Дорогу Хэсситай разузнавал, разумеется, только для вида. Он и сам прекрасно знал путь, ведущий к столице, и не стал мешкать, разыскивая в потемках тропу, уводящую в сторону тракта. Да и зачем ему тропа? Он повел Байхина прямиком по бездорожью. Байхин следовал за Хэсситаем, даже не пытаясь самостоятельно ориентироваться в темноте: он знал, что выйдет это у него не в пример хуже, чем у Ночной Тени, пусть и бывшей. Да и места кругом чужие, незнакомые. Проще довериться чутью Хэсситая. Байхин не сомневался, что мастер знает, куда идти, – ни тогда, когда высоченные лопухи фамильярно погладили его по лицу, ни когда под ногами неприятно зачавкало.
Темнота была недолгой. Вскоре из-за горизонта вывалилась большая луна, ярко-серебряная, с чуть заметной яблочной прозеленью. Байхин сложил губы трубочкой и шумно втянул влажный ночной воздух.
Поистине страшным могуществом обладает лунный свет. Что он творит, изменяя прихотливо черты привычной реальности! Словно новорожденный Бог, радуясь умению растопырить и сжать пальчики, сжимает тонкие пеленки своей еще неловкой ручкой. Точно так же – бессмысленно, радостно и властно – лунный свет сминает и растягивает землю и травы, пересотворяя лицо мира на свой лад. Как гласит старая воинская пословица, «не доверяй чужому оружию, первому льду и лунному свету». Уж если ночная вылазка оказывалась неизбежной, Байхин предпочитал совершить ее в темноте, нежели полагаться на обманчивую ясность лунных ночей даже и в знакомых краях, что уж тут говорить о чужой местности! Все вокруг залито потоками чистого сияния… каждую травинку, каждую росинку видно отчетливее, чем днем… вот только верить своим глазам лунной ночью не стоит. Луг в блистающей росе можно принять за озеро, а озерную гладь – за торную дорогу. Листва утрачивает дневную прозрачность, и куст притворяется тенью, а тень – кустом. И любое расстояние заведомо не то, каким кажется, – вот только ни рассудок, ни глазомер не помогут определить, сколько шагов осталось до одинокого серого валуна… если только это и в самом деле валун. И не только зрение – прочие чувства тоже обманут. Ночью и звуки, и запахи совсем другие, не те, что днем. Дневные запахи прогретой солнцем земли и листьев вместе с солнцем и засыпают. Лунная ночь пахнет совсем другой землей, напоенной влажной прохладой. Ночью раскрываются совсем другие цветы, и знакомые птицы кричат незнакомыми голосами.
Байхин только головой мотал, пытаясь избавиться от насмешливо-властного очарования лунного света. Хэсситай спокойно скользил сквозь сияние, осыпая его с травы, и за ним тянулась по лугу темная дорожка. Потом он резко свернул наискось в какие-то заросли, и Байхин побрел за ним, продираясь через кусты. Отчетливо пахнуло откуда-то справа драконьими язычками… быть того не может… Драконьи язычки – цветок садовый, дичком не растут… или все-таки растут? Может, поблизости – заглохший сад? Да, так и есть, вот и останки изгороди под ногами… а в бугорках, густо поросших травой, угадываются очертания грядок… не угодить бы ненароком в колодезь – наверняка ведь прячется где-то в лопухах… а вот, слава Богам, и тропинка… или нет? Нет, не тропинка – хорошая дорога, твердая, хоженая.
– Привал, – скомандовал Хэсситай, сходя с дороги в заросли кустов на обочине. – Это Большой Тракт. Можешь располагаться на отдых. Погоню мы опередили надолго. Они сюда хорошо если к рассвету доберутся.
Байхин последовал его совету и мигом растянулся на траве, предварительно стряхнув с нее остатки росы.
– Красиво-то как, – произнес он и неожиданно для себя зевнул.
– Можешь, конечно, полюбоваться, – язвительно произнес Хэсситай, – но я бы на твоем месте все-таки вздремнул. День у тебя выдался тяжелый, да и завтрашний тоже будет не из легких.
Байхин хотел было обиженно возразить, что он совсем-совсем не устал, что может пройти еще столько и еще полстолько, если понадобится, и нечего Хэсситаю равнять его с изнеженными воинами, которые и по канату-то пройти толком не умеют… Уже и рот раскрыл – но тут же снова зевнул и уснул раньше, чем успел закрыть рот.
Выспался Байхин преотлично и пробудился с первыми же лучами рассвета. Утро выдалось ясное, безоблачное. Зато при первом же взгляде на Хэсситая Байхину помстилось, что он знает, куда подевались облака и прочие всевозможные тучи: не иначе, Хэсситай всю ночь собирал их с небес, чтобы придать своей физиономии подобную мрачность.
– Что случилось? – спросил Байхин, тщетно пытаясь подавить неуместную зевоту.
– Дурака я свалял, – хмуро признался Хэсситай.
– Ты? – искренне удивился Байхин. – Нипочем не поверю.
– А зря, – поморщился Хэсситай. – Погоню мы, конечно, опередили, спору нет. Вот только теперь в ней добрых полсотни человек.
– Откуда? – снова изумился Байхин. – Тут что, через каждую сотню шагов содержится гарнизон, где можно пяток-другой стражников перехватить?
– Какой там гарнизон! – вздохнул Хэсситай. – В любой деревушке поднять людей среди ночи и в погоню отрядить – вот тебе и подкрепление. Хотя я и не понимаю, как им это удалось.
– А что тут непонятного? – поинтересовался Байхин.
– Ты хоть раз пробовал разбудить среди ночи крестьянина и заставить его что-то сделать? Да он пошлет тебя куда подальше и снова дрыхнуть завалится… если, конечно, ты его и вообще добудиться сумеешь.
– Так то обычный нормальный крестьянин, – возразил Байхин. – Много ты тут обычных нормальных людей видел? От силы одного на двадцать. А остальные без приказу не знают, что им с собой начать, – но уж по приказу все сделают. Хоть живьем сожрут, если велено.
– А уж если именем короля прикажут… – подхватил Хэсситай. – Да, ты прав. Я-то думал отдохнуть немного и прогуляться до столицы потихонечку – а выходит, нам придется поторапливаться.
Он с сожалением посмотрел на свой дорожный мешок.
– Хоть бы шарики покидать самую малость, – почти жалобно произнес он. – Потом-то времени точно не будет.
Байхин с трудом сдержал улыбку. Хэсситаю о собственной жизни в пору тревожиться, а он только о том и помышляет, что руки размять не успел. Одно слово – киэн с двадцатилетним опытом… А интересно, был ли за эти двадцать лет хоть один день, когда бы Хэсситай тренировкой пренебрег? Наверное, нет. Подумать страшно: двадцать лет изо дня в день… неужели когда-нибудь и для Байхина день, проведенный праздно, станет чем-то немыслимым? Одно дело – урывать каждую минутку для занятий в жажде поскорей постигнуть ремесло… и совсем другое дело – когда проснуться и не приняться за шарики столь же невозможно, как проснуться со свиным рылом вместо носа. Как разучиться дышать. Неужели и Байхин станет таким же лет через двадцать?
Хэсситай еще раз посмотрел на свой мешок, словно ожидая, что шарики и кольца вот-вот сами выпрыгнут к нему прямо в руки, но все принадлежности его ремесла по-прежнему лежали в мешке смирнехонько и вылезать не собирались.
– Ладно, – вздохнул киэн, подымая мешок, – пойдем.
– Шумно или тихо? – полюбопытствовал Байхин. Хэсситай на мгновение задумался.
– А вот теперь, пожалуй что, тихо, – решил он. – Если заприметят – значит так тому и быть, а если нет… лучше нам лишний раз на глаза никому не соваться. Иначе может дойти до кровопролития, а я, знаешь ли, убивать без нужды брезгую. А резня нам так и вовсе ни к чему.
Байхин сумрачно усмехнулся в душе: судя по голосу, свое отношение к бессмысленным убийствам Хэсситай выразил предельно точно. Не «боюсь», не «осуждаю», а вот именно что «брезгую». В его голосе звучала ледяная гадливость. Байхина от самого его тона словно сквозняком по спине протянуло.
– Думаешь, до этого дело дойдет? – тихо спросил он.
– Уверен, – без колебаний ответил Хэсситай. – Ты ведь сам говорил: пустоглазые сделают все, что им только ни прикажи. Достаточно им приказать схватить нас любой ценой – думаешь, достаточно будет пару-тройку стражников трупами положить, чтоб остальные со страху поразбежались? Как бы не так. Нам придется убить их всех. И мне что-то не кажется, что я управлюсь с такой толпой. Даже и с твоей помощью.
Прятаться от погони на широкой, всякому взгляду открытой дороге оказалось не так уж и трудно: знай примечай издалека подходящие кусты да прячься в них при первом же признаке опасности. Байхин и Хэсситай то опережали погоню, то намеренно приотставали, пропуская ее вперед. Они подолгу высиживали в укрытии и отдыхали, ожидая, покуда ловцы в очередной раз минуют их: те еле плелись, скорбно утирая пот пропыленными рукавами. Жиэн – народ поворотливый, легкий на ногу, а вот о городской страже этого не скажешь. Хоть и кажется, что стражник весь день на ходу, а всего-то пути у него – от рыночной площади до управы, от Стрельчатой Башни до городской тюрьмы. И повсюду найдется шустрый трактирщик или содержатель притона, который и зазвать к себе почтенного господина стражника всегда готов, и угостить, а то и напоить в надежде, что тот в ответ посмотрит сквозь пальцы кое на какие делишки, так что на деле выходит, что шествуют стражники от трактира до трактира, если только и вовсе не засядут отдыхать от трудов дневных до самого вечера… словом, не утруждают себя доблестные стражи порядка излишней ходьбой. А чтобы весь вечер да всю ночь по проселочным дорогам в потемках блукать – неслыханное дело! Ноги у стражников были сбиты до хромоты. А разбуженные среди ночи крестьяне зевали во весь рот и пошатывались на ходу. Когда они брели мимо затаившихся киэн, Байхин готов был поклясться, что расслышал даже тихое всхрапывание. Нормальные люди давно бы воспротивились этой бессмысленно безостановочной ходьбе и остановились на отдых – но пустоглазых гнал вперед полученный приказ. Однако если голова пуста, тело за ее дурость не в ответе, оно все равно свое возьмет. Даже пустоглазые не могут шагать, не сбавляя ходу, почти сутки напролет. Желая отстать от погони, Хэсситай с Байхином все дольше отсиживались по кустам и все быстрей нагоняли своих преследователей.
