку.
— Не подскажите, барышня, автобуса давно не было? — поинтересовался старик, повернув ко мне голову.
— Честно говоря, не знаю. Я и сама минут семь назад пришла. — ответил ему, а затем сел и, вспомнив, про недоеденное яблоко, которое держал в левой руке, принялся его грызть, рассматривая собаку и ее владельца.
Овчарка и, судя по катарактам в ее глазах, уже старая-престарая…
Собака, заметив мое внимание, ткнулась носом мне в коленку и тихонечко заскулила.
— Не обращай внимания. — сказал старик, когда собака принялась особенно тоскливо выть. — Астре недавно большую операцию сделали, и у нее все еще побаливает пузо. Вот и скулит, бедолага…
— А чего с ней случилось? — поинтересовался я.
— Опухоль какая-то. — печальным голосом ответил старик, погладив свою верную спутницу. — Из-за того, что она ни разу не щенилась. Так, по крайней мере, сказала ветеринар. Да и просто лет ей уже много. Все болячки от старости этой!
— Ясно. — ответил я, продолжая разглядывать старика.
Несмотря на возраст и слепоту, этот человек не выглядит дряхлым и беспомощным. Наоборот, он напоминает…высокий старый дуб, что ли…
Вроде и высох уже весь, но хрен его сломаешь, распилишь и расколешь!
А еще он очень опрятен: гладко выбрит, ногти на его морщинистых руках аккуратно пострижены, а древний костюм, родом, вероятно,
