– Возрадуемся же, и возблагодарим…
Надо сказать, что хотя статная красавица и разделяла окутавший всех и каждого благоговейный восторг, вместе с тем она умудрялась размышлять и на иные темы. Например, успела сравнить канон венчания на великокняжеский престол в Троицком храме с тем, который проводили при миропомазании ее соколика в младшие соправители Русского царства, чисто по-женски решив, что в московском Успенском соборе все было красивее и торжественнее. Еще Авдотья мимоходом вздохнула о тех заботах, что свалились на нее в связи с переездом из уютных теремных покоев Кремля в холодные палаты Большого дворца Великих князей Литовских[162]. Вот уж правду говорят, что один переезд равен двум пожарам!.. Старая дворцовая челядь, прислуживающая еще Сигизмунду Августу и его властной матушке королеве Боне, по большей части осталась на своих местах, полностью сменили только поваров, ключников и стражу…
– Многие лета государю Димитрию Иоанновичу!!!
Встрепенувшись, боярыня обнаружила, что умудрилась прослушать не только окончание церемонии, но и приглашение великого князя всем присутствующим пожаловать на пир в честь его «возвышения мечом»[163]. Демонстративно поправив пояс с увесистым клинком, государь московский и литовский двинулся вперед, а за его плечами, укрытыми алым плащом, словно сама собой сформировалась свита. Первым вышагивал канцлер литовский Николай Радзивилл по прозвищу Рыжий, буквально на полшага опередив удельного князя Старицкого и подканцлера Остафия Воловича. Сразу за этой троицей следовал великий гетман и маршалок Григорий Ходкевич в компании еще одного Николая Радзивилла – маршалка надворного, имевшего весьма трогательное прозвище Сиротка. Дышал в затылок пухлощекому тридцатилетнему сироте казначей и писарь литовский Николай Нарушевич; потянулись длинной вереницей маршалки, воеводы и каштеляны[164]; стронулись со своих мест титулованные князья и знатная шляхта… Меж тем увенчанный шапкой Гедимина государь вышел на крыльцо храма и явил свой светлый лик простому народу, поделившись со всеми толикой своей благодати. И была эта самая толика так щедра и велика, что стоящие рядом с ним государственные мужи невольно зашатались, на пару мгновений остекленев глазами.
– Многие лета!..
Отдельные выкрики и славословия быстро слились в громкий рев, в котором слышались как радость от обретения законного правителя, так и предвкушение скорых коронационных торжеств. Религиозный экстаз от прикосновения к чему-то, для чего у людей просто не было слов; надежды на лучшую жизнь; искреннее восхищение красотой нового Великого князя Литовского и многое, многое иное!..
– Матушка-боярыня, возок ждет.
Не удостоив свою раскрасневшуюся от обилия впечатлений служанку Манефу даже и мимолетного взгляда, мужняя жена Авдотья развернулась лицом к храму. Трижды перекрестилась и беззвучно зашептала коротенькую молитву, прося у Богородицы заступничества и здоровья. В первую голову – ее соколику Митеньке, взвалившему на себя неподъемное дело примирения и объединения двух некогда враждующих держав. А во вторую – Богом данному супругу Петру Лукичу, венчание с которым сделало ее счастливой настолько, что…
– Кхе-кха. Матушка-боярыня?..
В один момент растеряв все свое хорошее настроение, боярыня едва не свершила грех сквернословия прямо на храмовой паперти, удержавшись в самый последний момент.
– Веди.
Беспрестанно напоминая самой себе о христианском смирении и всепрощении, Евдокия Фоминишна глубоко вздохнула и медленно выдохнула. После чего и проследовала в царский возок, отгораживаясь от радостных горожан широкими спинами черной стражи, приставленной к ней повелением государя Димитрия Иоанновича. Не то чтобы ей грозило что-то конкретное, потому как в придворных раскладах она была фигурой мелкой, если даже не сказать ничтожной. В делах правления абсолютно ничего не решала, местом близ трона наделить не могла… С другой же стороны – личная служанка великого князя, имеющая к нему доступ в любое время ночи и дня. Имеющая возможность передать любую челобитную в обход могущественных недоброжелателей или рассказать своему господину интересную сплетню. Или замолвить доброе словечко за попавшего в опалу родовитого. Да мало ли? Но даже при таких раскладах охрана была бы лишней, если бы не красота боярыни Дубцовой. Привлекающая к ней жадные мужские и завистливые женские взгляды, она уже послужила причиной нескольких «недоразумений», закончившихся, слава богу, вполне благополучно. Но не понаслышке зная злопамятный и мстительный нрав своего господина, Авдотья подозревала, что наказание просто отложено. В московском Теремном дворце тоже случалось нечто подобное, и глупые сплетницы вскоре лысели и напрочь теряли голос, а излишне любвеобильные придворные начинали мучиться расстройством желудка и кишечника. Какая уж тут похоть, когда от нужника и на дюжину шагов не отойти?..
– Долгие лета великому князю!!!
Невольно вздрогнув от раздавшегося совсем рядом вопля, боярыня откинулась на спинку сиденья, отгораживаясь от чужих взглядов темным бархатом занавески, и пока возок пробирался сквозь людское море в Нижний замок, ей вдруг вспомнился муж. После их венчания и скромной свадьбы только и дали новобрачным провести вместе медовый месяц, а как закончился он, так закрутили шального от счастья супруга важные дела. Первейшим из них стало исполнение воли самого́ великого государя Иоанна Васильевича, пожелавшего впятеро увеличить число постельничих сторожей в черных кафтанах. Доверие великое, да и честь немалая!.. Оправдывая которую, боярин Дубцов приходил домой глубоко заполночь, а уходил еще до рассвета. Исхудал, на челе появилась новая морщинка… Это ведь наверх забраться сложно, а упасть вниз всегда легко. Многие, ой многие хотели занять его место!.. Однако же ничего, с божьей помощью ее Петруша справился, представив на царский смотр пять сотен воев в черненых доспехах. Отборнейших рубак, многократно проверенных в бою и мирной жизни, умелых с любым оружием и без него, лучших из лучших! Вдобавок ставших еще и многократно опаснее: составные кирасы из доброй стали уверенно держали граненую бронебойную стрелу и свинцовую пулю с десятка шагов, а подобраться к кирасиру поближе мешали его длинная пика и четверка седельных пистолей. Однако в жизни случается всякое… Поэтому тем, кто все же смог пробиться для схватки накоротке, было приуготовлено знакомство с тяжелым палашом[165]. Ну или увесистой саблей, на конечный результат это все равно никак не влияло.
Вид у черной стражи получился настолько внушительным и грозным, что вскоре по прибытии в стольный город Литвы к боярину Дубцову обратились сразу три десятка обедневших панцирных бояр[166] на предмет того, чтобы служить под его началом. Постепенно число таких охотников перевалило за две сотни, и все шло к тому, что Петр Лукич вскоре возвысится до тысяцкого – вот только для Авдотьи это означало лишь то, что ее милый опять будет пропадать на службе! Вздохнув и прогнав прочь мысли об одиноких ночах в холодной постели, она внезапно порозовела. На губах расцвела нежная улыбка, забилось часто-часто сердечко и словно сами по себе пришли на память те ласково-бесстыдные слова, что Петруша шептал ей на супружеском ложе. Его смелые руки, и…
– Матушка-боярыня, прибыли.
Злость на Манефу, прервавшую сладостные мечтания, была так велика, что боярыня едва не вцепилась ей коготками в лицо.
– Ты!..
Издав неясный горловой звук, Евдокия Фоминишна с явственным усилием остановилась.
– Прочь с глаз моих!..
Сжав руки в кулачки и пообещав самой себе обязательно заменить негодную служанку, женщина перекрестилась и забормотала быструю молитву – ей определенно стоило укрыться в тишине и спокойствии личных покоев Митеньки. Подальше от досаждающей дворни, суеты и раздражающего шума коронационных торжеств, буквально заполонившего весь Нижний замок. Да, определенно так! Шагая по внутренним дворцовым переходам, боярыня Дубцова успокаивалась, а заодно вспоминала, как знакомилась с Большим дворцом три месяца назад. При короле Августе Сигизмунде Втором родовое гнездо Великих князей Литовских было украшено богатой коллекцией картин и гобеленов, дорогим оружием и охотничьими трофеями, изысканной мебелью итальянских и испанских мастеров… Увы, но времена безвластия не самым лучшим образом сказались на внутренней обстановке дворца. Разумеется, нельзя было сказать, что все растащили и разворовали – конечно же нет! Верховная Рада строго следила за дворней и друг за другом, не допуская подобного непотребства. Но все же некоторая толика особо ценных гобеленов, богато изукрашенного оружия и рукописных жемчужин великокняжеской либереи нашла себе новых хозяев. Из числа тех, кто в этой самой Раде и заседал.
