видит: всё по чести, только оборону держали, никаких беззаконий.
Она вздохнула и цыкнула языком.
— Сама не люблю Еропкиных: очень неприятная семейка, каждый второй разбойник и душегуб. Но и до кровной вражды доводить не следует: у них родственные связи со многими родами имеются. Понятное дело, что не графинь с княжнами в жёны берут, а всякую мелочь троюродную, но и этого хватает. Думаешь, просто так им безобразничать позволяют? Их опричников частенько в скользких делах используют: долги там выбить, прииск у конкурентов отбить, завод разгромить. Когда знатным родам мараться не хочется, в ход идут эти задиры.
— А кто их мог к нам отправить?
— Есть у меня подозрения, — княгиня покачала головой, — но огульно обвинять не буду. Хочу разузнать подробнее, чтобы точно быть уверенной. Ты тоже присмотрись да подумай. Боброва своего отправь на розыски. А потом сядем с тобой, разложим этот пасьянс в четыре руки и разберёмся, кого требуется наказать.
— Хорошо, Марья Алексевна, так и сделаем. Я, наверное, утомил вас разговорами?
— Утомил, — она фыркнула, — я себя так хорошо уже много лет не чувствовала. Будто помолодела лет на двадцать.
Она испытывающе глянула на меня, но развивать эту тему не стала.
— Так что ты ещё обсудить хотел?
— Хотел проконсультироваться насчёт Троекурова. Мне сказали, он три моих деревни хочет отнять.
— Умеешь ты, Костя, выбирать неприятные темы, — княгиня поморщилась. — Сто лет бы этого имени не слышала. Деревни он уже отнял: посадил там своих опричников, крепостным объявил, что теперь хозяин. Боюсь, я тебе в этом деле не помощница, самому придётся разбираться.
— Я и не собирался перекладывать на ваши плечи, Марья Алексевна. Вы мне лучше расскажите, что он за человек.
— Скотина он, а не человек. Тьфу, даже говорить противно.
Судя по выражению лица, княгиня знала Троекурова лично, причём далеко не с лучшей стороны.
— Самодур и хам, когда знает, что человек ниже его по положению. При дворе Анны Иоанновны он продвинулся. Улыбался всем, любезничал, а сам между тем наушничал и кляузничал. Фрейлин окручивал и через них делишки разные делал.
Мне почудилась в её голосе давняя затаённая обида. Но спрашивать подробности не стал: дело давнее, и бередить душевные раны Марьи Алексевны не хотелось.
— Немало человек из-за него в Тайную канцелярию попало, — княгиня вздохнула, — так Василий Фёдорович мне о том и рассказал. А я молчать не стала, разнесла эту новость по хорошим людям. Троекуров, как узнал, сбежал в армию, только бы подальше от Петербурга.
— Струсил?
— Вроде того. Он и на войне с турками бегал всё время. Даже полк свой бросил, подумав, что может попасть в окружение. Сбежал, даже адъютанта не предупредив. Но выкрутился потом, покровителей у него много было, чин генерала-аншефа получил и вышел в отставку. Женился на богатой вдове, а через год её похоронил. Говорят, сам же до смерти-то и довёл.
— Неприятный человек, согласен. Слабости у него какие-нибудь есть?
Княгиня усмехнулась.
— Борзых любит да живых лошадей. Большие деньги всегда тратил, только бы купить очередную игрушку. Ну, и самолюбив донельзя. Обожает, когда его восхваляют и дифирамбы поют.
Я взял паузу, обдумывая услышанное. Из всего сказанного можно было использовать его трусость. Припугнуть, показать нечто страшное, чтобы он сам вернул мне деревни. Только вот что? Придётся лично съездить к Троекурову с официальным визитом, посмотреть вживую и тогда уже действовать. А не получится найти к нему подход — дождусь выздоровления опричников и применю силу. Чай, не страшнее Фридриха будет этот генерал-аншеф.
— Спасибо, Марья Алексевна, вы мне очень помогли.
— Да что уж там, мелочи. Это я тебя благодарить должна, Костенька. Если бы не ты со своими девицами, я бы в Муроме от скуки на стенку лезла. А здесь хорошо, глядишь, ещё и поживу.
Она поманила меня ближе и поцеловала в лоб. Мне хотелось ей сказать: «Поживёте, Марья Алексевна, обязательно поживёте. Я прослежу, чтобы вы задержались на этом свете подольше». Но, понятное дело, вслух я этого говорить не стал.
— Чуть не забыл. Марья Алексевна, а что вы о предателе говорили?
— Я⁈
Княгиня нахмурилась и пожевала губами.
— Точно говорила?
— Угу. Вчера ещё, когда я только приехал.
Почти минуту она молчала, теребя в пальцах платок.
— Вот же ж старость не радость. Не помню, представляешь? Вроде было что-то такое, крутится в голове, а поймать не могу.
— Жаль.
Марья Алексевна дёрнула уголком рта.
— Ты меня завтра спроси, может, и вспомню чего. Где-то у меня бестужевские капли были, надо перед сном себе накапать для памяти.
— Не переживайте, Марья Алексевна. Если важная новость, вы её обязательно вспомните.
Я успокоил княгиню, чтобы не переживала напрасно, и оставил её на Настасью Филипповну. А сам двинулся осматривать усадьбу, чтобы оценить масштаб бедствий.
* * *
Далеко ходить я не стал. С крыльца окинул взглядом двор и посмотрел, как крестьяне разбирают развалины флигеля. Считай, пострадали все здания, кроме особняка и флигеля Лаврентия Палыча. Даже в школе кто-то успел пробить стену заклятьем и устроить внутри небольшой пожар.
С другой стороны, эти разрушения к лучшему. Почему бы не воспользоваться шансом и не перестроить усадьбу? Школу и дом для опричников сделать сразу с запасом, конюшню возвести капитальной, взамен сгоревшего деревянного безобразия, кузницу переоборудовать. А хозяйственные постройки вынести подальше, чтобы петухи не орали по утрам прямо под окнами. Надо будет вечером накидать план, чтобы сразу выдать приехавшим строителям.
После «обзорной экскурсии» я навестил опричников. Видок у них был ещё тот, но после визита хирурга большинство пошло на поправку. То ли врач оказался знающий, то ли больные не желали попадать к нему на второй приём. Один только Камбов, старший команды, лежал в горячке и не приходил в сознание. Но Светлячок и учитель Апполинарий Крисанфович поили его какими-то травами и обещали поставить на ноги за неделю.
Всё-таки Настасья Филипповна была права — рано мне ещё бегать. Даже после короткой прогулки с тростью рана на ноге разболелась. Так что я вернулся в кабинет, устроился на кушетке и послал Афоньку за Таней и Александрой.
* * *
Девушки заявились в кабинет не с пустыми руками. Они притащили чашки, бублики, вазочки с вареньем, ватрушки и пирожки начинкой. А следом Тришка торжественно внёс горячий самовар и водрузил на столик. Александра с Таней расставляли снедь и наперебой говорили:
— Мы подумали.
— Раз уж вы нас зовёте.
— Значит, разговоры разговаривать будем.
— А без чая.
— Разве это беседа?
— Вот и взяли всего по чуть-чуть.
— Не знали, чего вам захочется.
— Вам в большую чашку налить?
— Мы вашу любимую принесли.
— С голубой каёмочкой.
— Салфеточку возьмите.
— И ватрушку, пока горячая.
— Нет, нет, не вставайте.
— Мы сами вам подадим.
— Сядьте уже, — я указал им на кресла, — балаболки. Дайте хоть слово вставить.
Они уселись, расправив юбки на коленях, и сложили руки перед собой, будто две пай-девочки. Две пары глаз, зелёные и голубые, уставились на меня с вниманием и восторгом. Я не спеша отпил несколько глотков, улыбнулся и начал разговор «с пристрастием»:
— Итак, сударыни, мне требуется полный отчёт по всему, что здесь происходило во время моего отсутствия. Особенно прошу рассказать, чем занимались вы с Ксенией.
Сашка и Таня переглянулись.
— А кому говорить?
— Обеим.
Они замялись, не зная с чего начать, и посматривали друг на друга.
— Смелее, сударыни. Если вы забыли, то я не кусаюсь. В крайнем случае, если мне что-то не понравится, поставлю в угол.
Разом хихикнув, девушки заулыбались и принялись наперебой рассказывать.
За час они обрисовали весьма впечатляющую картину. Когда меня увезли сотрудники Тайной канцелярии, девицы впали в печаль и принялись страдать на двоих. Широко, с размахом, с платочками для слёз и мрачными посиделками за полночь под рябиновую настойку. К счастью, Марья Алексевна быстро пресекла это безобразие, накрутила им уши, невзирая на происхождение, и отправила заниматься. Вам, сказала она, Константин Платонович задание оставил? Вот и выполняйте, а не сырость разводите.
Получив такие наставления, Александра и Таня взялись штудировать записи, которые я им оставил.
— Простите, Константин Платонович, мы паркет немного попортили.
— Обгорело чуть-чуть совсем.
— Мы потушили почти сразу.
— У нас ведро с водой стояло наготове.
— Там не сильно заметно.
— Стоп! — я выставил ладонь, останавливая поток слов. — Там, это где?
— Здесь, — обе девушки потупились, — в кабинете. Вот, около стенки.
— Сударыни, а позвольте узнать, отчего вы избрали местом занятий по магии мой кабинет? У нас парк
