«Третьим садовником можно считать польских сенаторов, присылающих в Раду грозные письма с нескончаемыми требованиями. С такими союзниками и врагов никаких не надо!»
Конечно, были в литовском саду и вредители. Крупными можно было считать римско-католических священников вообще и монахов-бенедиктинцев в частности – вот уж кто старался изо всех сил, чтобы уговорить-протолкнуть на пустовавший трон Юхана Третьего Вазу! Ну или хотя бы не допустить победы промосковской партии. А за мелких жучков-древоточцев вполне сходила немалая часть литовской шляхты и магнатерии, желающая непременных свобод и привилегий по польскому образцу… Вот только против всей этой «садовой нечисти» играло одно достаточно важное обстоятельство. Да, Рада и благородное шляхетство Великого княжества Литовского могло выбирать себе любого правителя и это право никем не оспаривалось. Но только претендент из числа московских царевичей-Рюриковичей мог твердо обещать своим будущим подданным крепкий мир на северо-восточной границе, защиту от притязаний соседних держав и выгоднейшую торговлю. Первенец Иоанна Васильевича вдобавок ко всему был весьма образован, имел спокойный нрав, успел проявить себя как мудрый правитель и ни разу не был замечен в дурных склонностях, первейшей из которых была кровожадная жестокость. Самое же главное его достоинство и вовсе было неоспоримо – только истинно благословенные Вседержителем могли исцелять смиренной молитвой и прикосновением. На таком фоне все остальные возможные претенденты смотрелись… Собственно, да никак они не смотрелись.
– А-аминь!!!
Завершив свое участие в богослужении положенным числом поклонов и крестных знамений, Дмитрий покинул храм. Отправил свиту заниматься выполнением его поручений и своими делами, мимоходом принял челобитную грамотку у очередного просителя и наконец-то дождался возможности удовлетворить острый приступ собственного любопытства.
– Как звать тебя, отче?
Седовласый монах вынужденно остановился. Огляделся по сторонам, покривил синие старческие губы и нехотя ответил:
– Раб божий Спиридон.
– Возможно, я тебя знаю?
Перегораживающая иноку дорогу стража легко расступилась перед старцем Зосимой, пожелавшим присоединиться к начавшейся беседе.
– То вряд ли.
– А ты меня?
Простой с виду вопрос вызвал у собеседника царевича совершенно неожиданную реакцию.
«Опаска, легкий страх, сожаление о чем-то и нежелание говорить со мной. Гм, что-то я ничего не понял… Блин!»
Экстренно подлечив порядком изношенное сердце монаха, Дмитрий заодно прошелся и по вступившему в пору дряхления организму, после чего решил перевести явно не клеящуюся беседу в легкий допрос. И он время сэкономит, и чересчур нервному монастырскому насельцу меньше тревог достанется!..
– Какого цвета у меня глаза?
Даже и не заметивший спасения свой жизни, Спиридон бросил короткий взгляд из-под кустистых бровей и провалился в синие омуты. Морщины на лице слегка разгладились, плечи чуть-чуть опустились… Покосившись на приближающегося настоятеля Варлаама, наследник тихонечко вздохнул.
– Ты видел меня до сего дня?
Не дожидаясь, пока прозвучит положительный ответ, царевич уточнил:
– Когда в самый первый раз?
Взирая на окружающий мир «стеклянным» взглядом, инок Спиридон равнодушно-ровным голосом ответил:
– Во время присяги тебе Избранной Радой[154].
Помолчав, шестнадцатилетний государь решил уточнить непонятный момент:
– В каком чине ты тогда пребывал и как тебя звали?
– Священник московского Благовещенского собора протопоп Сильвестр.
В этот раз молчание длилось заметно дольше.
– Что делаешь ты в Кирилловой обители?
– Приняв постриг под именем Спиридона, оставлен на монастырском житии.
Повернувшись к настоятелю, синеглазый Рюрикович весьма выразительно изогнул брови.
– Разве не должно тебе пребывать в Соловецком монастыре? Кто разрешил отъехать из него в Кириллову обитель?
Как оказалось, никто. Потому что опальный протопоп и не собирался ехать на Соловецкие острова, с молчаливого согласия великого государя Иоанна Васильевича тихо доживая свой век в Кирилло-Белозерской обители.
«Понятно. Если бы не бросил лезть в политику, отец бы его в какой-нибудь уральский скит[155] законопатил, но раз сидит и не высовывается…»
– Отче Варлаам, чем он у тебя занимается?
Прежде чем ответить, настоятель задумчиво огладил густую бороду с редкими нитями седины:
– Ныне «Степенную книгу»[156] переписывает. А так в монастырской либерее много сидит, в иконной мастерской помогает.
Внимательно посмотрев на Варлаама, царевич не стал у него интересоваться, почему это он только сейчас увидел этого любителя книг и икон. И так понятно, что инок Спиридон предпочитал не напоминать о себе лишний раз, особенно царю и его наследнику. Уже теряя прежний интерес, Дмитрий на всякий случай уточнил:
– Увидев меня, ты встревожился и испугался. Чего?
– Воздаяния за грехи.
– Какие именно?
– Повинен я в смерти царицы Анастасии и дочки ее Марии…
Онемев, первенец покойной великой княгини замер в легком ступоре. А бывший ближник и духовный наставник царя негромким голосом поведал, как травил царевну и ее мать. Не для того, чтобы они умерли, совсем нет! А для того, чтобы придать своим словам и увещеваниям должную весомость. Ведь одно дело просто стращать молодого правителя божией карой и совсем другое, когда не прислушивающийся к мудрым советам Иоанн Васильевич получает зримое подтверждение своих ошибок и греховности.
– Государь…
Попытавшийся вмешаться в невольную исповедь, настоятель Варлаам наткнулся на взгляд государя-наследника и тут же отступил.
– Говори дальше!..
Первая смерть случилась из-за усердия мамок-нянек, ухаживающих за царской дочкой, – они так бдили, что не было никакой возможности подливать яд мелкими дозами. А когда случай все же представился, то из-за отсутствия должного опыта количество мышьяка оказалось слишком большим для десятимесячной крохи…
«Еще один жадный до власти фанатик!..»
Вторая смерть тоже вышла случайной. Хотя царский наставник Сильвестр и помогающий ему во всем князь Курлятьев-Оболенский уже и приноровились в обращении с отравой, но истощенный частыми родами организм царицы Анастасии попросту не выдержал регулярных «угощений». Свою роль сыграли и болезнь старшего сына, постоянные недомогания и нервное потрясение от большого московского пожара – все это наложилось на действие яда и до срока оборвало жизнь молодой еще женщины.
– Принести все для письма. Быстро!!!
Глаза отчего-то щипало, а грудь ощутимо жгло. Ненависть?.. Нет, всего лишь горечь от нежданной потери и печаль по несбывшемуся.
«У меня могла бы быть старшая сестра».
Два стража черной сотни поднесли ему большую плоскую шкатулку с гладкой крышкой, обтянутой плотным зеленым сукном. Звякнула встроенная чернильница, шелестнул на зимнем ветру веленевый пергамент, а затем по его выглаженной поверхности побежало золотое перо, выводя темно-синюю вязь новой скорописи.
– Теперь ему. Сильвестр, опиши все, что ты…
«Не так».
Передумав держать столь ценного свидетеля на морозе, Дмитрий распорядился отправить его в тепло и создать все условия для подробной письменной исповеди, сам же вернулся в храм преподобного Сергия Радонежского в поисках тишины и одиночества. Увы, но для правителей во все времена эти вещи были редкой роскошью, поэтому всего через полчаса уединение младшего государя Московии было безвозвратно нарушено.
– Что, отче? Скажешь: «Не суди, да не судим будешь»?[157]
Старец Зосима, промолчавший всю «беседу», подошел к юноше и мягким жестом вытер на его лице след от одинокой слезы.
– Бог ему судия, Митрий. И тебе тоже. Не рви себе душу прошлым, живи днем нынешним и грядущим.
Ткнувшись лбом в высушенную временем ладонь, царевич глухо признался:
– Кто бы знал, чего мне стоило удержать батюшку от большой крови! Уговорить его не мстить огульно всем, кого подозревал. Исподволь смягчить его сердце, чтобы не рубил он головы опальным князьям-боярам, только и могущим, что постоянно местничать да склочничать. Отец ведь сразу понял, что матушку отравили!.. Говорил мне, что предают его даже ближники и что опереться толком и не на кого. Все правдой оказалось…
– Государь.
Отстранившись от Зосимы, наследник престола надел маску ледяного высокомерия и только после этого обернулся к сотнику черной стражи. Кинул мимолетный взгляд на свиток в его руках, шевельнул соболиной бровью в немом вопросе: «Читал?» и получил такой же незаметный ответ: «Как можно?! И сам не заглядывал, и за другими проследил!..» Одобрительно качнув головой, младший государь Русского царства принял и развернул порядком исписанный пергамент.
