Я тоже взял сухарь. По детской привычке макнул его в горячий чай и сразу же вытащил, чтобы не размок. Чуть передержишь — чай станет мутным, в нём поплывут неприятные крошки.
Жмыхин хрустнул сухарём и потянулся за следующим. Я не выдержал. Вряд ли он приехал ко мне, чтобы по-соседски попить чайку.
— Слушаю вас, Дмитрий Константинович!
Жмыхин снова оглянулся, а потом впился глазами в моё лицо.
— Думаешь, я твои постройки сжёг?
Молчать под его неотрывным взглядом было трудно. Врать тоже не хотелось. Какого чёрта? Жмыхин мне не кум, не брат, не сват. Чем меньше между нами недоговорённого — тем лучше.
Я кивнул.
— Думаю. Но доказать не могу. Поэтому беспокоиться вам не о чем.
Жмыхин положил на стол недоеденный сухарь и выпрямился.
— Вот именно! — с нажимом сказал он. — Нет доказательств. Потому что не я это. А приезжают ко мне. Допрашивают меня!
Последние слова он почти выкрикнул.
— Ты знаешь, сколько я здесь живу? Шестнадцать лет! Меня все знают! Ко мне из Ленинграда охотиться ездят. Ты был у меня, видел — всё для людей построено! А теперь что?
Я молча смотрел на него.
— Теперь получается — я преступник! Люди так говорят! А я шестнадцать лет — всё для них. Справедливо это?
Он снова сгорбился, не отводя от меня взгляда.
— Третью ночь не сплю. Делать ничего не могу. Воздуха будто не хватает. Хочу вдохнуть — а нечего! Пусто!
Словно в подтверждение этого он со свистом втянул в себя воздух.
— Сочувствую, Дмитрий Константинович, — сказал я.
— А не надо! — выкрикнул Жмыхин. — Только об одном прошу — не ври!
— В каком смысле? — не понял я.
— Доказательств нет? Вот и не ври. Не выдумывай. Мне здесь жить ещё, понимаешь?! И тебе тоже!
— Так я и не вру! — возмутился я.
Вывел всё-таки из себя, чёрт!
— Вот и хорошо! — внезапно успокаиваясь, кивнул Жмыхин.
Он коротко стукнул толстыми пальцами по столу. Внезапно лицо его скривилось.
— С животом что-то. Где у тебя туалет?
— В коридоре, направо, — сказал я.
Не хотелось отпускать его одного, но и идти вслед за гостем в уборную мне показалось глупым.
Жмыхин вышел, прикрыв за собой дверь. Я решительно убрал со стола чашки. Хватит с ним чаёвничать!
Вернулся Жмыхин минут через десять, повеселевший и успокоившийся.
— Как твоя нога, Андрей Иваныч? — спросил он. — Слышал — ты повредил её.
— Ничего, проходит потихоньку, — ответил я, не понимая — к чему этот вопрос. — Обычное растяжение.
— Проходит — это хорошо, — кивнул Жмыхин. — Я вот тут тебе гостинца привёз.
Он поднял с пола свою тряпичную сумку. Вытащил и поставил на стол трёхлитровую банку с мутноватой жидкостью. Рядом лёг промасленный свёрток в шуршащей бумаге.
— Что это? — машинально спросил я, хотя и так всё было понятно.
— Набор для поправки здоровья! — коротко хохотнул Жмыхин.
Смех его, как и крик, был нервным, неприятным.
— Не надо, — сказал я. — Заберите, Дмитрий Константинович.
— Подарки назад не забирают, — сурово ответил Жмыхин. — Не нравится — вылей сам, или выброси.
Он сложил сумку и сунул её в карман брюк.
— А я поеду. Дел много.
Я вышел вслед за ним.
Жмыхин оседлал запылённый «Урал» с коляской. Привычно ударил ногой по стартеру. Мотоцикл взревел.
Жмыхин отпустил сцепление, круто развернулся и с треском покатил вдоль улицы.
Я посмотрел ему вслед и пошёл в дом. Надо было сегодня же вернуть ружьё старику Худоярову.
* * *
— Может, ты сам, а? — спросил меня Павел.
— А что случилось? Дела?
— Да нет, — участковый отвёл глаза. — Чёрт, ладно! Пойдём.
Он рывком поднялся из-за стола. Привычным движением поправил кобуру на поясном ремне и нахлобучил фуражку. Почти вытолкал меня на улицу и с досадой захлопнул дверь пункта охраны правопорядка.
— Что с тобой, Паша?
— Да Катерина Худоярова. Здороваться со мной перестала. Я ей «здрасьте», а она смотрит, как на пустое место.
Я вспомнил высокую неулыбчивую невестку Худоярова. Кажется, мы виделись только раз, когда изымали ружьё у её тестя. И больше не встречались.
— Степан Владимирович, говорят, слёг, — продолжал Павел. — А Катерина нас с тобой винит. Мол, когда мы ружьё забрали — тогда и поплохело старику.
— Чёрт!
Я почувствовал себя виноватым.
— Что ж ты раньше-то молчал, Паша?
Участковый пожал плечами.
— А что толку говорить? Ружьё мы забрали по закону. Оставить не могли — это уже должностное преступление получалось. А слёг старик — так, мало ли, от чего он слёг. Возраст же.
Но я чувствовал, что Павел сам не верит тому, что говорит.
— Ладно, — успокоил я его. — Сейчас вернём ружьё. Обрадуется старик.
Мы подошли к дому Худояровых. Во дворе никого не было. Мы нерешительно помялись возле калитки.
— Ну, идём, что ли? — сказал Павел и первым шагнул во двор.
Сейчас же дверь дома приоткрылась. На крыльцо вышла невестка Худоярова. Тяжёлым взглядом, без улыбки посмотрела на нас.
— Здравствуйте, Екатерина Васильевна!
Павел зачем-то снял фуражку.
— Разрешите войти?
— Что вам нужно? — не здороваясь, спросила женщина.
— Мы к Степану Владимировичу, — вмешался я.
— Лежит он. Не встаёт. И нечего беспокоить старика.
— Мы его ружьё обратно принесли. Хотим вернуть.
Екатерина Васильевна осеклась на полуслове. Постояла, затем повернулась и молча ушла в дом, оставив дверь открытой.
Павел посмотрел на меня и кивнул головой в сторону двери.
В комнате старика меня настигло ощущение безнадёжности. Не было типичного запаха больницы — лекарства, хлорка и немытое тело. Просто тишина и тёмные, худые пальцы рук, бессмысленно перебирающие край пёстрого шерстяного пледа. Рядом, на стуле — пепельница, в ней два окурка «Беломора».
Павел молча стал у двери. Было слышно, как невестка Худоярова раздражённо гремит посудой на кухне.
— Степан Владимирович! — позвал я.
Глаза Худоярова неотрывно глядели в потолок. Услышав своё имя, он не пошевелился.
— Степан Владимирович, мы принесли обратно ваше ружьё. Его починили. Теперь из него снова можно стрелять.
Я хотел поставить чехол у стены. Но вдруг понял, что когда мы уйдём — он так и останется стоять. Без толку, без всякого смысла.
И ещё понял, что не могу этого допустить. Иначе всё, что сделал Георгий Петрович, станет напрасным.
Я расстегнул латунную пряжку чехла. Достал стволы и приклад. Одним движением отсоединил цевьё и вставил стволы в колодку. Они мягко щёлкнули. Мастера постарались на славу — стволы плотно сидели в колодке. Я присоединил цевьё.
— Взгляните, Степан Владимирович!
Веки старика чуть дрогнули.
Тогда я положил ружьё прямо поверх одеяла и осторожно взял сухую прохладную руку.
— Попробуйте!
Пальцы Худоярова бережно ощупывали оружие. Они скользнули по стволам, задержались на гравировке колодки. Прошлись по куркам и спусковым крючкам.
Я поднял голову — старик смотрел прямо на меня.
— Оно исправное, — зачем-то повторил я. — Можно стрелять теперь.
Сухие губы в густой седой щетине разомкнулись, и я услышал:
— Спасибо.
Голова старика снова лежала на подушке.
Чёрт! Не так. Всё не так!
— Степан Владимирович, где у вас патроны?
Старик шевельнул глазами в сторону деревянного платяного шкафа. Я открыл дверцу и увидел на полке банку дымного пороха, начатую коробку с капсюлями, изрубленный валенок и огарок стеариновой свечи. Остальное снаряжение беспорядочно громоздилось в глубине полки.
Рядом со свечой лежал порыжевший от времени патронташ с кожаным клапаном. Я открыл его — он был наполовину полон. Неизвестно, чем заряжены патроны, но тут уж делать было нечего. На всякий случай я заглянул в латунные гильзы и увидел залитые стеарином картонные пыжи.
— Андрюха, ты чего? — в недоумении спросил Павел.
