– Ну что, сват, выпьем за молодых?..
Правду говорят, что беда не приходит одна!.. Весна, лишившая Московскую Русь всенародно любимого и почитаемого архипастыря Макария, продолжилась холодным и изрядно дождливым летом. Купцы разом вздули цены на хлеб, появились грозные знамения в небесах и на земле, оскудели на зверье леса и на рыбу – реки и озера: одно цеплялось за другое, словно звенья тяжкой цепи, скованной на погибель православному люду!.. Да только разбил ее великий государь Иоанн Васильевич своей мудростью, тщанием и неусыпной заботой, устроив все так, что и от голода никто не умер, и для державы вышла польза великая. А первейшей опорой и помощником царю в делах был наследник его, благословенный самим Вседержителем сереброволосый Димитрий Иоаннович – он тоже развеивал черную сень великого глада и мора своими молитвами неустанными да делами праведными. Люди ведь не слепые и сами видели, как часто молодой государь оставался в Успенском соборе на всенощную[146]. Или по местам работ дорожных ездил, исцеляя людей без разбору – боярин ли перед ним важный или последний холоп. В общем, так и перебедовали лихое время, отбились от погибели неминучей!.. Однако просто так она уходить не захотела, забрав в самом расцвете сил и красоты великую княгиню Марию Темрюковну – как раз в последний день года семь тысяч семьдесят седьмого от Сотворения мира. Смертью год начался, ей же и закончился…
– Говори.
– Одолела архиепископа Пимена отдышка сильная, и рези страшные в животе. Поначалу владыко еще терпел, да к листопаду ему вовсе невмоготу стало. Мы поначалу его в Москву привезли, а потом сюда поспешили – бо целительница Дивеева сказала, что ей излечить подобное не в силу. Только на тебя и уповаем, государь…
Оставшись равнодушным к неприкрытой мольбе в голосе просителя, шестнадцатилетний юноша в простых траурных одеяниях в очередной раз перекрестился на церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи. Затем беззвучно помолился с закрытыми глазами и только после этого заметил в сторону своей свиты и гнущих спины челобитчиков:
– Мнилось мне, что в обители сей отдохну от мирских забот, да только и здесь они меня достигли. Может, мне в следующий раз в Соловецкий монастырь отправиться?
Оглядев недлинный рядок служек и доверенных бояр приболевшего православного иерарха, синеглазый Рюрикович до крайности сухо повелел:
– Ведите к нему.
На подходе к «гостевой» келье наследника престола вполне ожидаемо встретил настоятель Варлаам, а у постели больного замер в терпеливом ожидании старец Зосима. Не размениваясь на долгие разговоры и приветствия, целитель повел взглядом вдоль низенького полного тела натужно дышащего Пимена. Озадаченно нахмурился и повторил действие еще раз – только медленнее.
«Не понял!..»
Не обращая никакого внимания на вопросительные взгляды монахов и клокочущий сип архиепископа, юноша стянул с рук черные перчатки и просканировал чужой Узор в третий раз, неторопливо и ОЧЕНЬ тщательно разбирая всю доступную ему палитру чувств и ощущений. Вот только интересовала Дмитрия совсем не черная паутинка, опутавшая голову и грудь умирающего иерарха и протянувшая отдельные нити до его же чревного сплетения, а то, что этот незримый убийца имел тончайший «привкус» его собственной энергетики.
«Ничего не понял. Я же этого любителя зимнего плавания только на выборах нового московского митрополита и видел – да и то не особо близко. А главное – как он умудрился приобрести такой «подарок»?!»
Хоть молодой властитель Пимена и не любил (и это еще было слабо сказано!), но все же признавал его несомненную полезность для Московского правящего дома. Конечно, Пимен не один такой был, готовый по малейшему намеку великого князя устроить травлю любого деятеля церкви, но все же такими кадрами не разбрасываются!.. И именно по этой причине младший государь Русского царства и не торопился выписывать архиепископу билет в новую жизнь. Хотя иногда этого хотелось ну просто до ужаса!
«Ну вот вылечу я его, а он и дальше будет охотиться на травниц и знахарей. Сжигать уникальные книги, уничтожать свидетельства и реликвии дохристианских времен или даже ранней Гардарики[147]. И нахрена мне такое счастье? С другой же стороны, новгородский владыко – всего лишь один из множества ему подобных…»
Покрутив в голове несколько идеек и неожиданно вспомнив старую, но очень верную сентенцию насчет того, что «всяк может быть полезен, будучи правильно употреблен», Дмитрий подумал: почему бы довольно неприятную кончину фанатичного церковника не использовать как повод? «Например, для того, чтобы подгрести под себя суд и разбор всех дел, касающихся обвинений в волховстве, ведьмовстве и прочей чернокнижной хрени».
Опять же, немного выдумки и актерских усилий с его стороны, и у батюшки появится прекрасный компромат. А это вещь такая… гм, в царской работе завсегда полезная.
– Государь?
Надевая перчатки черного шелка обратно, сереброволосый целитель мимоходом оценил следы чужих попыток убрать его неизвестно откуда взявшийся «подарок». Самый свежий отпечаток посторонней энергетики принадлежал отцу Зосиме, а вот второй…
«Растет Домна, определенно растет в мастерстве. Надо бы девочку при случае подарком побаловать».
Разумеется, вслух прозвучало совсем другое:
– Вспоминай, кого ты присудил к смерти за последние год-полтора. Женщина, лет тридцати от роду, русоволосая…
Шевельнув рукой и задумавшись с таким видом, будто что-то уточнял, царевич с ясно слышимым сомнением продолжил:
– Возможно, имеет какое-то отношение к лекарскому делу. Ее пытали каленым железом, затем еще живой спустили под лед. Было такое?
Ворохнувшись на ложе и засипев еще сильнее, Пимен прокаркал, время от времени сглатывая тягучую слюну:
– Было, государь. Прошлой зимой казнили одну ведьму-чернокнижницу. Знать, она на меня порчу и навела, тварь подлючая…
– Это хорошо, что вспомнил, потому что ведьма твоя на самом деле ей не была. Под пытками себя оговорившая, казненная без какой-либо вины… Ты хоть понимаешь, что наделал? Господь наш Иисус заповедал нам любовь и милосердие – ты же именем Его отправил невиновную на мучительную смерть.
– Она была… кхе-кха, была язычницей!!!
– Должно было тебе привести ее душу в лоно церковное тем путем, что Спаситель указал – проповедями и ласковыми увещеваниями. Ты же пошел по стопам католиков, неся Благую весть огнем, пыточным железом и студеной водой.
Брезгливо подернувшись, Рюрикович отступил назад:
– Сказано в Писании: «Мне отмщение, и Аз воздам»! Вот и принимай заслуженную кару.
Отшагнув еще дальше, он прошипел – тихо, но вместе с тем достаточно внятно для того, чтобы его услышал настоятель Варлаам:
– Еретик!..
Достойным завершением небольшого представления стал демонстративно-сдержанный гнев наследника трона, уменьшившийся вскоре до сильного неудовольствия, коим юноша, чья тяжелая грива отливала живым серебром, добросовестно поделился со всем своим окружением. Первый день свитские, монастырские насельники[148] и богомольцы еще терпели. Второй – тоже, хотя уже и с трудом. Третий день начался с проводов санного обоза архиепископа Пимена в его новгородскую епархию (хотя многие сомневались, что он до нее доедет) и уже к полудню государь Димитрий Иоаннович поделился толикой своей благодати с дюжиной паломников из тех, кто прибыл на берег Сиверского озера в надежде на исцеление. Все остальные облегченно выдохнули и приободрились – аккурат до вечернего богослужения в храме преподобного Сергия Радонежского, прошедшего в еще более давящей атмосфере. Пожалуй, единственными, кто не чувствовал никаких неудобств рядом с гневающимся царевичем, были воины его охраны (и без того отличавшиеся каменно-невыразительными рожами живых истуканов) и старец Зосима…
– Отверзу уста моя, и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся, светло торжествуя, и воспою, радуяся, Тоя вхождение!..
Слушая красивый начальный канон в честь третьего из двунадесяти великих праздников[149], Дмитрий разглядывал убранство и настенную роспись церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы. Время от времени его взгляд цеплялся за белоснежные фарфоровые оклады потемневших от времени икон и тогда на память приходили остальные дары из последнего вклада[150] царской семьи Кирилло-Белозерской обители. Дюжина потиров[151] из превосходного дымчатого хрусталя, стальной инструмент для монастырских оружейных мастерских, толстые свечи со сгорающим вместе с воском фитилем, фаянсовая посуда и оборудование для малой зельеварни… Впрочем, последнее предназначалась в подарок всего лишь одному конкретному монаху-целителю, совсем недавно перешагнувшему жизненный рубеж в девять десятков лет.
