Я не поленился, принёс в спальню табурет. Уселся на него, подпёр кулаками подбородок — наблюдал за тем, как приходил в себя краснолицый Сверчок. Мужчина то и дело менял ритм дыхания; уже изредка вращал глазами, но пока не приоткрыл веки — словно видел сон. Примерно так же спала моя бывшая жена (ведь она же теперь бывшая, пусть я с нею и не развёлся?): даже во сне продолжала пилить мне мозг.
Я прокручивал в голове воспоминания из прошлой жизни (что удивительно: не испытывал при этом ностальгии), боролся с сонливостью. Но не спешил будить своего гостя. Ждал, пока тот сам оклемается после «удара мешком». Профессор заверил, что сделал для скорейшего пробуждения Сверчка «всё возможное». И не советовал мне форсировать работу заклинаний.
«Да побей ты его уже по щекам, парень! — торопил призрак. — Что ты с ним возишься, как с малым дитём, етить тебя? Хватит уже на него любоваться: чай он не девка-красавица. Пни красномордого уродца под рёбра! Или водицы на него вылей. Хватит сопли жевать! Чай он к тебе не поспать явился. Растормоши уже этого недомерка! Иначе мы до утра не узнаем, чего ему в моём доме понадобилось».
Сверчок будто услышал его слова — дёрнул головой. Но его руки и ноги остались неподвижными: Мясник заверил меня, что бросил на конечности бандита «местный паралич». По словам профессора, очнувшись, мой гость не бросится в атаку, не сумеет даже подняться с пола. Мне не придётся отбиваться. Но что он точно сможет делать — это кивать и говорить. И если верить утверждениям мэтра, Сверчок будет разговаривать со мной охотно и много.
«Расслабься, старик, — сказал я. — Куда ты торопишься? Растратить жизнь понапрасну тебе уже не грозит — по этому поводу можешь не волноваться. Твоя загробная жизнь уже началась. Моя, в принципе, тоже. Так что молча сидим и ждём, как посоветовал профессор. И слушаем, как старается внизу Полуша. Как бы моя продавщица не охрипла. Интересно, парень сегодня вообще собирается выпекать хлеб?»
* * *
На красном лице ночного гостя блеснули мелкие и острые зубы — Сверчок улыбнулся до того, как открыл глаза. Улыбка у него вышла хитрая, нагловатая. Но счастливая. Глаза бандита показались мне слегка затуманенными, точно у наркомана. И такими же безмятежно довольными, как у моих соседей по студенческому общежитию: те любили выкурить вечерком собственноручно скрученную папироску.
— Кулинаааар, — протянул Сверчок, уставившись на меня. — Как же я рад тебя видеть!
Он не обманывал — судя по его счастливому взгляду. Так на меня совсем недавно смотрели те вдовушки, с которыми я развлекался под «усилениями» профессора. Вот только почему мне обрадовался Сверчок — я не понял. И магического подтверждения его словам не увидел. Ничто не потемнело и не посветлело. В комнате по-прежнему светил лишь тусклый фонарь. Улыбка на лице Сверчка стала ещё шире.
— А я ведь именно к тебе и собирался! — затараторил бандит. — Можешь себе такое представить, пекарь? Пошёл к тебе… и теперь… вот: сижу. Почему я тут сижу? Не пил же вроде. Точно: не пил! Помню, как шел сюда. Замочек у тебя хлипенький. Зря ты задвигаешь засов — пустое… Пахнет у тебя здесь неплохо. Это я тоже помню. Как поднимался по лестнице — что-то такое припоминаю. Ступени у тебя скрипучие, менять их надо. Старикан, что здесь жил, совсем запустил дом. Лестница кривая! А если бы я по темнухе шею себе свернул? Я б тебе потом все зубы пересчитал, кулинар! Точно тебе говорю! Сижу-то я здесь почему? Не, не вспоминается. Точно не пил… И почему не могу пошевелиться? Чёй-то не получается. Странно, да? Тоже так считаешь? Ну и ладно. Не очень-то и надо. Да и вообще: капец тебе, пекарь. Понял меня? Теперь не спрячешься. Что там о тебе лепечут — меня не волнует. Важно, что я тебя нашёл. Боялся, что ты усвистал к какой-нибудь бабенции, что живёт с тобой по соседству. Ищи тебя потом у этих баб. Бабы они хитрые — не признаются, что опять за тобой ухлёстывают. Глаз да глаз за ними нужен. Уж я-то знаю. У меня этих баб было — тебе и не снилось… Сами-то они к тебе теперь не ходят. Ну ещё бы! Ссыкливые они все. Мамаша Нора тебе здорово подгадила — весь город об этом трещит. Мужики над тобой обхохатываются. Ты у нас теперь пацан несвободный, кулинар. Ха! Почти что женатый! В городе делают ставки на то, когда Белецкая тебя оседлает. И поселит у себя в подвале. А она залезет на тебя, пекарь — можешь быть в этом уверен. Мамаша Нора от своего не отступится. Небывало такого… Хотя… что это я несу? Всё. Проворонил ты своё счастье, пекарь. И жизнь — тоже профукал. Не хочет уже тебя Белецкая. Крови она твоей теперь хочет. Да. Бабы — они народ злопамятный. Голову она твою засушить собирается. И в спальне своей поставить. Не веришь? Стану я тебе врать! Сверчок отродясь пургу не нёс! Она прямо так и сказала. Говорю тебе! Не мне, конечно — моему атаману. Крюку. Уж два дня два тому!.. Но все теперь об этом знают. Ну, кому нужно. И я… знаю. Так что не будет у тебя больше баб, кулинар. Это я тебе обещаю. Точно тебе говорю. И знаешь, почему? Потому что сейчас я тебя убью. Вот прямо сейчас! Испугался? Испугааался — я вижу. И правильно сделал. Но не боись: я тебя только чирк… по горлу. Я уж три раза такое делал — набил руку. Кровищи правда будет… но то такое — фигня это. Клянусь тебе, пацан: раз взмахну ножичком, и всё закончится. Даже не будет больно — вот увидишь. Только… Где мой нож? Что за фигня. Был же — точно помню. Такой: с покоцанной ручкой — псина соседская её погрызла, когда я бухой к ней во двор вломился. Где он? Не знаешь, пацан? А! Вижу. Мой. Я его у кузнеца спёр. Ещё когда мальцом был. Чего он там лежит? Странно. Когда это я его обронил? Или я его нарочно бросил? Зачем? Не помню. Сейчас встану, подниму… чуть позже. Да, кулинар? Подождёшь? Хочу ещё с тобой поболтать. Ты ведь не против? Давай… перетрём с тобой, пекарь, о том, да о сём, как взрослые мужики. Умный ты, говорят. В школе
