К концу дня они подошли к поляне, и там Пейно прекратил свой речитатив. Он замедлил шаг и остановился, как человек, который хочет дать понять, что не намеревается идти дальше.
– Как зовется эта местность? – спросил Маскалл.
– Это Люзионская равнина.
– Эта музыка была чем-то вроде искушения – ты не хочешь, чтобы я шел дальше?
– Твое дело лежит впереди, а не сзади.
– Тогда что это за музыка? Какое дело ты имеешь в виду?
– Похоже, она произвела на тебя впечатление, Маскалл.
– Она мне показалась музыкой Создателя.
И едва Маскалл произнес эти слова, как тут же удивился, зачем он это сделал, теперь они казались ему бессмысленными. Пейно, однако, не выказал удивления.
– Создателя ты найдешь везде.
– Я сплю или бодрствую?
– Бодрствуешь.
Маскалл глубоко задумался.
– Да будет так, – сказал он встряхнувшись. – Я теперь пойду дальше. Но где мне ночевать сегодня?
– Ты дойдешь до широкой реки. По ней ты сможешь завтра отправиться к подножию Мареста; но в эту ночь тебе лучше переспать там, где встречаются лес и река.
– Тогда прощай, Пейно! Не хочешь ли еще что-нибудь сказать мне?
– Только одно, Маскалл: куда бы ты ни шел, помогай делать мир прекрасным, а не уродливым.
– В этом никто из нас не может ручаться. Я простой человек, и не стремлюсь сделать жизнь прекраснее – но скажи Джойвинд, что я постараюсь сохранить чистоту в себе.
Расстались они довольно холодно. Маскалл стоял там, где они остановились, и провожал Пейно взглядом, пока тот не исчез. Не раз он вздохнул.
Он вдруг понял, что что-то вот-вот произойдет. Воздух был недвижим. Вечерние солнечные лучи проникали беспрепятственно и окутывали его тело сладострастным жаром. Над его головой на огромной высоте по небу неслось одинокое облако.
Одиночный трубный звук раздался позади него в отдалении. Сначала ему показалось, что звук отстоит на несколько миль; но затем звук понемногу усилился и все приближался и приближался, одновременно становясь громче. Звучала одна и та же нота, но теперь ее будто извлекал гигантский трубач, находившийся прямо над головой Маскалла. Затем сила звука понемногу уменьшилась, и он переместился, оказавшись впереди Маскалла. Закончилась нота очень тихо и вдалеке.
Он почувствовал себя наедине с Природой. Святое спокойствие охватило его сердце. Прошлое и будущее было забыто. Лес, солнце, день не существовали для него. Он не осознавал себя – не было ни мыслей, ни чувств. И все же никогда Жизнь для него не была так высока.
Прямо перед ним стоял, скрестив руки, человек. Его одежды покрывали тело, оставляя открытыми конечности. Он был скорее молод, нежели стар. Маскалл заметил, что на лице человека не было никаких специфических органов Торманса, с которыми он даже теперь не мог свыкнуться, лицо было гладким. Казалось, весь его облик излучал избыток жизни, похожий на дрожание воздуха в жаркий день. Глаза светились с такой силой, что Маскалл не мог встретиться с ним взглядом.
Он обратился к Маскаллу по имени, необычным голосом, звучание которого как бы раздваивалось. Первичное раздавалось будто издалека, второе звучало полутоном, как благожелательная звенящая струна.
Стоя рядом с этим человеком, Маскалл ощутил нарастающую радость. Он был уверен, что с ним происходит что-то хорошее. Он обнаружил, что ему физически трудно произносить слова.
– Почему ты меня останавливаешь?
– Маскалл, посмотри на меня хорошенько. Кто я?
– Я думаю, ты Создатель.
– Я Суртур.
Маскалл вновь попытался взглянуть ему в глаза, но почувствовал резь.
– Ты знаешь, что это мой мир. Как ты думаешь, зачем я привел тебя сюда? Я хочу, чтобы ты служил мне.
Маскалл больше не мог говорить.
– Те, кто подшучивает над моим миром, – продолжало видение, – те, кто насмехается над его суровым вечным ритмом, его красотой и величественностью, которая не поверхностна, а проистекает из глубинных корней, они не ускользнут безнаказанными.
– Я не насмехаюсь над ним.
– Задавай свои вопросы, и я на них отвечу.
– У меня их нет.
– Ты должен служить мне, Маскалл. Разве ты не понимаешь? Ты мой слуга и помощник.
– Я не подведу.
– Это ради меня, а не ради тебя.
И едва эти последние слова сорвались с губ Суртура, как он вдруг резко начал расти, становясь выше и шире. И, подняв глаза к небу, Маскалл увидел, что фигура Суртура заполняет все поле зрения – не в виде конкретного человека, а в виде огромного, вогнутого изображения, хмуро смотрящего на него сверху вниз. Затем изображение погасло, как гаснет свет.
Маскалл стоял, не двигаясь, сердце его колотилось. Тут он вновь услышал одиночную трубную ноту. На этот раз звук появился в отдалении перед ним, медленно двинулся к нему, равномерно усиливаясь, прошел над его головой, а затем становился все тише и тише, прекраснее и торжественнее, пока эта нота не исчезла в мертвенной тишине леса. Это показалось Маскаллу завершением удивительной и важной главы.
Одновременно с исчезновением звука небеса будто раскрылись со скоростью молнии, превратившись в голубой простор неизмеримой высоты. Маскалл сделал глубокий вдох, потянулся всеми конечностями и огляделся, неторопливо улыбаясь.
Через некоторое время он возобновил путь. В мозгу его стоял мрак и замешательство, но одна идея уже начинала выделяться из всего остального – огромная, бесформенная и великая, как растущий образ в душе художника-творца: ошеломляющая мысль, что судьба его предопределена.
И чем больше он размышлял о том, что произошло со времени его прибытия в этот новый мир – и даже еще на Земле, тем яснее и бесспорнее становилось, что он не мог оказаться здесь ради собственных целей, а должен быть тут до конца. Но каким будет этот конец, он не мог вообразить.
Сквозь лес он видел Бранчспелл, скрывающийся наконец за горизонтом на западе. Он выглядел колоссальным красным огненным шаром – теперь Маскалл без труда осознал все великолепие этого солнца. Дорога резко свернула влево и круто пошла под уклон.
Неподалеку впереди виднелась широкая катящаяся река с чистой темной водой. Она текла с севера на юг. Лесная тропа привела его прямо к берегу. Маскалл стоял, печально вглядываясь в плещущие журчащие воды. На противоположном берегу продолжался лес. Далеко на юге едва различимо виднелся Пулиндред. На северном горизонте неясно вырисовывались горы Ифдона – высокие, дикие, великолепные и опасные. До них оставалось меньше дюжины миль.
Как первые невнятные раскаты грозы, первое легкое дыхание холодного ветра, Маскалл почувствовал, как в сердце его зашевелилась страсть. Несмотря на физическую усталость, ему хотелось на чем-нибудь проверить свою силу. Он связал это стремление с утесами Мареста. Казалось, они таким же магическим образом притягивали его волю, как магнитный железняк притягивает железо. Обратив свой взор в ту сторону и покусывая ногти, он размышлял, не удастся ли покорить эти вершины нынешним же вечером. Но, взглянув назад, на Пулиндред, он вспомнил Джойвинд и Пейно, и успокоился. Он решил устроиться на ночлег здесь же и пуститься в путь на рассвете, как только проснется.
Он попил из реки, вымылся и лег спать на берегу. К тому времени идея его настолько созрела, что его не беспокоили возможные опасности ночи – он полагался на свою звезду.
Бранчспелл зашел, день угас, в свои ужасные права вступила ночь, все это время Маскалл спал. Однако задолго до полуночи его разбудило малиновое сияние в небе. Он открыл глаза, не понимая, где он, и ощутил тяжесть и боль. Красное сияние шло с земли, оно пробивалось сквозь заросли деревьев. Он встал и пошел к источнику света.
В стороне от реки, не более чем в ста футах, он едва не споткнулся о тело спящей женщины. Предмет, испускавший малиновые лучи, лежал на земле в нескольких ярдах от нее. Он походил на небольшой драгоценный камень, отбрасывающий искры красного света. Однако Маскалл едва взглянул на него.
Женщина была одета в большую звериную шкуру. Ее большие гладкие пропорциональные конечности были скорее мускулистыми, чем толстыми. Ее магн имел вид не тонкого щупальца, а третьей руки, заканчивавшейся кистью. Ее повернутое вверх лицо было диким, сильным и чрезвычайно красивым. Но он с удивлением увидел, что у нее на лбу, на месте брива, находился еще один глаз. Все три были закрыты. В малиновом сиянии он не мог разобрать цвет ее кожи.
Он нежно дотронулся до нее. Она спокойно проснулась и взглянула на него, не пошевелив ни единым мускулом. На него смотрели все три глаза; но два нижних были вялыми и пустыми – просто передавали изображение. Лишь средний, верхний, выражал ее внутреннюю сущность. В его надменном, решительном взгляде мелькало нечто соблазнительное и влекущее. Маскалл почувствовал вызов в этом выражении властной женской воли и инстинктивно напрягся.
Она села.
– Ты можешь говорить на моем языке? – спросил он. – Я не задал бы такого вопроса, но другие могли.
