Охваченный притворной паникой Камера побежал. «Скрип, скрип!» И остановился перед Хэмфрисом.
– Но я по крайней мере посол?
Хэмфрис встал и нервно посмотрел на гротескное изображение Алленби, обращающееся к нему.
– Я думал... – Он указал на Алленби на трибуне, потом повернулся к Камере. – Эшли Алленби был смещен с должности посла на Момусе. Кроме того, вы... э-э... он исключен из дипломатического корпуса Девятого Квадранта. Он больше не может претендовать ни на какие полномочия.
Из маски Камеры снова забили слезы, промочив мундир Хэмфриса. Он обернулся к делегатам. «Скрип, скрип!»
– Так значит, мне ничего не осталось! Ничего! – Слезы забили фонтаном, потом перестали. – Ничего, кроме как быть представителем Момуса в Девятом Квадранте. – Трибуны затихли. – Ставлю на голосование. Стать ли мне Великим Алленби, Государственником Момуса, чтобы вести дела с Девятым Квадрантом от имени Момуса?
Алленби тихонько захихикал, потом заметил, как на него пялится сбитый с толку Хэмфрис. Алленби ткнул пальцем в Хэмфриса и засмеялся. Волна смеха пробежала по зрительскому сектору и охватила всю Арену. Делегаты, встав, скандировали: «ДА! ДА!» Камера снял маску и поклонился Алленби, но жест пропал даром. Алленби, Великий Государственник Момуса, свалился с сиденья.
Всадник, властный над конем
Но конь живой – чудесное созданье!
В нем все прекрасно: сила, пыл, дерзанье,
С широкой грудью, с тонкой головой,
С копытом круглым, с жаркими глазами,
С густым хвостом, с волнистою спиной,
С крутым крестцом, с упругими ногами
Был конь прекрасен! Нет изъянов в нем...
Но где же всадник, властный над конем?
Уильям Шекспир, «Венера и Адонис». [Пер Б. Томашевского.]
От холмов, окружающих Мийру, по изрытой колеями дороге в Поре двигалась четверка лошадей. Две пары белых жеребцов шествовали ровным шагом, согласно встряхивая головами. Юноша в коричневой куртке, сидевший подбоченившись на левом коне первой пары, сердито повернулся к старику, оседлавшему левого коня второй пары. Одна рука старика лежала на бедре; в другой он держал пару грубых костылей.
– Ладно, отец, продавать мы их не будем. Но можно ведь отдать их в аренду лесорубу Даввику...
– Молчи! Хватит об этом!
Юноша отвернулся, надувшись еще больше.
Слева от дороги начиналась пустыня. Заметив уходящие в низину отпечатки копыт, юноша слегка прижал левое колено к плечу коня, и передняя пара коней повернула налево; вторая пара последовала за ними. Юноша обернулся и посмотрел на горы, густо заросшие большими деревьями. Даввик платил бы за коней по четыреста мовиллов в день.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Джеда, – крикнул старик. – Ты хотел бы сделать из них ломовиков. Пока я жив, этого не будет, Джеда. Ни за что.
– Отец...
– Придержи язык!
Юноша пожал плечами. Когда они достигли твердого песка, он сжал колени, и передняя пара коней остановилась.
– Я видел, как они двигаются, – сказал старик. – Оба раза я видел, как твои колени двигаются.
– Что с того, отец? – Юноша раскинул руки, словно обнимая пустыню и безлюдные холмы. – Где зрители?
– Никакие зрители не станут смотреть на подобную неуклюжесть. – Старик перекинул правую ногу через спину коня. – Помоги мне спуститься.
– Да, отец. – Юноша легко соскользнул на песок и подошел к левому боку отцовского коня. Он обхватил старика, и тот, прислонив костыли к коню, положил обе руки на плечи сыну и соскользнул вниз. Опираясь на костыли, старик встал на твердый песок.
– Где корда?
Юноша размотал веревку на поясе и подал старику конец. Туго натянув корду длиной шесть с половиной метров, Джеда обошел старика по кругу, приволакивая ногу каждые несколько шагов. Закончив круг, он вернулся в центр, сматывая веревку.
– С чего начнем, отец?
– Выездка. Тебе надо отрабатывать движения.
Старик заковылял за пределы круга, обернулся и посмотрел на Джеду. Четыре жеребца выстроились в ряд и замерли. Началась работа: курбеты, крупады, кабриоли, лансады, пассажи, пиаффе, шанжэ, испанский шаг, пируэты. Старик наблюдал за юношей вблизи, но не смог заметить ни одного знака, который юноша подавал коням, когда те совершенно синхронно гарцевали, кружились, маршировали и поднимались на дыбы. Ему не нужны тренировки, подумал старик; ему нужны только зрители. Он хорош. Лучше, чем был сам старик в молодости.
– Теперь вольтижировка, Джеда.
Джеда подбежал к переднему коню, перепрыгнул через него, приземлившись в идеальной позиции, чтобы перепрыгнуть через следующего жеребца в ряду. Юноша перепрыгнул через третьего и через четвертого; упругие мускулы выступали на загорелой коже. Старик представил себе вольтижера, облаченного в сверкающее серебряное трико, серебряные ленты в развевающихся гривах белоснежных жеребцов. Когда-то он уже видел такое: тогда он сам был маленьким мальчиком, а его отец, мать и дядя поражали толпу на Большой Арене Тарзака. Солнце опустилось за горизонт. Джеда начал джигитовку: кони скакали по кругу, а наездник балансировал на одном коне, слетал на землю, вскакивал на следующего и балансировал на руках. Он соскакивал со спины коня на землю и, сделав пируэт, оказывался на следующем. По лицу Джеды старик видел, что сын больше не думает об их споре. Сияющий от восторга юноша составлял с жеребцами единое целое.
Вот так должно быть всегда, подумал старик. Но через мгновение покачал головой, понимая, что этого, возможно, не будет никогда. Сегодня дома будет гнетуще тихо, пока либо Джеда, либо Зани, его мать, не начнут спор заново. Чары разрушились, и старик отвернулся от импровизированной арены.
– Идем, Джеда. Поехали домой.
Даввик повернулся к Зани, пожал плечами и снова посмотрел на старика; тот ел молча и сосредоточенно. Джеда, сидевший на подушке за низким столом напротив Даввика, между Зани и стариком, покачал головой и принялся пальцем катать по тарелке тунговые ягоды. Даввик оперся о стол:
– Хамид, ты неблагоразумен. Посмотри только на Зани, твою жену. Когда у нее будет новое платье?
Старик сломал кобит и бросил два куска лепешки на тарелку.
– Ты пришел ко мне в дом, Даввик, ты сидишь за моим столом, и ты оскорбляешь мою жену?
– Это не оскорбление, Хамид, а истина. Не веришь мне на слово, посмотри сам.
Старик поднял голову и повернулся к Зани. Ее одежда, как и одежда Джеды и его собственная, была вся в заплатах и заштопанных прорехах. Седые волосы обрамляли усталое лицо. Она пристыжено склонила голову. Хамид снова посмотрел на лесоруба:
– Мийра – город небогатый, Даввик. Не мы одни ходим в заплатах.
– Я не хожу в заплатах, Хамид. – Даввик обвел комнату рукой. – Никому в Мийре, да и на всем Момусе, кстати говоря, не требуется ходить в заплатах. Если, конечно, иметь здравый смысл. Новые торговые центры процветают, и мой лес идет по хорошей цене. Подумай, что бы ты смог сделать с четырьмя сотнями мовиллов...
Хамид хлопнул рукой по столу:
– Это вольные кони, Даввик! Они не будут таскать твои волокуши. Никогда их губы не почувствуют удил, а спины сбруи. – Хамид покачал головой и вернулся к еде. – Что может униформист понимать в вольных конях?
Даввик сжал кулаки и побагровел:
– А ты, Великий Хамид из наездников Мийры, ты-то, конечно, понимаешь, да?
– Да.
– Тогда пойми и кое-что другое. Я не униформист; я лесозаготовитель... предприниматель. Униформистов больше нет, Хамид, потому что цирк умер, ушел навсегда! Это всего лишь навязчивая идея одного-единственного старика!
Старик оттолкнул тарелку и пристально посмотрел из-под лохматых седых бровей на жену и сына. Оба, казалось, поглощены едой.
– Зани.
Она подняла голову, стараясь не встречаться с ним взглядом.
– Да, Хамид?
– Почему ты пригласила этого балаганного фигляра есть наш хлеб?
Даввик встал, скривив губы в непроизнесенном ругательстве, и, повернувшись, поклонился Зани.
– Мне жаль тебя. Я пытался, но это бесполезно. – Он повернулся к Джеде. – Парень, мое предложение – тридцать пять медяков в день – остается в силе. Мне может пригодиться хороший наездник... – он посмотрел на Хамида, – чтобы править лошадьми в полезном деле. – Он еще раз поклонился и вышел.
Хамид вернулся было к еде, но Зани яростно сжала ему руку. Он увидел слезы в ее глазах.
– Старик, ты задал мне вопрос, теперь послушай ответ! Я хочу, чтобы мои сыновья вернулись домой. Вот почему Даввик был здесь сегодня, а ты осрамил меня. Твоему сыну и мне – нам стыдно!
– Жена...
– Да, твоя жена, Хамид. Пока твоя – если Джеда не останется дома и трое моих сыновей не вернутся домой!
Хамид поморщился. Угроза старухи была пустой, но все равно ранила. Он смотрел, как она встала и ушла в свою комнату, задернув за собой занавес. Старик вздохнул и снова посмотрел на сына. Джеда сидел, опустив глаза и сложив руки на коленях.
– А ты, сын мой?
Джеда дернул плечом:
