— Нет, — соврала я, — не отвлекаешь.
— Похоже, ты не слишком рада меня слышать.
— Просто не ожидала.
— Я и сам не ожидал, что позвоню.
Он замолчал, как будто колебался, как будто мучительно подбирал слова. По крайней мере, именно это рисовало мне воображение, хорошо знакомое с его повадками.
— Как у тебя дела? — наконец заговорил он. — Я слышал про агентство. Не представляю, как тяжело вам пришлось, но надеюсь, сейчас у вас всё в порядке. Мне жаль, что я не мог быть рядом.
— Откуда, — я крепче сжала в пальцах телефонную трубку, — откуда ты знаешь об этом? Я не поверю, если скажешь, что от Марии. От рыцарей, да? Как ты связан с ними?
— Марта, я не…
— Юлиан, зачем ты позвонил? Зачем говоришь о том, о чём не должен знать? Что тебе нужно?
На том конце снова наступило молчание. Только его дыхание, напряжённое, сдавленное, шуршало у моего уха.
— Скоро Новое рождество, — тихо сказал он. — Наверное, с моей стороны наивно просить тебя отпраздновать вместе, но позволь хотя бы увидеться с тобой и вручить подарок. Считай это отчаянной попыткой загладить вину.
— Я не могу. Я пока не готова.
— Понимаю, — удручённо проговорил он, и мне стало совестно. — Прости, что побеспокоил.
Короткие гудки прервали его раньше, чем он успел произнести что-либо ещё. Почему-то я чувствовала недосказанность, чувствовала, что он не назвал настоящую причину своего звонка, и это меня тревожило. Мог ли кто-то таким способом проверять меня?
Повесив трубку, я решила, что впредь мне стоит быть вдвойне осторожнее.
Инспекция была назначена на середину месяца и прошла на удивление спокойно. Её проводили незнакомые нам рыцари, учтивые и излишне доброжелательные, что меня немного покоробило. Возможно, они вели себя так из-за недавнего инцидента, и пускай их вежливость была утрированной, я заметила, что держалась в их присутствии расслабленно и невозмутимо отвечала на вопросы. Мария аккуратно кивнула мне под конец, как бы говоря, что я отлично справилась.
Как только рыцари ушли, Франтишка уволокла Кира на рынок, и через час они вернулись с невысокой пушистой ёлкой. В гостиной вкусно запахло хвоей. Мы украшали колючие ветви гирляндами, мишурой и игрушками в форме звёзд и огранённых самоцветов. Только Мария не участвовала, неподвижно наблюдая за нами с дивана, и в умиротворённом, довольном, как у кошки, выражении её лица было что-то по-семейному уютное.
— Зажигай! — скомандовала Франтишка, и Петер включил гирлянду. Ёлка загорелась множеством разноцветных огоньков, они мерцали на гранях стеклянных игрушек и озаряли бликами стены.
Агентство давно не было таким безмятежным. Аромат хвои, переливы огней, тепло дома, за окнами которого кружил на ветру снег — каждый год с наступлением предпраздничной поры я заново открывала её незримое волшебство. Радостное ожидание чуда, спавшее в моей душе, пробудилось и привычно согрело меня. Время замедлило ход. Но лишь ненадолго.
Украшение ёлки неизбежно привело к разговору о подарках, и после короткого спора мы условились ничего друг другу не дарить. Недавние потрясения истощили нас, не оставив сил даже на пожелания. Франтишка единственная была как никогда энергична и деятельна и единственная расстроилась, потому что предвкушала обмен подарками больше всего. Впрочем, за обедом она приободрилась и вскоре уехала на вечернюю службу.
Мы остались на кухне вчетвером: с тех пор как агентство снова заработало, Мария часто обедала с нами. Видеть её за едой было непривычно, даже странно, и я с удивлением обнаружила в себе убеждение, что Марии для существования не нужно ни питаться, ни спать. Она чем-то напоминала робота. Но теперь, сидя за столом вместе со всеми, она представала по-человечески живой, прикрывала глаза в наслаждении, морщилась от горячего и тихо вздыхала, когда обед заканчивался. И хотя её молчаливое спокойствие казалось счастливым, мне мерещилась печаль в её отстранённом взгляде и редких фразах. Смутная печаль, рождённая не то прошлым, не то грядущим.
— Шторы надо постирать, — заметила Мария за чаем. — Чем ближе Новое рождество, тем меньше Франтишка думает об уборке. Может, мне следует сделать ей выговор?
— Пусть расслабится немного, — сказал Кир. — Скоро праздники. Да и она, в конце концов, не горничная. Для разнообразия можешь поручить стирку штор нам.
— Ты же ненавидишь убираться, — вскинул брови Петер.
— Ну и что? Готовить я тоже ненавижу, но разве у меня плохо получается?
— И то правда, ты много чего умеешь.
— Кстати о поручениях, что-то давно нам не поступало заказов, — вспомнила я. — И новых сотрудников ты не набираешь.
— Я закрыла вакансию, — сказала Мария. — Интерес к агентству практически угас. Не вижу смысла набирать новичков, чтобы они потом бездельничали, как вы.
— Интерес угас? А я думал, ты просто перестала принимать заказы.
Кир произнёс это легко, почти равнодушно, как если бы говорил о погоде, поэтому я не придала его словам никакого значения. Но Мария напряглась, поджала губы, и в её глазах мелькнуло не то изумление, не то испуг. Она попыталась скрыться за неизменной безжизненной маской, за непроницаемым хладнокровием, но не смогла. Или же передумала. Хотела она того или нет, я почувствовала: что-то её мучило.
— Ты меня раскусил. Я действительно перестала принимать заказы около месяца назад, потому что обстановка в агентстве была неблагоприятная. Никто из вас не был готов работать.
— То есть ты… заботилась о нас?
— Знаю, с моей стороны нечестно было решать этот вопрос, не спросив вашего мнения. Я поддалась привычке. Заказы всегда поступали непосредственно ко мне, и я выбирала из них те, что были бы вам по силам, но едва ли учитывала ваши желания. Одно дело отсеивать откровенно возмутительные просьбы, а другое — без вашего ведома полагать, что вам подходит. Мне очень стыдно за свою пренебрежительность.
Наверное, я должна была рассердиться, выказать недовольство подобной несправедливостью. Хотя бы обидеться. Но меня не задело её признание. В своеобразной заботе Марии, хорошо мне известной и прежде действовавшей на нервы, было что-то глубоко трогательное. Отчего-то я не могла на неё злиться. Стало понятно, почему заказы приходили мне так редко, а Петер не получал их вовсе. Почему нас не отчитывали за долгое отсутствие и не увольняли за бесполезность.
— А насчёт новых сотрудников… — продолжила Мария. — По правде, я не хочу… Я собираюсь навсегда закрыть агентство после того, как распрощаюсь с вами. Если, конечно, ему позволят просуществовать так долго. Столько всего случилось здесь за последнее время. Я уже не справляюсь. Кажется, я больше не потяну эту работу.
Её голос чуть надломился. И этот едва различимый надлом был сравни плачу, беззвучному плачу и непролитым слезам по одной только Марии известно чему. Как давно она прятала эту усталость, эту невыносимую боль?
Ничего. Я совершенно ничего не знала о Марии.
Кир подошёл к ней и опустил ладонь на плечо.
— Это ведь твоё агентство. Если оно тебя тяготит, разгони нас и запри дверь. Ты здесь начальник, мы не будем спорить.
Мария мотнула головой и прильнула к его руке. Точно ребёнок.
— Не будем спешить. Встретим вместе Новое рождество, а дальше посмотрим.
Мы промолчали. Потому что Марии не нужен был ответ: она понимала наше желание без слов. И этого было достаточно.
С приближением двадцать восьмого декабря от Франтишки слышалось всё больше восторгов. Она взахлёб рассказывала, как красиво по вечерам на её любимой торговой улочке, какой вкусный глинтвейн варят на ярмарке и как чудесно прошла очередная служба. Она приносила в агентство сладости, перемывала бокалы и сервизные тарелки, пылившиеся в шкафчике целый год, примеряла к столу праздничные скатерти и прикидывала, в какой день будет лучше закупиться продуктами. Я с улыбкой наблюдала за этой приятной суетой. Пока одним утром, когда до Нового рождества оставалось чуть меньше недели, мы не застали Франтишку неподвижно сидящей на кухне с конвертом в руках. Она выглядела потерянной, но в то же время светилась от счастья.
