Дарт с застывшим лицом уставился на Жилу круглыми от ужаса глазами. У него никак не получалось развернуться и схватиться за скобу другой рукой – верёвка с дёргающимся Палёным всё время отрывала его от скалы и тащила вниз. Его рука, мёртво вцепившаяся в железо, начинала слабеть – ещё минута, и она не выдержит страшной нагрузки. Пальцы разожмутся, и Дарт нырнёт в пропасть вслед за Палёным. И тогда конец – они все рухнут на страшные чёрные камни.
Оба разбойника на противоположных концах верёвки это прекрасно понимали. Морда заорал, перекрывая вопли Палёного:
– Давай, Жила! Всем цепляться за скалу!
Тот сделал по карнизу несколько шагов назад и, ухватившись за крюк, вытащил левой рукой охотничий нож. Дарт зажмурился. Он решил, что сейчас Жила обрежет связывающую их нить, и он, лишившись последней надежды, полетит вниз, крича и дёргаясь.
Сам Морда размотал с пояса остаток верёвки и, пропустив его через скобу, быстро завязал узлом на поясе Никиты. Приказав ему присесть, Морда с трудом перелез через мальчишку и, преодолев отделяющее их расстояние, встал рядом с Тваном. Ухватившись одной рукой, другой он вытащил меч и, встретившись глазами с Жилой, махнул головой.
Меч и нож взлетели одновременно, но первым ударил Жила. Острейшая сталь впилась в туго натянутую пеньковую струну… Ещё один взмах – и та была перерезана. В этот самый момент Морда одним ударом дастрийской стали разрубил верёвку у самого пояса Твана, и Палёный, дико визжа, рухнул в пропасть.
Несколько секунд было тихо, а затем из чёрных камней раздались громкие стоны. Жила ухватил Дарта за руку и резко развернул к скале, о которую тот, не ожидавший такого маневра, крепко приложился носом.
– Ну, и чё ты прилип к ней, как сопля к потолку? Пошёл, пошёл, жопой двигай! Кому говорю, шлюхин выкидыш! Ножонками веселей сучи, говнюк!
Морда, кряхтя и чертыхаясь, кое-как перелез обратно и отвязал Никиту от скобы. Тот скорчился на тропе и громко всхлипывал, закрыв глаза. Разбойник поворошил ему волосы и неожиданно ласково произнес:
– Ну, всё, всё, малец! Давай выбираться отсюда. Ты сможешь, вон как бодро шагал. Давай, давай, поднимайся. Вот так, вот и хорошо-о… Так, держись крепче и шагай… Ну, шагай же… Смотри, я тоже боюсь… прям ужас как боюсь, но иду же, – он тихонько подпихивал Никиту в спину, заставляя сделать первый шаг. Тван неожиданно помог ему – стиснув зубы, он начал медленно переставлять ноги. И когда веревка, связывающая их, натянулась, рявкнул:
– Кончай нюнить, Ник! Или ты хочешь, чтоб я сейчас тоже свалился!?
Никита вздрогнул и, испуганно глянув на Твана, переставил ногу. Он шёл, стараясь не слушать доносящиеся снизу стоны. И уже почти преодолел опасное место, когда из-под ноги предательски выскользнул и полетел в пропасть камень. Нога повисла над пустотой. Никита замер, беспомощно глядя на друзей.
Жила с Дартом, наблюдавшие за ним, затаили дыхание. Морда тихо ругнулся и заорал:
– Держись, дьявол тебя побери! Зубами, зубами хватайся, засранец! Ты хоть глянь, что там под ногами!
Потом Никита не мог вспомнить, как он преодолел оставшиеся несколько метров карниза – память услужливо стёрла ужас пустоты под ногами, ощущение холода в животе, верёвку, которой Морда опять обмотал его за талию, и тот шаг, почти прыжок, который он сумел всё-таки сделать. Он только смутно помнил, как сильная рука Твана подхватила его и прижала к скале.
За коварным карнизом тропа сильно расширялась, и они, вырвавшись из ловушки, повалились на неё, переводя дыхание. Морда, которого все эти события почти заставили забыть о собственном страхе, тихонько костерил всех знакомых ему Богов. В конце проникновенной речи он, однако, решил, что по прибытии в Ундарак обязательно отнесёт в Храм Бога Солнца (в Солонии не признавали Пирамиду с её обитателями) пару-тройку литов, дабы служители поминали иногда в молитвах подленькую, но всё же душонку Палёного. Как ни крути, а три года они вместе промышляли нелёгким разбойничьим трудом.
Они шли по карнизу до самого заката, но теперь тропа, словно замаливая свой грех, была ровной и достаточно широкой, чтобы даже не прижиматься к скале. В наступающей темноте Морда приказал остановиться, и они, вяло пожевав последнее мясо, завалились спать прямо на карнизе.
Измученный страшной дорогой, Никита мечтал только об одном – ступить на ровную землю. И уже не важно, что это будет за земля…
Выгнув спину и потянувшись, Гульмира сладко зевнула и перевернулась на другой бок. Солнечный зимний день настойчиво пробивался через плотно задёрнутые шторы, но тёплое одеяло из пушистого меха ласково обтекало точёные плечи, упругую грудь и стройные бёдра, и никак не хотело выпускать её из своих мягких объятий.
Гонг на Главной пирамиде прогудел, оповещая Остенвил, что наступил полдень. Девушка опять потянулась. Сон не хотел уступать, но дневные заботы требовали её присутствия. Как-никак, она – вдова Повелителя и мать будущего Наследника.
Пухлые губы скривила презрительная усмешка. Наследника… Эти дикари и вправду верят, что их драгоценный Повелитель в их первую ночь смог зачать себе наследника! Её до сих пор мутило от воспоминания, как нестерпимо воняющий потом, постоянно икающий и выпускающий газы муженёк сорвал с неё тонкую рубашку. И, хрипло дыша ей в лицо перегаром, навалился всей своей тушей, несколько раз потыкал у неё между ног своим вялым отростком и, брызнув ей на бедра семенем, скатился с неё и мгновенно захрапел.
А наследник всё-таки есть… Рука коснулась Сердца Моря и, скользнув по набухшей груди со ставшими невероятно чувствительными сосками, погладила гладкий упругий живот, пока ещё совсем плоский. Но скоро он вырастит и дерзко заявит о своём праве! Рука двинулась дальше и, поиграв с густыми завитками, нырнула в горячую влагу.
Прикосновение отозвалось щемящим трепетом в глубине живота, и волна возбуждения начала подниматься снизу вверх – к мгновенно затвердевшим соскам и полуоткрывшимся в ожидании поцелуев губам.
Гульмира тихонько застонала, вспомнив, как неистово её тело отзывалось на каждое прикосновение крепких мужских рук, бесстыдно ласкавших каждый уголок её тела, как нежно и страстно мужские губы всю её покрывали поцелуями. И какая сумасшедшая сила была сосредоточена в его кинжале, которым он безжалостно пронзал её снова и снова, заставляя стонать и кричать… от восторга и удовольствия.
Гульмира откинулась на подушку и, прижав руки к покрасневшему лицу, несколько раз глубоко вздохнула. Нужно успокоиться. Не сейчас… Пройдёт этот пустой день, и наступит ночь. Он обязательно придёт. Как делает это каждый вечер со дня смерти Палия. Её Агруз…
Девушка представила его худощавое лицо, блестящие чёрные глаза под сросшимися на переносице бровями, пухлые яркие губы, прямой нос. Крепкое тело воина, с малых лет ежедневно проводившего по многу часов в тренировках. Приятный чуть хрипловатый голос, шепчущий ей лаковые слова. Сын Великого посла Мардиха Эндигана был её личным переводчиком в этой дикой стране.
Все три недели пути по Красному морю, он ежедневно по нескольку часов проводил в её каюте, обучая азам варварского языка, рассказывая о нравах и порядках, царивших во дворце Повелителя, знакомя с законами страны, её религией и историей.
Его голос завораживал, заставляя сердце учащённо биться, а глаза – сиять при его появлении. В душе юноши кипели не меньшие страсти, но он изо всех сил старался скрывать охватившее его чувство – Гульмира была дочерью Царя и невестой Повелителя. А значит, недоступной, как луна и звёзды.
Всё произошло случайно. Шторм начался к обеду, высокие волны принялись безжалостно трепать корабль, то поднимая его ввысь, то бросая в глубокие ямы. Вся команда сбилась с ног, выполняя команды срывавшего голос капитана.
Гульмира дрожала от страха, ахая каждый раз, когда корабль нырял вниз. Конечно, ни о какой учёбе не могло быть и речи, но девушка вцепилась в руку мужчины, взглядом умоляя не оставлять её одну.
Её прислужница Эйса с позеленевшим лицом, почти без чувств валялась за перегородкой, не в состоянии даже поднять голову. Приставленная к Гульмире в качестве наставницы и советчицы верная прислужница матери Насвира, сухопарая старая дева пятидесяти лет с тёмным неулыбчивым лицом, в начале шторма почувствовала себя плохо и отправилась в каюту лекаря, откуда так и не вернулась.
Новая волна кинула корабль в бездну, и Гульмира, ища спасения, крепко зажмурила глаза и упала в крепкие мужские объятия. Её губы неожиданно встретились с его губами, одновременно мягкими и сильными, и необычные ощущения от его страстного поцелуя захватили её целиком, мгновенно заставив забыть обо всём на свете.
Они оба не поняли, как оказались в постели. Она, как ни старалась, не смогла потом вспомнить тот момент, когда избавившись от мешающей одежды, ощутила на себе вес его тела. Только когда острая боль резанула низ живота, и по бедру потекла горячая струйка крови, она вскрикнула и широко открыла глаза.
