поспешил вниз. Оно и понятно: всем здешним обитателям запрещалось даже смотреть в сторону девочки с белыми волосами.
Она миновала коридоры и большую лестницу. Каждый шаг давался Аннет с жуткой болью, но она обязана была терпеть. Нельзя жаловаться, нельзя плакать. Она вышла на улицу и сразу увидела карету, запряженную парой белых коней в механических оправах из чистого золота. Девочка сразу подметила, что кучер, дергающий поводья, ей не знаком: слишком молодой, а значит, очередной простолюдин, взятый на работу для поддержания имиджа одного из самых щедрых и лояльных домов Пьетро.
На деле все было ложью, кровавой и похабной ложью.
Спустившись по каменным ступенькам, Аннет не проявляла никаких эмоций и покладисто остановилась напротив кареты. Кучер быстро спрыгнул со своего места и открыл дверцу. Это был не официальный визит: все очень скромно, в тайне. К сожалению, девочка знала, чем это закончится для бедного парня.
— Аннет, милая, солнышко ты мое! — Из кареты буквально выпорхнула молодая женщина, одетая в пышное платье.
Её шею обрамляла тонкая полоса ткани, а небольшая родинка на вздымающейся груди под тугим корсетом притягивала взгляд. Карие глаза пылали любовью, дорогой макияж только подчеркивал и без того особую красоту матери Аннет.
— Здравствуй, мама, — ровно произнесла девочка.
— Нет-нет-нет, когда мы одни, я хочу, чтобы ты называла меня более ласково, как я учила.
Кучер, закрыв дверцу, посчитал странным то, как это прозвучало, особенно слово «одни».
— Прости… мамочка.
— Ах! — Возбужденно вздохнула женщина, прижав пальцы к щекам. — Умничка! — Затем, сняв длинную перчатку, она притронулась ладонью к щеке Аннет, плавно опустившись ниже приподнимая её лицо за подбородок. — Моя милая Аннет, с этими волосами ты стала еще прекраснее. Я купила тебе новое платьице, так что пойдем скорее в…
— Госпожа, п-простите… — Юноша весь день пытался улучить момент для просьбы и понял, что не получится, если только не вызваться повезти госпожу Антуанетту к её загородной усадьбе. — Еще раз простите, я безмерно благодарен, что ваша семья взяла меня на работу, но у меня есть сестра, и ей повезло не так сильно, так что я подумал, что у вас хватит еще немного доброты, чтобы помочь и ей.
Кучер не боялся госпожи, потому что знал её только с ласковой и лучезарной стороны: сколько раз эта женщина помогала столичным приютам и беспризорникам, нельзя было и сосчитать.
Лицо Антуанетты-старшей исказила гримаса ярости, белоснежные зубы сжались… но, снова посмотрев на дочку, графиня расплылась в улыбке и повернулась к кучеру.
— Подойдите, юноша, — произнесла она голосом, каким обычно приглашают уединиться в спальне.
Кучер, слегка сгорбившись, тихонько подошел ближе. Всего на мгновение он увидел в глазах бесстрастной девочки сострадание. Его горло почувствовало укол! Один из пальцев Антуанетты оказался искусственным и легким движением превращался в самую настоящую спицу, отлитую из серебра. Мало кто знал, но все пальцы графини на обеих руках были такими. Поэтому щека Аннет ничего не чувствовала, кроме прикосновения холодного металла.
— Г-г-г… — Юноша упал на колени, булькая кровью и задыхаясь.
— Как ты смел, чернь, обратиться ко мне?! Да еще и когда я говорю с любимой дочкой! Ничтожество, отброс! — От доброй графини ничего не осталось, только властная и истошно кричащая на всю округу аристократка. Её ногти впились в горло кучера и сразу превратились в спицы, исколов и порвав остатки кожи.
Кровь брызнула в воздух, и несколько капель попало на лицо графини и в ее декольте.
— Мамочка.
— Да, золотце?
Хотя Антуанетта и улыбалась, стекающая с лезвий кровь приводила на память страшилки из старых сказок.
— Обязательно ли нужно убивать новых кучеров, что везут тебя ко мне? — Аннет сразу сложила руки на подоле платья.
— О, милая, м-м-м. — Очередной вздох возбуждения был как капающая кровь на детскую душу. — Запомни, конфетка: ты всегда должна защищать то, что твое; то, что тебе дорого, и плевать, сколько чужих жизней унесет это: все это чернь, грязь, стекающая с твоих пальцев. — Мать хотела прикоснуться к дочке, но не посмела. Нет, она считала Аннет самым идеальным ребенком на свете, и ничто — и никто! — не посмеет её порочить и даже прикасаться к ней. — Золотце, пойдем скорее в комнату!
— Да… мамочка.
Графиня приказала дворецкому убрать труп. Прислуга, не поднимающая глаз, уже привыкла прятать очередное тело никому не нужного человека.
Спрятав лезвия и смыв кровь, Антуанетта приготовилась к тому, ради чего приезжала в одинокое поместье. Её любовь к дочери была искажена, была неправильной, омерзительной.
— Вот то, милая, — указала она на одно из новых платьев, разложенных на кровати.
Аннет отключила чувства, ушла в себя. Это просто очередная прихоть матери, не более. Но каждый раз, когда девочка переодевалась в нелепые платья, её мать сидела позади и наблюдала. Аннет старалась не смотреть, но каждый раз слышала женские звуки удовлетворения. Это была её жизнь, и другой она не знала… Пока не пришли… они. Первое хорошее воспоминание. Как Рита несет её на руках… Первые слова Альки: «Боль скоро уйдет».
Аннет открыла глаза.
Вокруг сопели девочки, а с другой стороны спала пепельноволосая ведьма. Ведьмочке ничего в этот момент не хотелось, но, когда она повернулась на бок, чтобы отойти от сна, Алька машинально прижала ребенка ближе к себе. Любовь и забота теплом растеклись по всему ее телу, хотелось плакать. Ведь теперь длинноволосая девочка засомневалась, правильно ли поступает, и чей голос звучит громче? Аннет или Антуанетты?
Глава 37 Простите меня
После расслабляющей прогулки я проводил Риту до палатки и вместе с поцелуем получил очередное подтверждение, что бурая волчица гораздо нежнее, чем кажется, и, на удивление, заставляет чувствовать меня то же самое. Хорошо это или плохо — такому чурбану, как мне, сложно судить, но то, что это приятно, бесспорно. А когда я хотел обратиться волком, чтобы хоть с каким-то комфортом провести остаток ночи, меня подловил старейшина и предложил переночевать у него… Ну, отказываться я не стал… и подарил себе незабываемую ночь.
Такого громкого храпа я, наверное, еще не слышал. Зато палатка была лучше, чем у шаманки,
