Память уже ответила на мой запрос: сообщила, что в «прошлый раз» третьего сентября меня на ковёр к начальству не вызывали. Я посещал директорский кабинет лишь в конце восьмого класса, когда Михаил Андреевич Снежин (директор первой школы) беседовал со мной и с моей мамой на тему учебы в старших классах. В сентябре тысяча девятьсот восемьдесят первого года Полковник (так директора прозвали старшеклассники) меня не вызывал. Но это «тогда» — не «теперь». «Снежка пожаловалась, — подумал я. — Не понравилось ей моё вчерашнее „отвали“. Настучала на меня муженьку». Усмехнулся. Прикинул, как отреагировал бы я на этот вызов, будучи настоящим школьником, а не скрывавшимся под личиной подростка «старпёром». «Испугался бы? — подумал я. — Наверняка бы разволновался. А не тянул лыбу, как сейчас».
У двери директора я прогнал со своего лица улыбку. Напомнил себе, что я теперь не «вредный старик», а «наивный рудогорский юноша». И что я пришёл не «наводить порядок» — буду оправдываться. Вспомнил худощавое лицо Полковника (директор преподавал в школе начальную военную подготовку). Будто наяву увидел его обычно сощуренные глаза. Воскресил в памяти примечательную черту директора школы: тот разговаривал короткими, будто рублеными фразами и редко улыбался. Зато он часто курил — от полковника постоянно пахло резким одеколоном и табачным дымом. Я поморщил нос, будто уже почувствовал воскрешённые памятью ароматы. Заправил за пояс рубаху, стряхнул с брюк сосновые хвоинки. Ладонью пригладил волосы на затылке. Неуклюже громыхнул дипломатом и решительно постучал в дверь.
Заглянул в кабинет — увидел сидевшего за письменным столом Полковника.
— Здравствуйте, Михаил Андреевич, — сказал я. — Разрешите войти.
Директор школы одарил меня невесёлым взглядом.
— Здравствуй, Крылов, — сказал Полковник. — Заходи. Присаживайся.
Хозяин кабинета указал на хлипкий с виду стул с высокой деревянной спинкой.
— Знаешь, почему я тебя позвал?
— Догадываюсь, Михаил Андреевич, — сказал я.
Полковник закрыл большую толстую тетрадь, отодвинул её в сторону; положил на столешницу шариковую ручку. Постучал пальцем по столу. Кивнул.
— Рассказывай, — велел он.
— Каюсь, — заявил я. — Был неправ. Сегодня же принесу Галине Николаевне свои извинения.
— Принесёшь, — сказал Полковник. — Чуть позже. А пока…
Я не ошибся: на ковёр к школьному начальству меня отправили из-за вчерашнего инцидента со Снежкой. Директор школы вкратце донёс до меня содержание жалобы Галочки. Он заявил, что классную руководительницу десятого «А» класса моё вчерашнее «хамство» «ранило в самое сердце». Короткими (похожими на приказы) фразами (но вполне педагогично) Михаил Андреевич объяснил, что я «вышел за рамки», и что моя вчерашняя «выходка» неуместна в стенах советской школы. Полковник постукивал пальцем по столу, будто подсчитывал количество произнесённых им слов. Пристально смотрел мне в лицо — сверлил его строгим начальственным взглядом. И будто бы намекал, что тоже пострадал по моей вине; и что непременно взыщет с меня виру, за причинённые ему неудобства.
Директор завершил монолог.
Он покачал головой и добавил:
— Не ожидал. От тебя, Крылов. Такого — от тебя я не ожидал.
Я изобразил вздох раскаявшегося человека.
Директор повторил:
— Рассказывай, Иван.
Я развёл руками — показал Полковнику свои пустые ладони (читал в интернете, что подобное действие успокаивает собеседника).
— Мне нет оправдания, Михаил Андреевич…
Вспомнил вчерашний разговор с Алиной Волковой. Но свой короткий и логичный довод «переживёт» я директору не озвучил — пустился в пространные объяснения. Сообщил, что «временами» страдаю от подростковой депрессии — та накатывает неожиданно и часто «застаёт мене врасплох, как вчера». Признался, что скучаю по уехавшему два месяца назад в Первомайск отцу. И что не разделяю стремление моих родителей сменить Карельскую АССР на более тёплый регион нашей страны. Намекнул: помимо всего прочего, страдаю от неразделённой любви и «мандражирую» перед маячившими на горизонте выпускными экзаменами. Сказал, что всё ещё не определился, где продолжу учёбу: заявил, директору, что этот факт тоже меня «тяготил». Сболтнул невнятную фразу о полнолунии.
И добавил:
— Я вчера не выспался, Михаил Андреевич. «Зенит» первого сентября проиграл «Пахтакору». Боюсь, вылетят ленинградцы в этом году из Высшей лиги.
— Не вылетят, — сказал Полковник. — Они…
Он не договорил — вновь постучал по столу.
В окне за спиной директора школы появилось лицо школьника. Пионер прижался носом к стеклу, заглянул в кабинет. Увидел меня — показал мне язык.
Я стиснул челюсти и губы — сдержал улыбку.
— Ясно, — произнёс Полковник.
Он посмотрел в зеркало (пионер тут же сбежал), покачал головой и склонился над столом — ткнул пальцем в красную кнопку на большой пластмассовой прямоугольной коробке.
— Классный руководитель десятого «А» класса Галина Николаевна Снежная, зайдите в кабинет директора, — выдал он необычно длинную фразу.
И снова нажал на кнопку — взглянул на меня.
— Объяснишь ей, — сказал директор. — Сам.
Он поднял со стола ручку, придвинул к себе тетрадь.
И словно позабыл обо мне: вернулся к заполнению таблиц.
Я откинулся на спинку стула (та жалобно заскрипела, но не хрустнула), зажал между туфлей дипломат. Заметил на оконном стекле первые капли дождя. Снова вздохнул. Пару секунд разглядывал залысину на макушке директора (небольшую: размером с советскую пятикопеечную монету). Слушал, как поскрипывала шариковая ручка в руке Полковника. Окинул взглядом кабинет. Посмотрел на гипсовый бюст Ленина, пылившийся на стеллаже и подпиравший стопку разномастных книг. Взглянул и на портрет Владимира Ильича, что красовался на стене над директорским столом. Полюбовался на красное знамя с надписью «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» А в шаге от знамени увидел прислонённую в углу к стене шестиструнную гитару — больше похожую со стороны не на «Гибсон», а на мою ленинградскую покупку.
В дверь постучали.
— Можно, Михаил Андреевич? — спросила заглянувшая в кабинет Снежка.
— Входите, Галина Николаевна, — сказал Полковник.
Снежная перешагнула порог.
Я отметил, что у неё неплохая фигура (обтянутые тесной серой юбкой ягодицы женщины, будто магнит, притягивали мой взгляд) — пальцем поправил очки.
— Вот, — сказал директор. — Крылов. Сейчас он вам всё объяснит.
— Здравствуй те, Галина Николаевна! — воскликнул я.
Резво вскочил со стула и вытянулся по струнке. С грохотом упал на бок мой дипломат — я не обратил на него внимания. Громко кашлянул — прочистил горло. И едва ли не слово в слово выдал своей классной руководительнице тот длинный жалобный рассказ, который пару минут назад уже озвучил Полковнику. Говорил я без запинок, почти не задумываясь. Но с выражением и показным раскаянием. Пристально смотрел женщине в глаза (не опускал взгляд на прочие части женского тела). Старался не замечать отложившего заполнение таблиц директора школы. Невольно радовался, что Снежка повернулась ко мне лицом — «тыльную» сторону женщины теперь разглядывал её муж. Полковник изучал ягодицы жены с нескрываемым интересом, будто всё ещё не налюбовался этим зрелищем.
Про «Зенит» я не сказал — замолчал после слов о полнолунии, чем заслужил одобрительный кивок Михаила Андреевича.
— Долго заучивал текст, Крылов? — спросила Снежка.
Она взглянула на мои идеально отутюженные штанины — удивлённо вскинула подкрашенные брови.
Я дёрнул плечами. Промолчал.
Полковник снова кивнул.
— Ладно, Ваня, — сказала Галина Николаевна. — Надеюсь, подобное больше не повторится?
Я покачал головой.
— Иди в класс, — сказала Снежка. — Скоро прозвенит звонок.
Я посмотрел на Полковника.
Директор указал мне на дверь.
— До свидания, Михаил Андреевич, — сказал я.
Удостоился тихого «угу».
Подхватил дипломат и выскочил за порог.
