разницы — буркнул водила.
— Тогда на Балтийский, пожалуйста.
Такси подъехало к главному входу в Балтийский вокзал. Мы называли его Болтушкой. То есть называем. Надо бы мне определиться с временами. Буду исходить из того, что все, что со мной произошло до пятидесяти семи — было. А то, что происходит сейчас — есть. Так не буду путаться.
Пять минут первого. Моя электричка в двенадцать сорок пять. Сорок лет прошло, а я все еще помню! В огромном зале прибытия / отправления, переходящем в платформы, выстоял очередь за билетом. Восемьдесят пять копеек. Разменял десятку. Рассовал по карманам мелочь и купюры.
Что-то все на меня посматривают. С одеждой нужно что-то делать. Как-нибудь попроще одеваться, хотя, куда уж проще? Буду присматриваться.
Избегая ненужного внимания, вышел из вокзала и обошел его справа. Возле боковой двери в вокзал стояла тетка в белом халате. Перед ней стоит табуретка, с огромной кастрюлей, накрытой полотенцем. Пирожки! Еще одна забытая радость. Приезжая на электричке в Питер, я всегда иду в это место и покупаю пару пирожков.
— Два с мясом, один с рисом!
Тетка протянула мне три завернутых в бумагу золотистых цилиндра из теста.
Шестьдесят копеек за тихую радость и пиршество воспоминаний. Даже не заметил, как все съел.
Вытер руки, закурил и пошел на электричку. Навыки и привычки этого времени вспоминались легко. Лучше всего уже стоять на платформе, когда её подадут. По давней договоренности с друзьями-приятелями мы обычно садились в четвертый вагон. Я прошел к остановке пятого вагона. Общаться с забытыми приятелями я опасаюсь. Ляпну чего-нибудь не то.
Состав подали за десять минут до отправления. После короткой давки прошел в вагон, и уселся на деревянную скамью у окна, справа по ходу. Ехать два часа. Прислонился к окну и неожиданно уснул.
После Старого Петергофа меня растолкал дядька-контролер. Я обхлопал карманы, с трудом нашел билет. Мужик сурово клацнул по нему компостером, и пошел дальше. Напротив сидели две хорошенькие девицы и с любопытством стреляли в меня глазами. Рядом сидел армейский полковник. Посмотрел на меня неодобрительно. Я отвернулся к окну. Чего я им всем не нравлюсь то? Впрочем, насрать и розами засыпать.
Университет и Мартышкино проехали без остановки. Показался Финский залив. На воде болтались два крашеных шаровой краской кораблика. Похоже Морские Охотники. Вокзал Ораниенбаума построен на берегу залива. Я смотрел на серую балтийскую воду, и мне вдруг расхотелось думать о том, что делать и строить планы. Стало хорошо и спокойно от того, что скоро я приеду домой, увижу брата, да и маман, чего уж.
Я достал сигареты, и сообщил полковнику что пойду, покурю. Бросил на свое место рюкзак, подмигнул девицам и отправился в тамбур.
Глава 3
Электричка пришла вовремя. На выходе возникла давка. Народ ломился на автобус. Четыре поданых автобуса всех не вмещают. Никаких такси и бомбил. Поэтому поездка в электричке венчается бегом с препятствиями. Мне до магазина «Сосновый Бор». Недалеко от него, в трехэтажном неприметном доме, сейчас располагается ГорИсполКом. Маменька у меня там работает зам. председателя. Завтра Первое Сентября. Так что маман точно на работе, контролирует готовность к Дню Знаний.
Милиционер на входе знает меня в лицо. Я поднялся на второй этаж и толкнул дверь с табличкой «Приемная». За столом с печатной машинкой и батареей телефонов, между двумя окнами, сидела тетя Нина, секретарь Председателя, и матери заодно. На стульях у стены скучали какие-то люди, видимо ожидая приема. Кабинет матери напротив председательского.
— Тоша! — тетя Нина заулыбалась — Вернулся! А загорелый-то какой, красавчик прямо!
— У себя? — я кивнул на дверь материного кабинета.
— У Валентины Васильевны совещание, посиди немного. Сделать тебе чаю?
Отказался и уселся у стены. Минут через десять из кабинета вышло несколько человек, а за ними во всем блеске явила себя народу маман.
— Тошенька! Сынок! — маменька всегда была склонна к театральности, и умело организовывала мизансцены. Сейчас исполнялось возвращение непутевого сына к сиятельной, но любящей родительнице. Трогательно прижавшей к груди глупое чадо. Убедившись, что градус страстей и эмоциональный накал окружающие зафиксировали, мать увлекла меня в кабинет.
В кабинете она уже говорила нормально.
— Давно прилетел?
— Утром.
— И сразу ко мне?
— Нужно же отметиться.
— Ну зачем ты так?
— Как?
Помолчали.
— В общем, мам, я прилетел, жив, здоров. Завтра еду на картошку. Как вернусь, в октябре, или заеду, или позвоню.
— А сейчас куда?
— К Паше.
— Вечером к нам не зайдешь?
— Пойду домой спать. Я двадцать часов в дороге. Да и помыться не мешает.
— Твоя комната в твоем распоряжении.
— У меня есть, где жить. Пойду я, мам, тебя там люди ждут.
У дверей кабинета мать меня опять обняла и уже совсем командным тоном распорядилась:
— Чтоб звонил раз в неделю!
— Передавай привет Валерию Николаевичу, — это её начальник.
С тем и отбыл.
На улице был тот особый день питерского Августа, когда воздух прозрачен, солнце ласково, и скорая осень кажется не страшной.
Не торопясь пошел по городу, заново его вспоминая.
Дверь мне открыла Людмила, жена брата:
— Какие люди! Это мне?
Я протянул ей букет хризантем, купленных по пути.
— Держи, накосил в казахских степях собственноручно. Казахи крутили пальцем у виска, а когда узнали, что этот веник можно в Ленинграде продать за деньги, сели на лошадей и умчались собирать курултай про цветоводство.
— Что, правда, из Казахстана?
— Люд, не буду врать, букет местный. Но я думал про него еще под Кокчетавом! Ты не можешь этого не оценить!
— Ну до чего же ты балабол, Тошка! — Людка ушла за вазой.
Из кухни появился брат:
— Ка! — это моя такая детская кличка, так называет меня только он.
— Джу! — это его детская кличка, так называю его только я.
Мы обнялись. И оба страшно застеснялись. Из гостиной
