По небу проплывали белые облачка, вся природа вокруг уже вполне была готова к лету — изумрудно-зеленая трава, пышные клумбы, сочные листочки… В общем — хороша Дубровица в это время года! А вот тротуары — не хороши. Нет почти никаких тротуаров — нигде, кроме Советской. Так, тропинки вдоль обочин…
Рынок встретил меня шумом и гамом. У ворот продавали утят, цыплят и кроликов, предлагали котят и щенков — абсолютно бесплатно. Какой-то смуглый шкет сидел верхом на козе и держал ее за рога, не давая животинке сбежать, и громко кричал:
— Купите козу, отличную козу! Посмотрите, какие у нее добрые глаза!
Глаза у коз вообще-то ни разу не добрые. Они ужасные. Эта еще и характером обладала явно скверным — все время пыталась вырваться и взбрыкивать… Хотя я тоже, наверное бы, взбрыкивал, если бы на меня уселся какой-то шкет.
На территории рынка бабули продавали семечки, свежую зелень, сухофрукты, молочные продукты. Мужички-синюки торговали железячками, детальками, инструментами и прочей мелочевкой. Взгляд зацепился за одного, довольного молодого — перед ним лежали самодельные ножи на деревянных ручках, деревянные же киянки, тиски, напильники — всё самопальное, на вид добротное и надежное. "Кастет!" — выдала память Германа Викторовича. Вот где он его приобрел!
Я подошел к мужичку, краем уха слушая разговоры бабулек-конкуренток. У одной были тыквенные белые семечки, в полотняном мешке, у другой — подсолнечные, в двух ведрах.
— …пожарю, а потом ноги грею. Разве в мешке удобно ноги греть? — донесся до меня обрывок фразы. Я волей-неволей глянул на ноги торговки с ведрами и вздрогнул, отметив варикозные вены и грибок на пальцах, которые виднелись сквозь декоративные прорези в сандалиях.
— Шо, проняло, Гера? — мужик-синюк даже подался навстречу, — Я у этих бисовых баб даже хлеба в голодный год не попрошу. Всё у них с примухами и забобонами… Ведьмы, все через одну!
— Да и черт бы с их примухами, но вот ноги в семках греть — это бесчеловечно и антигуманно!
— Гы-гы, — сказал мужик. — Если б ты знал что вытворяет Никифоровна с сывороткой — ты бы на рынок и вовсе ходить перестал.
Я замолчал, озадаченный. Чего такого могла вытворять неведомая Никифоровна с побочными продуктами творожного производства?
— Так ты как: прогуляться, или по работе, может? Или ко мне лично?
— Да я к Гаврилице, ну и в ателье… А тебя увидел — вспомнил, что припас мой в отделении милиции остался, вот я и…
— Тш-ш-ш-ш! — сказал синюк. — Постой здесь, товар посторожи.
И вдруг исчез. "Недзе быу, и раптам зник!"
— Ён калдун! — сказала бабка с тыквенными семечками. — Ведьзмак, шэпча на свае нажы!
— Шепчет, как есть шепчет, — сказала та, что с подсолнечниковыми, — Поплюет, пошепчет — и приходит человек покупать сразу.
— Ну, я не за ножом пришел, — сказал я.
Мужичок появился у меня за спиной также внезапно, как и исчез.
— Тебе — пятерка. За каждый. Легкие, удобные — как раз на твою лапищу. Алюминий!
Охереть, чуть не десятая часть зарплаты — долой! Пора искать клады, Гера! Вот на выходных и поеду. Деньги летят пулей!
— А вы на них не шептали? — уточнил я.
— Кх-х-х, — подавился смехом мужичок, — Деньги давай! Потеряешь — приходи за новыми. А то нож возьми? Хочешь — выкидуху?
— Не, выкидуху не хочу, — я попрощался и пошел к вывеске "Ремонт и пошив обуви", откуда слышались залихватские балканские мотивы, летящие из раструба граммофона, стрекот швейной машинки и запах сапожного клея.
Гаврилица — гладко выбритый смуглый мужчина с ассиметричным лицом — сидел в металлическом вагончике с распахнутыми настежь дверьми в обеих его торцах, слушал шипящий граммофон и разглядывал подошву каких-то невероятных размеров.
— Доброго и приятного дня, — сказал молдаванин и вытер руки о передник. — Чем могу быть полезен?
— И вам доброго дня! — я улыбнулся как можно шире, — Вы делаете обувь на заказ? Ну, если я покажу вам эскиз — можете пошить?
— Я всё могу, — на его лице появилась какая-то неопределенная гримаса, — Но не всегда хочу. И не всегда имею материал.
— Ну так я ж не за бесплатно, — в моей руке появился кошелек и как можно более подробный рисунок полюбившихся мне кроссинговых "гарсингов".
Отличные боты, прекрасная модель — и без всяких финтифлюшек.
— Запросы у вас! — сказал молдаванин. — Но идея интересная. Правда, с подошвой будут трудности. А материал какой? Замша?
— Замша.
— Это будет долго и дорого, — сказал Гаврилица, — Прям очень дорого. Давайте я примерюсь, прикину, подумаю… Оставьте свой рисунок, я изображу как положено. Заходите в понедельник — обсудим цену, — он видел, что я не ухожу и выжидательно на меня уставился.
— Говорили, у вас можно спросить про турки… Ну, джезвы, кофеварки. Медные.
— А-а-а-а! — сапожник расцвел. — А у меня осталось четыре штуки. И чайник! И казанок!
Он из-под прилавка начал доставать все эти чудесные изделия цыганских мастеров, и, кажется, двигался в такт залихватской мелодии из граммофона. По крайней мере, когда пластинка кончилась — кончились и экспонаты (товаром их язык назвать не поворачивался). И мне захотелось взять всё!
— Я возьму турку, вот эту… — с широким плоским дном, изящной ручкой, на три чашки кофе она выглядела как та самая штука, которой мне не хватало в жизни. — А вы можете чайничек и казанок отложить до понедельника? Очень они замечательные!
— Я всё могу, — Гаврилица улыбался, принимая деньги за турку. — Но не всегда хочу. Но сейчас — хочу. И придержу. Главное — заходите. Что-нибудь еще?
— Подскажите, где здесь ателье?
— Хо-о-о! Так вы к Моне и Абраше? К ботинкам и костюмчик решили стачать? И тоже по своим эскизам? Обязательно зайду глянуть!
* * *
— Значит, заходит ко мне Хаимка-корявщик и спрашивает: "Моня, я ходил по кладбищу и думал, с кем лучше лежать рядом? Может с Ривкой на холме, там солнечно? Или с Сарочкой, у заборчика, где гладиолусы цветут?"
— И шо, и шо?
— Ну я ему говорю — Хаим, лежать, конечно, лучше с рядом с Фаечкой!
— Погоди, Моня, но Фаечка таки совсем не умерла, она такая молодая красивая женщина, и у нее такой тухес, шо Боже мой! Я видел ее глазами еще вчера, когда ходил в редакцию давать объявление, и она была вся живая!
— Во-о-о-от! — поднял палец вверх Моня.
Я не мог сдержать улыбку. Эти двое были очень похожи на евреев из анекдота — оба в очках, жилетках и ермолках. Один — с козлиной бородкой и помоложе — это был Моня, Соломон. Второй — гладко выбритый, но с длинными до плеч седоватыми волосами — Абраша, Абрам.
— Молодой человек, вы зашли ногами в эту дверь, и стоите, и смотрите на нас, и не говорите ни слова! Вы таки или немой, или одно из двух, — сказал Моня.
— Э-э-э-э… Да я, собственно, хотел штаны на заказ пошить.
— Ну так шейте! Кто вам мешает?
Ух как с ними было тяжело!
— Я не так выразился. Я хотел сделать вам заказ, чтобы вы пошили мне штаны.
— Ой-вей, ну это другой разговор! Абраша, ты слышал? Он пришел, чтобы заказать бруки, а бруки — это твой профиль, так что пойди и посмотри глазами на этого человека.
— Да не надо на меня смотреть, вы вот сюда посмотрите, — я протянул им эскиз штанов-карго.
— Моня, он хочет штаны с шестью карманами, — поцокал языком Абраша.
— Молодой человек, вы что, заказываете бруки для Шивы?
— Моня, а хто такая Шива? Если она похожа на Фаечку и у нее тухес хотя бы вполовину так же хорош…
— Шива, дорогой Абраша, это индийский шестирукий бог! — поднял палец вверх Моня.
— Не, — сказал Абраша, — Если у него тухес даже лучше, чем у Фаечки — то наверняка у него больше, чем один поц. Вей з мир, если у меня две руки и таки один поц, то у Шивы их должно быть как минимум три!
— И все — необрезанные, — кивнул Моня. — Шива — бог языческий.
— Выходит Шива — гой?
— Товарищи! Товарищи! — взмолился я. — Что насчет штанов?
