Он вздохнул, и мне показалось, что глаза его увлажнились. Я невольно вспомнил дочь. Как-то она там, в своём канадском будущем… Наверное, ей уже сообщили, что отец умер, и как умер. Хоть бы на похороны прилетела.
— Это противоестественно, когда дети уходят раньше родителей. Это неправильно… Это больно. Потеряв ребёнка, тем более единственного, ты становишься словно пустой сосуд, который уже невозможно наполнить. Ты не живёшь, а доживаешь. Механически утром чистишь зубы, ставишь на конфорку чайник и, сидя на кухне, видишь чашку, из которой когда-то пил твой сын. Помнишь его только что принесённым из роддома, завёрнутым в одеяло, потому что на улице зима, и из свёртка там, где голова, только нос торчит, маленький, как пуговка. Спит, и ты осторожно берёшь это свёрток на руки, старясь его не разбудить. Помнишь, как повёл его за руку в первый класс, помнишь его счастливое лицо, когда он поступил в институт, и как сам пошёл после его окончания служить. И как привёл домой знакомить со своими родителями невесту.
И снова пауза, нарушаемая лишь криками бродящих по газонам галок и шарканьем пластмассовых лопаток об асфальт.
— А внуков у вас нет?
— Внуков? — переспросил он и посмотрел на меня с таким видом, словно бы даже не догадывался о моём здесь присутствии. — Ах, ну да… Есть внук, девять лет, Валера. Шалопай ещё тот. Внуков мы тоже любим, но вполовину от того, как любим детей. Тут такая нехитрая, жизненная математика. И правнуков мы любим, но меньше, чем внуков, если, конечно, удаётся столько прожить. А уж что касается наших далёких потомков… Вы простите, молодой человек, что я вот так вот, просто мне и поделиться не с кем. Со снохой у нас отношения не очень, а сейчас и вообще нас почти ничто не связывает. Простите ещё раз!
— Ничего-ничего, иногда полезно выслушать такие вот философские мысли. А то всё куда-то спешим, а остановиться и подумать, оглядеться вокруг — как всегда, времени нет. Потому и надо любить каждый прожитый миг, особенно если он прожит рядом с любимым человеком… Хм, что-то и меня на философию потянуло. Пойду, пожалуй.
Я бросил в урну смятую фольгу из-под мороженого и двинулся в сторону Колонного зала.
К служебному входу пришёл за сорок минут до начала мероприятия. В последний момент подумалось, вдруг Силантьев забыл передать пригласительный? Или он потерялся? Или кому-то другому отдали, по блату, а какой-то там Покровский перебьётся…
К счастью, мои опасения оказались напрасными. Я получил заветный бумажный прямоугольник со своей вписанной фамилией и инициалами и направился к центральному входу. Народ уже запускали, все по пригласительным, никаких билетов — они даже не поступали в продажу. Лучшие люди, так сказать, Советского Союза. Рабочие, шахтёры, учителя, отмеченные государственными наградами, ну и партийная элита, куда ж без неё. Лица некоторых даже показались знакомыми… Ну точно, Валентина Терешкова! А с ней не кто иной, как Алексей Леонов — космонавт с кисточкой в руке, как его уже называют. В самом деле, его космические пейзажи даже меня интересовали в той жизни — в этой я их ещё не видел.
Сегодня на концерте, как мне доложила разузнавшая кое-что ещё во время первой поездки Полина, должны присутствовать и сам Генеральный секретарь, и его ближайшее окружение. Эти вряд ли через парадные двери пойдут, даже если бы захотели — охрана такого не допустит.
Одежду следовало сдать в гардероб, находившийся на нулевом этаже, там же располагались и уборные, одну из которых с буквой «М» на двери я предусмотрительно посетил. Несмотря на то, что концерт будет идти с антрактом, всё же лучше подстраховаться.
Да уж, думал я, сливая излишки влаги из организма в писсуар, это вам не коммунальный сортир в доме бабы Саши. Кафельная плитка блестит, писсуары и унитазы поражают белизной — как в лучших домах Лондо́на! Даже туалетная бумага имеется — настоящее чудо и дефицит по нынешним временам, когда 99 % населения пользуется для, пардон, подтирания задницы обычной газетой.
Жаль, за кулисы не пустят, Силантьев сказал, что вход туда разрешён только участникам концерта, во всех коридорах за порядком и тем, чтобы не проникли посторонние, будут следить сотрудники милиции. Я в число участников не входил, так что с Полиной мы договорились встретиться после мероприятия у служебного и оттуда поехать (или пойти) куда-нибудь поужинать.
В Колонном зале мне довелось быть впервые, хотя трансляции из него видел не раз. Люстры заливают зал бывшего Дома благородного собрания ярким светом. Здесь, вспомнилось, прощались с Лениным, там вон, на сцене, стоял утопающий в цветах гроб с его телом. Как и почти тридцать лет спустя гроб с телом Сталина. А в будущем в вечность отсюда уйдут генсеки Леонид Брежнев, Юрий Андропов, Константин Черненко, главный идеолог партии Михаил Суслов, министр обороны Дмитрий Устинов. Даже с Жириновским здесь прощались. Матёрый был человечище… Вернее, будет. Если, конечно, в этой реальности у него будет возможность взобраться на политический Олимп.
А пока нам всем предстоит стать зрителями концерта, приуроченного к 53-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Я занял своё место в пятом ряду, моей соседкой справа оказалась женщина в деловом костюме и с высокой, завитой причёской. Я даже подумал, что сидевшему сзади неё мужчине за такой «Вавилонской башней» ни черта не будет видно. К счастью, передо мной сидел какой-то лысоватый тип совершенно невзрачного вида.
Слева от меня расположился кряжистый мужчина лет под пятьдесят с золотой звездой «Серп и молот» Героя Соцтруда на лацкане пиджака. Как только я занял своё место, он тут же протянул мне руку, представляясь:
— Резников, Вадим Федотович, председатель колхоза «Победа» Каневского района Краснодарского края.
— Очень приятно! Покровский, Евгений Платонович!
— В этом году очередной рекорд по привесу молока и мяса поставили… А вас за какие грехи сюда? Смотрю, молодой такой, а уже, видно, чем-то успел отметиться.
— Пока только выиграть всесоюзное первенство «Буревестника» по боксу.
И, видя в глазах собеседника зарождающеюся недоумение, добавил:
— Ну, и ещё пару песен сочинил, которые должны сегодня исполняться на концерте.
— Ишь ты, и боксёр, и песни сочиняешь… Вот такая у нас советская молодёжь, есть чем гордиться. Правильно я говорю? — обратился он к моей соседке справа, чуть наклонившись, чтобы лучше её видеть.
— Что? — повернула та голову.
— Я говорю, молодёжь у нас правильная растёт. И спортом занимаются, и песни сочиняют.
— Возможно.
Судя по её виду, она не собиралась поддерживать беседу.
— Я вот тоже в юности в секцию бокса ходил. К нам в Красный Луч бывший белый офицер из раскаявшихся приехал, немолодой уже, учительствовать. Филаретов фамилия его была. Физкультуру и русскую литературу преподавал, так вот, совмещал… И организовал кружок любителей бокса, в который все местные мальчишки потянулись. Я не стал исключением. Жаль только, всего год прозанимались, в 38-м Филаретова арестовали, и больше мы его уже не видели.
Он грустно вздохнул. Да уж, немало людских судеб было искалечено в мясорубке, устроенной товарищем Сталиным и его подручными. Конечно, кого-то по делу «приголубили», не без этого, но сколько народу пересажали и расстреляли по одним только доносам и ложным обвинениям.
Тут неожиданно народ в зале оживился и начал вставать. Кто-то зааплодировал, следом присоединились и все зрители. Я тоже встал, в первый момент не сообразив, что случилось, и только заметив, куда все смотрят, понял, что это аплодируют появившему в ложе для почётных Леониду Ильичу Брежневу и его спутникам, среди которых я узнал только Косыгина и Суслова.
Брежнев с улыбкой поднял руку, приветствуя собравшихся, после чего овации начали постепенно стихать. А ещё через пару минут люстры начали медленно гаснуть, затем занавес поднялся, и нашему взору предстала заполненная людьми сцена. Хор, человек сто, не меньше. Справа спереди женщины в белом, позади них ряд мужчин в чёрном. Слева уже в шесть рядом, хористки в первых двух рядах в каких-то сарафанах, позади них два ряда джентльменов в смокингах, за ними — ещё два ряда хористок. Впереди у микрофонов трое солистов. Лица их мне совершенно незнакомы.
