– Государь.
Отстранившись от Зосимы, наследник престола надел маску ледяного высокомерия и только после этого обернулся к сотнику черной стражи. Кинул мимолетный взгляд на свиток в его руках, шевельнул соболиной бровью в немом вопросе: «Читал?» и получил такой же незаметный ответ: «Как можно?! И сам не заглядывал, и за другими проследил!..» Одобрительно качнув головой, младший государь Русского царства принял и развернул порядком исписанный пергамент.
«Полюбопытствуем, что там Сильвестр накарябал. Так. И это не забыл? Хорошо».
Увидев, как руки в шелковых перчатках скручивают телячью кожу в тугой рулончик, сотник тут же снял с пояса тул для царских посланий. Вслед за ним пояс полегчал на бронзовую сургучницу[158], в чашечке которой незамедлительно устроился кусочек ярко-алого сургуча. Полминуты разогрева на огоньке большой свечи (старец Зосима предпочел это «не заметить»), затем жидкую массу вылили в специальное углубление на футляре и ненадолго прижали холодным золотом большого перстня-печатки, оставив на застывшем сургуче четкий оттиск Феникса.
«Адашева посылать нельзя, батюшка может припомнить грехи его покойного дяди. Скопин-Шуйский тоже не подходит. Бутурлин?»
– Мстиславского ко мне.
Вручив мемуары инока Спиридона появившемуся княжичу, его хмурый господин повелел как можно быстрее доставить великому государю «радосзетную весть».
– Петр Лукич, отряди-ка ты с Федькой десяток воев.
Жилистый боярин прямо не сходя со своего места организовал охрану-сопровождение ближнику молодого государя всего-то парой жестов и дюжиной слов.
– Старицкого ко мне.
Едва заметно кивнув троюродному брату, Дмитрий тихо приказал:
– Поручаю тебе доставить великого изменщика и подлого детоубийцу Спирьку в Москву, дабы мог он держать ответ за деяния свои перед батюшкой и митрополитом Филиппом.
– Государь, позволь спросить? Больно квелый этот монашек…
– Я погрузил его в особый вид сна, поэтому хлопот в пути сей головник не доставит. В себя его приведет Дивеева.
Чуть повысив голос, царственный богомолец опять убавил количество охранников при себе:
– Петр Лукич, отряди с Василием четыре десятка стражи.
Коротко перекрестившись на иконы, молодой правитель вышел из храма прочь, подставив лицо под резкие порывы зимнего ветра. Прикрыл глаза и глубоко вздохнул, ощущая, как поток студеного воздуха походя разметал тяжелые пряди серебряных волос…
– Гонец от великого государя!!!
Ожидая, пока замученный долгой скачкой вестник спешится у поредевшей цепочки охраны, Дмитрий склонился к уху Зосимы:
– У Сильвестра есть сын Анфим.
Старец согласно сомкнул веки.
– Если хочет жить, то пусть бросает все и бежит прочь из царства отца моего.
Проводив взглядом «вспомнившего о неотложных делах» девяностолетнего монастырского насельца, царевич повернулся обратно, заодно почувствовав легкое смятение настоятеля Варлаама, которого явно мучил какой-то вопрос.
«Знаю, что тебя тревожит – не скажется ли произошедшее на моем отношении к Кирилло-Белорской обители?..»
Пошатывающийся от усталости гонец наконец-то завершил свой нелегкий путь. Хрустнула печать с единорогом, затем с легким звуком распался на две половинки тул, и под лучами закатного солнца развернулась грамотка с отеческим посланием. Довольно коротким – Иоанн Васильевич извещал сына-соправителя о том, что по его душу из Литвы прибыло Великое посольство. Не просто так, конечно, а с предложением великокняжеского венца и прилагающегося к нему трона. Посему любящий отец приказывал своему старшенькому как можно быстрее возвращаться в Москву, пока литовская шляхта и магнатерия не устали ждать своего будущего государя.
«Отдохнул, называется!.. Ладно, не будем зажимать праздник для простых людей».
Отдав письмо подручнику Салтыкову и повелев прочитать его вслух, Дмитрий получил в ответ многоголосый рев восторга, в котором почти потерялись энергичные распоряжения настоятеля Варлаама об организации благодарственной службы в Успенском соборе.
«Вот я тебе сейчас твою радость-то подпорчу!..»
– Поистине святое место – Кириллов монастырь. Только в нем мне могла открыться простая и в то же время сложная для понимания истина, что священники суть обычные люди и такоже, как остальные, обуреваемы страстями. Архиепископ Пимен невиновных людей на правеж и казнь отправлял да батюшку моего постоянно обманывал. Протопоп Сильвестр ради власти убивал и опять же обманывал… И ведь им в делах их неправедных и обеты священства не помешали, и заповеди не остановили. Что скажешь, Варлаам?
– Несут! Регалии несут!..
В первый майский день года семь тысяч семьдесят восьмого от Сотворения мира[159] улицы Вильны были переполнены празднично разодетой шляхтой, горожанами и даже крестьянами. Кто только не прибыл в стольный град Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского! Комнаты в постоялых дворах и трактирах брались чуть ли не штурмом, дворцы магнатерии были переполнены родовитыми гостями… А уж какое столпотворение было в храме Пресвятой Троицы!
– А кто это с Гедиминовой шапкой шествует? Кто таков?
– То духовник Димитрия Иоанновича. А позади него…
– Тиш-ше!..
Стены церкви, где Великое княжество обретало нового государя (а заодно и новую династию на троне), задрапировали благородным пурпуром и бело-золотыми полотнищами. Застелили красным подход к царским вратам алтаря[160], установили два вызолоченных стульца – для великого князя и митрополита. Расстелили от стульев и до алтаря дорожку из бархата и камки, означая путь, по которому пойдет молодой правитель. Пышно украсили аналой, на который поставили золотой поднос с инсигниями[161] – великокняжеским венцом, мечом, крестом и скипетром.
– Идут! Ведут!!!
Заволновалось людское море, зашумело многоголосьем и умолкло в почтении, наблюдая величественную процессию, направляющуюся в храм. Впереди всех шел отец Мелетий, окропляя святой водой путь своего духовного сына; за ним шествовал сам будущий великий князь, подпираемый сзади Василием Старицким, как своим ближайшим родственником; ну а за ними следовали и остальные участники предстоящей церемонии, тщательно соблюдающие свои места согласно знатности и родовитости.
– Государю Димитрию Иоанновичу многие лета!..
Трижды провозгласив чествование, поддержанное хоровым пением, диакон уступил место митрополиту киевскому, галицкому и всея Руси Ионе. Благословение, затем общий молебен… Архипастырь литовский вел службу очень прочувствованно, да и сам был весьма воодушевлен, в отличие от остального клира, озабоченного скорыми переменами. При Ягеллонах епископы западнорусской православной церкви имели определенную самостоятельность, их глава поставлялся в сан константинопольскими патриархами и соперничал с митрополитом московским за право добавлять к своему титулу сакральную приставку «и всея Руси». При московских же Рюриковичах сохранение прежней независимости было под большим сомнением. Н-да!.. Одно только утешало литовских иерархов – положение католиков и протестантов было еще хуже. Особенно если вспомнить все слухи о набожности царевича Димитрия и дарованной ему благодати целения. Все же что ни говори, а епископы тоже люди и смотреть на суету папежников и тщетность их усилий им было приятно.
– Пресекновением рода прежних великих князей Литовских, яко же ради сохранения мира и единства, был избран достойнейший из достойных, именем…
Усевшись после молебна на стульцы, первенец царя московского и киевский митрополит по очереди начали говорить – в полной тишине и внимании. Для начала владыко Иона на всякий случай разъяснил присутствующим, зачем они все здесь собрались. Затем его собеседник милостиво согласился занять опустевший трон и принять «на рамена свои» все тяготы правления, после чего архипастырь и подвел итог их неспешной беседе путем провозглашения шестнадцатилетнего юноши новым Великим князем Литовским, Русским и Жмудским.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!!!
После обряда миропомазания по храму прокатилась слабая, но вместе с тем прекрасно ощущаемая волна благодати. С каждой регалией, возлагаемой на сереброволосого правителя, такие волны становились все сильнее и продолжительнее, пока все присутствующие не впали в молитвенный экстаз. Часть родовитых преклонили колени, знатные литвинки не удержали слез, а давление благодати Господней все нарастало, несло уже не только блаженство, но и боль. После принятия меча из рук великого маршалка все разом прекратилось, оставив после себя странное сожаление и непонятную тоску… Ненадолго. Стоило владыке Ионе отвести великого князя к тумбообразному резному трону, накрытому парчой, усадить в него и подать скипетр, как всех присутствующих придавило еще сильнее. Точнее сказать, почти всех: боярыня Дубцова Евдокия Фоминишна, жена сотника черной стражи и по совместительству личная челядинка синеглазого властителя, никакого давления не ощущала. Касания ласкового ветерка, и не более того, ну разве что в последний раз ощутимо потеплел массивный рубиновый браслет на ее тонком запястье.
