Но это — потом, а пока нужно решить, что делать с Китаем прямо сейчас — тридцать отданных Георгию миллионов хоть и обещают на долгой дистанции превратиться в японское могущество, но сильно жгут карман. К счастью, наследник протянул руку помощи и здесь, добавив веса японским угрозам. Подняв взгляд от устилающего пол паланкина ковра, Император велел своему доверенному секретарю:
— Распорядись подготовить тысячу лучших наших солдат с самыми достойными командирами. Через три дня они должны прибыть во Владивосток и поступить в распоряжение русского наследника или того, кому он передаст полномочия. И позаботься о переводчиках!
— Да, Ваше Императорское Величество! — отвесил поклон секретарь и прямо на ходу выпрыгнул из движущегося паланкина.
* * *
Наконец-то мы покинули берега Японии и отправились домой — туда, где скоро начнется очень интересный кипиш. Где-то там, в хвосте нашей маленькой, но гордой эскадры, плывут выданные мне Императором ценные кадры: двое поваров (одного за год нужно научить готовить русские блюда и вернуть в Японию), один мастер бонсая с семьей (останется у нас на ПМЖ, попробую привить моду на бонсаи — все лучше спиритических сеансов!) и трое мастеров «ландшафтного дизайна» — буду в Петербурге небольшой, но очень симпатичный парк в японском силе спонсировать. Где-то там же плывет подполковник Накагава — по прибытии состоится большое совещание по поводу учений на границе Манчжурии, и знающему русский подполковнику там найдется место. Его батальон — у нынешних японцев это тысяча сто человек — обещали прислать во Владивосток через три дня, а пока Накагава командует своим ординарцем и очень надеется не подвести поручившему ему такое важное задание Императора Муцухито.
«Придуманные» мной ролы, кстати, получили название «Гару» — в этом слове ощущается отзвук моего имени, а означает оно «созерцание». Когда японец ловит эстетический экстаз от развевающихся по ветру лепестков сакуры — это «гару» и есть.
На прощание я позволил себе несколько личных просьб, тем самым дав Императору Муцухито возможность частично погасить моральный долг — он у него, как ни крути, велик, и это понимаем мы оба. Когда кто-то сильно тебе должен, это может привести к конфликтам и непоняткам, а мне такого не надо, вот и попросил присмотреть за Митинагой Эи и гейшей Харукой. Последняя «инвестиции на чайный домик» получить до гибели Никки успела, но меня интересуют возможные последствия ночи с цесаревичем. Бастард, тем более от инородных «светских львиц» угрозой для меня не станут — не та легитимность, но мне чисто по-человечески хочется помочь потенциальным племянникам, хотя бы финансово — в Петербург этих дам с «нагулянными» детьми везти чревато, их банально заклюют.
У меня с гейшей Аякой вечер прошел не настолько удачно, но не обделил и ее — неплохо душу подлечила своим сямисэном и разговорами, так что тоже чайный домик получит, а Муцухито пообещал лично найти для нее достойного покровителя, он же — постоянный и щедрый любовник. Потешный менталитет все-таки.
Отдохнуть бы мне, если честно, но некогда.
Физический отдых — это пожалуйста: я с огромным удовольствием растянулся на кровати прямо в самом парадном — именно в нем я общался с Императором — мундире, избавившись от сапог при помощи Карла.
А вот отдых умственный нам только снится — нужно продолжать победоносную поступь нового русского цесаревича по планете, вот и диктую сидящему за столом Ухтомскому любовное письмо Маргарите Прусской:
— Лишь преданность брату не позволяла мне признаться в моей бесконечной и всепожирающей любви к вам, милая Маргарита. Каждый раз, когда вас прочили в невесты Николаю, мое сердце словно сжимала ледяная когтистая лапа. Как брат цесаревича, я бы принял это, и я глубоко скорблю по моему любимому брату. Однако вы, насколько мне известно, не приняли его чувств, поэтому я решился написать вам. Не описать словами, с каким трепетом я подбираю слова, и все они кажутся такими глупыми, такими неуклюжими… Не перебор? — покосился на сидящих на диване князей Барятинского и Оболенского.
Ну а кто еще поможет мне разобраться в актуальных времени амурных делах? Не Остап с Кирилом же!
— В самый раз, Георгий Александрович, — успокоил Оболенский.
— Образ самый что ни на есть байронический, — одобрил Барятинский.
— А он еще в моде? — спросил я, вспомнив школьные уроки литературы.
Эпоха романтизма уже вроде закончилась, уступив место критическому реализму. Впрочем…
— Романтика — вечна, Георгий Александрович! — заверил меня Оболенский. — И Ее Высочество точно оценит ваше письма и примет ваши чувства. Георгий Александрович, примите мое глубочайшее восхищение твердостью вашего духа — никто и помыслить не мог, что вы так жестоко страдали от запретной любви!
Мужики — даже Барятинский, который знает про «потерю памяти» — восхищенно вздохнули. Я думал так только дамы делать умеют, а гляди ж ты, и господа в эти времена не стесняются. Повелись или делают вид? А какая разница — если цесаревич говорит, что «страдал», значит так и было! И я бы хотел, чтобы «ВИПы» вносили правки, а не вот это вот «ты — молодец, Жора». Впрочем, если они считают правки ненужными, значит все нормально — должны же понимать степень ответственности, это же дело государственной важности!
— Спасибо, друзья, — поблагодарил я и продолжил. — Ах, если бы мы с вами могли встретиться и поговорить обо всем на свете! Рассказы о вашем остром уме и твердом характере вызывают во мне совершенно щенячий восторг — больше всего на свете в женщинах я ценю именно эти качества. Глядя на ваше фото… Андреич, у нас есть фото? — обратился к сидящему на стуле около двери камердинеру.
Господа «ВИПы» замялись. Ну не знаю я, как Маргарита выглядит, просто наслушался выкладок друга Илюхи о том, как было бы прикольно вместе с немцами задавить англичан.
— Георгий Александрович, вы… Кхм… Не видели Ее Высочества? — задал осторожный вопрос Оболенский.
Барятинский пошевелил усами — расскажу остальным про потерю памяти или нет? Не расскажу:
— Ужасно стыдно, но я потерял свою фотографию любимой Марго еще в Индии, — горько вздохнул я. — И попроси я новую — об этом бы узнали все. Подобный конфуз в тот момент был недопустим.
Отмазка уважаемыми господами была принята, а Андреич нашел фотку минуты за три беготни по кораблю. Чисто волшебник! Посмотрев на фотографию, я изо всех сил принялся удерживать на лице маску восхищения, ощущая в глубине души легкое разочарование — я рассчитывал на более симпатичную принцессу, но… Но и хуже могло быть! Учитывая то, что нынешние фотографические аппараты не передают цвета, несколько искажают картинку, а Маргарита почему-то предпочитает совершенно ей не идущие высокие прически — поправь последнее, и привлекательность моей будущей жены резко возрастет — и то, что внешность в человеке хоть и важна, но жить-то придется не только с ней, а всем набором личностных качеств, переобуваться и искать другую жену я не стану. Нормальная «серая мышка», которая в «динамике» будет улыбаться, двигаться и хлопать глазками от восхищения таким классным мной — все это добавит Маргарите миловидности.
— Продолжаем, — велел я Ухтомскому. — Глядя на ваше фото, я словно тону в ваших умных глазах. Нос ваш способен посрамить лучшие произведения Античных скульпторов, ваши губы… Ах, как бы я хотел хотя бы на миг коснуться их своими! Простите меня за эту вопиющую пошлость, милая Маргарита. Умоляю вас ответить на это письмо. Если на то будет ваша воля, сразу после траура по моему любимому брату, я примчусь в вашу замечательную страну, чтобы признаться вам как подобает. P. S. Прошу вас принять прилагаемую к этому письму милую безделицу — сувенир из Японии, аборигены называют таких кукол «манэки-нэко». Японцы верят, что она приносит удачу, но не волнуйтесь — ее освятил архиерей Илларион, так что теперь это просто симпатичный сувенир.
Девушка же, как милой фарфоровой кошечке не порадоваться? Дизайн, конечно, не настолько симпатичный, как в мои времена, но пресловутый «кавай» передает в полной мере.
