Он показывает на стулья у приставного столика. Мы располагаемся и сам он тоже садится напротив нас.
— Как там родной город поживает? — спрашивает он.
— В принципе хорошо, — киваю я. — Надо только с некоторыми негативными явлениями разобраться, и всё вообще отлично станет.
— Ну что же, — хмыкает Злобин, — тогда не будем терять время и сразу преступим к делу. Рассказывайте.
Я рассказываю всё, что мы придумали с Куренковым. Полковник слушает внимательно, задавая уточняющие вопросы. И мне, и Лиде. Потом изучает документы — это наши с ней показания и рапорт Артюшкина. Также я передаю копии материалов дела, которое Троекуров требует закрыть.
— Всё? — спрашивает полковник.
— Я немного мешкаю, поскольку это последний козырь, лишаться которого было бы крайне нежелательно, но всё-таки решаю показать папку, полученную от табачного капитана.
— А вот ещё одно дело, с этим напрямую не связанное. Но аналогичное по итогу. Двухлетней давности. Групповое изнасилование с участием и по инициативе Каховского-младшего. Закрыто по личному приказу генерала Троекурова, друга Каховского-старшего.
Злобин берёт папку с большим интересом и внимательно просматривает все бумаги.
— То есть сделали так, будто никакого дела вообще не было? А как урегулировали с потерпевшей?
— Насколько я понимаю, никак. Типа, сука не захочет, кобель не вскочит. Она просто уехала в деревню к матери. Ну, может денег дали, не знаю, Артюшкин не говорил.
— Ясно, — кивает Злобин. — Скажу так. Повезло вам, ребята. Шефу моему как раз что-то такое нужно было. Иначе никто бы вас и слушать не стал. А так, может и получится что-нибудь. Пойдёмте со мной.
Мы выходим из кабинета и снова идём по долгим коридорам и широким лестницам. Заходим в просторную приёмную, обшитую панелями из дорогой древесины, и садимся на стулья. Через несколько минут у секретаря, строгой дамы лет шестидесяти, сидящей за массивным столом, раздаётся звонок. Она снимает трубку и кивает Злобину. Тот поднимается и заходит в кабинет.
Минут через пятнадцать из кабинета выходит человек с очень знакомым лицом. Он останавливается и смотрит на нас с Лидой.
Набрякшие усталые глаза строго взирают из-за очков в металлической оправе. Капризные складки вокруг губ, седина, чуть оттопыренные уши… Мы с Лидой вскакиваем одновременно.
Он чуть оборачивается к секретарю, слегка кивает и выходит из приёмной.
— Узнал? — спрашивает мой лейтенант.
— Ага, — киваю я.
А потом время замедляется. Мы проводим в приёмной около полутора часов, прежде чем дверь кабинета снова открывается и появляется наш Злобин.
— Всё, уходим, — мотает он головой, и мы выходим вслед за ним.
Зачем нас приводил? Непонятно. Наверное, на всякий случай.
— Леонид Юрьевич, — говорю я, — я ж забыл совсем.
Действительно из головы вылетело. Достаю из сумки пакет с кедровыми орехами.
— Это вам от Куренкова. И вот это ещё.
Ставлю на стол бутылку армянского коньяка.
— Ну, что ты за человек, Брагин, — вроде как улыбается он. — Самое главное и не передал. Наверное, подумал, если дело не выгорит себе оставить, да?
Я смеюсь.
— Ладно, — качает он головой. — Спасибо. Я ему позвоню, поблагодарю. В общем, взяли в оборот вашего Троекурова.
— А Каховского? — спрашиваю я с тревогой.
— И Каховского… Почти.
— В смысле, почти?
— В прямом. Сейчас поедете в гостиницу. Поселитесь и будете ждать. На регистрации скажете, бронь от Главснаба, по литере «А». Никуда не уходить. Даже на обед. Ясно?
— Так точно, — отвечает Лида.
— Молодцы.
— А чего ждать? — уточняю я.
— За вами приедут и повезут в… В общем, повезут, куда надо. Поговорите с ещё одним нашим земляком, всё ему расскажете, как мне. И тогда с Каховским всё окончательно станет ясно.
Тот же молчаливый сопровождающий выводит нас из здания и ведёт к машине. Он подвозит нас прямо к гостинице «Москва» и высаживает в гуще чёрных «Волг» и «Чаек». Мы проходим через огромный, отделанный камнем холл, ощущая незыблемую имперскую мощь. На стойке регистрации без проблем получаем два ключа от одноместных номеров и талоны на завтрак и идём к себе. Номера достаются соседние. При размахе и размерах гостиницы это совсем не лишнее.
— Нам бы с тобой и одного номера хватило, правда? — спрашиваю я, когда мы оказываемся в лифте.
Лида выглядит уставшей и… милой. Я поправляю выбившуюся прядку волос, закладываю её ей за ухо.
— Устала, — говорит она, когда мы подходим к своим комнатам. — Хочу немного отдохнуть.
Она заходит в номер и закрывает дверь перед моим носом. Ну, что же, пусть отдохнёт. Я тоже иду к себе. Интерьер почти не отличается от того, что я много раз видел здесь в девяностых годах. Телевизор другой. Но цветной. Паркет, деревянные двери, высокий потолок.
Щёлкаю выключателем. По телеку передают песни советских композиторов. И снова, как ещё совсем недавно, слышу: «Забота у нас простая, забота наша такая»… Кажется, уже сто лет прошло, а ведь только позавчера её пел с товарищами по горкому.
Я подхожу к окну и отодвигаю тюль. Вид на музей Ленина. Чудесно. В сердце ёкает, а в желудке урчит. Вот, если бы не надо было ждать, взял бы Лидку и потащил на Красную площадь. Я любуюсь видом из окна и не могу оторваться. Как же здорово, как прекрасно. Остановись, так сказать, мгновенье…
От созерцания меня отвлекает стук в дверь. Лида или уже товарищи с Лубянки? Я открываю и вижу здорового мордоворота, похожего на Шварценеггера из «Красной жары», только в штатском.
— Егор Андреевич?
— Да, — киваю я.
— Поехали.
Я беру шапку и пальто и выхожу в коридор. Лида уже там. В сопровождении двоих Кинг-Конгов мы спускаемся по лестнице и выходим из гостиницы. Один из Шварценеггеров открывает дверцу белого «Рафика» с зашторенными окнами. Сначала в него забирается Лида, следом за ней я, а за мной и сопровождающие.
— Здравствуйте, — говорю я водителю, но он никак не реагирует.
Все молчат и только негромко играет радио. Прямо чудеса какие-то, здесь льётся всё та же «Песня о тревожной молодости», но в исполнении большого детского хора.
Пускай нам с тобой обоим
Беда грозит за бедою…
От этих слов на сердце делается тревожно. Я бросаю взгляд на Лиду, и мне кажется, что она тоже испытывает смутное беспокойство и тревогу. Странно, ведь всё идёт по плану. А то, что наши сопровождающие выглядят, как похоронная команда, так это ничего, работа у них такая…
Мы едем по улице Горького. Впереди, в лобовом стекле я вижу довольно много машин. Боковые окна занавешены, Я смотрю вперёд и вслушиваюсь в слова песни, начинающей казаться бесконечной.
Пока я ходить умею,
Пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею,
Я буду идти вперёд!
Вдруг чуть не доезжая до Белорусского вокзала, наш «Рафик» резко клюёт носом и тормозит прямо посреди дороги, потому что путь нам перекрывают две милицейские машины со включёнными мигалками. Звуки сирены перекрывает песню. Я чуть отодвигаю шторку и вижу чёрную «Волгу».
Из неё выходит милицейский офицер и быстро шагает к нам. Он дёргает дверь на себя и забирается на переднее сидение. Странно, но никто из наших конвоиров и бровью не ведёт и никак не реагирует на появление целого полковника МВД. Наоборот, они все его приветствуют:
— Здравия желаю!
Полковник оборачивается к нам с Лидой и по его торжествующему лицу довольно легко понять, что наша песенка спета.
— Ну что, — презрительно усмехается он, — глупые наивные человечки, слыхали, что сказал американский разбойник Лаки Лучано? Предавая, помни: наступит время, когда за тебя никто не заступится. Кажется, у вас сейчас именно такой период, да?
Милицейские машины трогаются с места и наш водитель жмёт на газ, поспевая за ними. Одновременно с Лидой мы поворачиваемся, и смотрим друг другу в глаза, а над нами продолжает звучать чистый и звонкий детский голос. Будто специально для нас он выводит:
