Уже второй год наш майор «зависал» на скучной должности — но кажется, ему даже нравилось. Наконец-то узнал его фамилию — Сухов. Тут же вспомнил летучую фразу, кажется, из старого доброго Белого солнца пустыни — «товарищ Сухов». Наш офицер был участником войны в Афганистане, боевым офицером с ранениями. Что его дернуло бросить воздушно-десантные войска и поменяв специальность, уйти в няньки — оставалось для меня загадкой, а спрашивать я не стал. Наверняка, у него есть на то причины.
Как офицер, я его понимал. Вернее, понимал то, что видел…
Время потихоньку шло. Нас упорно гоняли преимущественно по общевоинским предметам, строевой и физической подготовке. Научили надевать общевойсковой защитный комплект — с этим я всегда справлялся на отлично. Вообще, по состоянию на две тысяча двадцатый год, подобные комплекты ОЗК уже давно считались слабо эффективными. И, тем не менее, мозг помнил, как и в каком порядке одевать защитную экипировку, шпеньки и крокодилы…
А вот до специальных предметов нас допустили не сразу. Приближалось время принятия военной присяги — значимое событие в жизни каждого солдата срочной службы, хотя многие просто не понимали, что это такое и с чем эту присягу едят. Нам заранее объявили, что присягу мы будем принимать прямо здесь, на базе «учебки», без всяких гостей и родственников. Так сказать, в закрытой обстановке. И это правильно — в многочисленных дорогах и полях под Молькино, заблудиться проще простого.
Это в крупных военных заведениях, особенно в больших городах, из этого делали парадное мероприятие, куда приглашались все родные, бабушки, дедушки, тети, дяди, коты и собаки…
Было немного тоскливо. Думал, может родители или сама Юлька смогли бы приехать. Очень по всем ним соскучился.
Часто думал, как там моя девушка одна… Не обижает ли кто?! В этих общежитиях чего только не случалось.
Но нет, с торжественным принятием военной присяги не срослось. Все прошло в обычной армейской обстановке — вышел, зачитал текст. И в общем-то, почти все.
Вообще, специальный курс обучения, равно как и курс молодого бойца, должен был закончиться к концу декабря. После этого планировалось наше распределение по войскам, по системе кому как повезло. Естественно, следуя договору, я рассчитывал попасть именно на ЗРК «Волхов» под Чернобылем, а вместе со мной и Гена.
Стоит отметить, что несмотря на тугой характер, он тоже потихоньку втирался в армейскую жизнь и уже не тупил как в первые дни. По крайней мере теперь, когда ему прилетала какая-то сержантская задача, из его лексикона больше не сыпались идиотские вопросы типа: А зачем и нафига?
Не скажу, что мы стали друзьями, но отношения между нами стали куда проще и лучше. Он перестал на меня злиться за то, что я его тогда вырубил — еще бы, сам виноват. А спустя несколько дней, он еще и сам извинился за то, что в составе дружков Пащенко, в школе не давал мне проходу.
Я наконец-то научил его правильно подшиваться, снова показал, как менять портянки. Этот мажор в первую же неделю умудрился натереть кровавые мозоли, вследствие чего пришлось вести его в лазарет. Там он успешно провалялся пару дней, пока дотошный Васильев не согнал его обратно в подразделение.
В целом, наша служба в «учебке» шла спокойно. Сначала шли общевойсковые занятия, после этого начались специальные дисциплины. А вот коллектив взвода был разношерстый и, честно говоря, не шибко дружный.
Само собой случались и конфликты.
Например, группа ребят с Урала, отчего-то решила жить не по уставу, а по «землячеству». Они намеренно стали держаться обособленно ото всех, тем самым подрывая все подразделение. Не одним днем, конечно — все это накипало постепенно, около месяца. Слово, за слово и начинались выяснения отношений, едва не доходящие до драки.
Потом подобное повторилось еще дважды.
А однажды, меня попытались припугнуть.
Так как я негласно был старшим в отделении, распределял наряды по столовой на весь взвод. Одним вечером подошли ко мне четверо особо недовольных товарищей, и вместо того чтобы спокойно попросить, начали грубо давить и требовать. А я такого хамского отношения категорически не люблю. Доходчиво им объяснил, что все здесь равны и добавил, что солдат должен стойко и доблестно… Слушать меня не стали.
Послал их куда подальше.
Рядом терся сержант Васильев, поэтому они отвалили. Но следующим вечером собрались и уже впятером решили устроить мне темную. Однако с этим они сильно просчитались.
Так уж получилось, что рядом оказался угрюмый Генка — начищал сапоги и ругался на слишком черный гуталин, которым тот перемазал все руки. Естественно, увидев, что меня собрались бить — впятером у них вполне могло это получиться, я же не Шварценеггер — ринулся на помощь, заодно прихватив дневального. В общем, сцепились мы тогда жестко. Наделенный дурью Генка, не раздумывая, принялся молотить руками. Действуя удивительно слаженно, мы втроем уложили особо наглых на лопатки, а четвертый, смачно получив в нос, неожиданно хлопнулся в обморок. Пятый же, с характерной фамилией Трусов, тут же начал орать на всю «располагу», что мы его убиваем.
Что тут началось, ужас. Прибежали сержанты, всех разогнали по углам, дали люлей особо любопытным. Того, что вырубился, отнесли в лазарет и привели в чувство. А Васильев, следуя уставу, позвонил и доложил о происшествии майору Сухову.
Последовали разбирательства, крики, объяснительные… Само собой, все решили не оглашать и решить вопрос по-своему. В результате, когда вся эта бумажная волокита закончилась, весь наш взвод, вместе с сержантским составом, загремел на большой гарнизонный наряд, по оцеплению учебного стрельбища неподалеку. Только оформили его не как суточный наряд, а как полевой выход, рассчитанный аж на шестьдесят часов. Офицер, из числа преподавателей, вынужденно ушел на больничный, а потому и практика по специальному предмету отложилась на неопределенный срок. Учеба ограничивалась только теоретической частью, потому наши старшие командиры и решили, что взводу пора проветриться на свежем воздухе.
Стоит отметить, что среди командиров был особо неприятный человек — подполковник Рыгалов. Та еще паскуда. Пожалуй, во всем гарнизоне не было человека, который хорошо бы отзывался о данном офицере.
В начале ноября, на «Молькинском» полигоне как раз проходили учебные стрельбы курсантов Краснодарского ВВКУ, а для этих целей требовалось оцепить саму территорию стрельбища, чтобы туда случайно или намеренно не проникли посторонние. Местные жители и грибники об этом знали хорошо, а вот чужие могли влезть на линию огня и пострадать.
В общем, назначили дату. Погрузили на машины и повезли по заранее намеченным контрольным точкам. Нас с Генкой выгрузили уже ночью, где-то на краю посадки в двух километрах от самого стрельбища, из оружия дали только штык ножи. Бушлаты и каски. И новую переносную рацию «Р-159», будь она не ладна. Ее вес достигал восемнадцати килограмм, при том, что ремни для переноски были слишком тонкие — даже через бушлат давили на плечи. Сам-то она легкая, а вот батарея… Все нервы вытрепала. Я тогда еще обрадовался, что запасная батарея не полагалась. И очень зря…
Пока машина была на месте, в свете фар мы отыскали простой шалаш, построенный кем-то во время прошлых стрельб, накрыли его сверху двумя плащ-палатками. Внутрь постелили третью. Получилось простое укрытие от непогоды.
Скинули туда вещи, разместили там радиостанцию и все. Задача у нас была простая — сидеть на точке и наблюдать за периметром, чтобы посторонние или гражданские не попали в зону стрельб. Для этого имелись только старые бинокли. Если вдруг было случайное проникновение, то по рации сообщали на центр, где сидели наши сержанты. Точка, в которой оказались мы с Генкой, была самой дальней и наиболее глухой. Прапорщик, что развозил оцепление по заранее определенным постам, на всякий случай предупредил.
— Пацаны, вы смотрите, повнимательнее здесь…
— А что?
— Да тут кабаны бегают.
