– И всё-таки вернемся к Булгакову, что? – нет, это не тот вопрос, это дебютная затравка разговора.
– Мастер и Маргарита не в счет? – спросил как можно более невинно.
– Не в счет. – подтвердила спутница.
– Тогда Собачье сердце.
И тут Марго поперхнулась вином…
– Леша, ну откуда? Как? Что ты из меня дуру строишь? – в ее зеленых глазах разгорелись неожиданно злые огоньки. – скажешь, что никакого отношения к ОГПУ не имеешь или не имел? Или нет, ты будешь говорить, что у тебя друг детства в ГПУ и показывал тебе это произведение.
– С чего бы это?
– Потому что мне Елена Сергеевна рассказывала про эту книгу под большим секретом. Ее изъяли при обыске у писателя в двадцать шестом. Она думала, что сожгли. Слишком вредная повесть.
Я выпил вина, положил в рот прозрачный ломтик голландского сыра изумительного вкуса, после чего произнес:
«… Да-с. Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет – не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И – боже вас сохрани – не читайте до обеда советских газет.
– Гм… Да ведь других нет.
– Вот никаких и не читайте».
– Я уже слышала это… – очень медленно и тихо произнесла Маргарита.
– Ты слышала и о том, что рукописи не горят?
Маргарита кивнула головой.
– Так что не сожгли «Собачье сердце». А мне эту повесть Мастера показал действительно мой друг. Он знал, что у меня фотографическая память. Так что и «Собачье сердце», и «Роковые яйца» ждут своего часа. – постучал себя по голове, намекнул, что в моей черепушке ждут.
– Вы меня ставите в сложное положение. Я хочу ЭТО услышать. И боюсь. И не столько вас. Я просто боюсь.
Я понял, что она решилась:
– Алеша, ты меня прости, но я должна тебе сказать. Ты какой-то слишком безрассудный, слишком… говорливый, что ли… Я не могу так просто это сформулировать. Ты слишком свободный от условностей, которые необходимы в нашем обществе. Ты какой-то не наш. Ты так просто говоришь о таких вещах, о которых никто вообще не говорит. И я не говорю. Боюсь. А ты нет. Почему? Ты еще анекдот про Сталина расскажи… – добавила Марго после небольшой паузы.
– Нет, ты меня за идиота не держи, Марго. Про человека, которого я очень уважаю, я никаких анекдотов рассказывать не собираюсь. И тут дело не в страхе. В воспитании. Если бы я был царским офицером, даже если бы перешел к большевикам, все равно анекдотов про Николая не рассказывал бы. Это элементарная этика и порядочность. Понятно?
– Да… – почти неслышно.
– А по поводу закрепощенности… да, это еще остаточное… Марго, ведь я одиночка, мне терять нечего, кроме жизни. А рисковать приходится именно тем, что осталось – жизнью. Как-то привык. Так что вся моя бравада из-за этого. Только сейчас я обещаю: буду осторожен. Потому что мне кажется, что есть из-за кого осторожничать. И за кого бояться…
– Значит я твоя слабость? – это прозвучало также еле слышно.
– Самая большая. – признался я ей.
– Командир, тебе не кажется, что это было признание в любви? – Маргарита немного отошла от услышанного, постаралась включить легкую иронию.
– Третье за последние два дня. – уточнил я.
– Нет, была цитата из Булгакова и сейчас вот…
– А когда я сказал, что потерпел жуткое поражение?
– Жуткого не было!
– Но про поражение было?
– Хорошо, засчитываем первой попыткой…
И Маргарита опять улыбнулась, но на этот раз в ее глазах разгорелись волшебные изумруды.
Глава пятидесятая
Плюшка, которая перевешивает всё
(интерлюдия)
Лаврентий Павлович вошел в хорошо известный всему миру кабинет осторожно, Поскрёбышев предупредил, что Хозяин сегодня не в духе. Вчера были отменены все визиты. Сегодня был приказ принять только его, наркома внутренних дел. На завтра было намечено три посетителя, среди которых был и товарищ Берия. Значит, Хозяин что-то обдумывал.
– Присаживайся, Лаврэнтий, докладывай, что у тебя по нашему Писателю?
– Товарищ Сталин, объект Писатель сегодня встречался с двумя людьми. Первый из них – комкор Рычагов. У них была непродолжительная беседа в штабе ВВС, в кабинете Рычагова.
– О чем была беседа?
– Говорили о состоянии ВВС, о подготовке летчиков. Писатель подал Рычагову идею про разноуровневую подготовку летчиков.
– Подробнее?
– Предлагал целую систему: военное училище – учебная эскадрилья – боевая часть – эскадрилья повышения квалификации. На каждом уровне своя программа подготовки с тем, чтобы на выходе получить пилота экстра-класса.
– Что скажешь?
– Идея интересна. Вот только. Получится, что затраты на подготовку пилота вырастают. Сильно вырастают. Писатель дал Рычагову записку-обоснование.
– Что там?
– Расчёты. Аргументация.
– Значит, подготовил аналитическую записку, а нэ просто потрепаться пришел. Хорошо. Текст записки есть?
– Так точно.
– Что там с аргумэнтами?
– Предлагает в мирное время ограничиваться тремя уровнями, которые дадут достаточный уровень пилотирования даже на сложной технике. В военное время обязательно четвертый уровень вводить. Считает, что мы должны готовить хороших пилотов, по его расчетам, неподготовленный пилот в современном бою – смертник, а это растрата народных средств.
– Так и написал, что растрата народных средств?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Почему он обратился именно к Рычагову?
– Во-первых, они с Рычаговым вместе воевали в Финляндии. Фактически, взаимодействовали во время похода на Оулу.
– А во-вторых?
– Почему-то Писатель считает, что Рычагов способен сделать быструю и головокружительную карьеру. По уровню аргументации, по постановке вопроса, у меня сложилось впечатление, что Писатель беседует не с командиром ВВС 9-й армии, а с начальником ВВС Республики.
– Эээ не надо иронии, Лаврентий, у меня хорошая память, как сейчас называется главный летчик, помню!
– Извините, товарищ Сталин. Почему-то меня этот объект, Писатель, чем-то раздражает. Я еще не могу сказать чем, но раздражает. Он не такой, как должен был бы быть! Если он пришел из будущего, то знает много важного. Неотложно важного! Но! Он ведет себя безответственно. Информацию цедит по чуть-чуть. С женщинами встречается. Ему что, в своем времени, женщин не хватало? Он ведь разговор со мной перенес из-за свидания, да… Я не понимаю этого, товарищ Сталин. Но ощущение неправильности есть. И я привык ощущениям доверять, товарищ Сталин.
– Твоя работа, Лаврэнтий, сделать так, чтобы твои ощущения обрастали аргументами. И только тогда о них докладывать. Мне нужны факты. Ты знаешь, какие-то допущения возможны. Но очень небольшие. Факты, аргументы, допущения, версии. И после этого можно принимать какое-то решение. Ощущения наркома внутренних дел не менее важны, чем ощущения его однопартийца, товарища Сталина. Но на основании одних только ощущений товарищ Сталин принимать решения права нэ имеет. Так, Лауврэнтий?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Ладно, Лаврэнтий, не включай солдафона. К Рычагову присмотримся. Что за вторая встреча?
– Вторая встреча – свидание с женщиной.
– Любовь? – это короткое слово произнесено было с большой иронией.
– Тут не все так просто, товарищ Сталин.
– Докладывай, Лаврэнтий. Нэ стесняйся.
– Встреча с некой журналисткой, Маргаритой Лурье.
– Интерэсно. Гирш Лурье или Йосеф Лурье к ней отношение имеют?
– Нет. Тут еще интереснее. – при этих словах Берии Сталин чуть приостановил свое тихое передвижение по кабинету. Что может быть интереснее связи с известным бундовцем или сионистом? Нарком продолжал:
– Маргарита Наумовной Лурье четырнадцатого года рождения, работает редактором «Литературной газеты». Она дочка Артура-Викентия Людвиговича Лурье, он же Наум Израилевич Лурья. Скандально известный композитор. Авангардист, ученик Глазунова, был близок к футуристам, участвовал в ЛЕФе, был сотрудником Наркомпроса, известен скандальным склочным характером. В 22-м уехал в Берлин, оттуда в Париж. В Париже стал дружить со Стравинским, Сувчинским, разделяет воззрения идеалистического движения евразийцев. Критикует СССР и его руководство. С женой, Ханной Лурье, развелся в 18-м году. С семьей связей не поддерживает. Но его дочка, во многом благодаря старым связям отца, вхожа к известным писателям СССР, бывает у Булгаковых, Ахматовой…
