Убить меня несложно, особенно по выполнении мной моей миссии, если она каким-то чудом окажется успешной. Заделать трещину в монолите скорее всего уже невозможно.
Изнуренное шейпингом тело Марджори сегодня облачено не в прозрачный пеньюар, как в прошлый раз, а в парадный адмиральский мундир со всеми регалиями. Наверное, она считает, что так эротичнее. Оно, то есть тело, привычно возлежит на узкой складной койке, будто это невообразимых размеров кровать в стиле рококо под балдахином с кистями, мечта гетеры невысокого полета, измученной желанием достичь ранга женщины полусвета. Ничуть не сомневаюсь, что Марджори ухватилась бы за любой шанс притащить на Ананке пятиспальную кровать-чудовище, – но космическая контрабанда имеет свой предел. Не весовой, так габаритный.
– Скучно, да? – вопрошаю я.
– А тебе разве нет, глупый?
– Сегодня – да, – признаюсь я, нагоняя на чело морщины озабоченности нежданным бездельем. – Полетов опять нет, молодежь упражняется, а телепортировать с тяжестями под мышкой надоело. Толку от этих тренировок… Сколько было пороговой массы, столько и осталось. Двенадцать килограммов с граммами – мой предел. Это, наверное, от рождения задается.
– В детстве.
– М?
– Мычать сюда пришел? – уходит от темы Марджори. Она притворно сердится. – Ты лучше порычи. А потом накинься на меня, как… как тигр и сорви все эти тряпки. Ну?
– Прямо с порога? – деловито осведомляюсь я.
– Ага. Можешь взять разбег. – Она еще не поняла, что сегодня все будет не так, как ей хочется, но, кажется, уже заподозрила.
– А рычать обязательно? Что, если я, например, прокукарекаю пару раз или поквакаю немного? Тебя это возбудит?
– Кретин!
Я качаю головой.
– Эксмен. Это хуже. Грязное животное с исключительно низменными инстинктами. Волосатый кривоногий выродок. Рабочая скотинка. Подлейшая тварь, всегда требующая кнута.
– О! – восхищается Марджори. – Сам додумался?
– Естественно. Как всегда: сначала вызубришь что-нибудь назубок, концентрированную какую-нибудь мудрость, а потом уже в голову стукнет: а ведь оно правильно! И проникнешься.
– Я так не думаю…
– Думаешь. Тебе предписано так думать, вдолблено с малолетства, у тебя это сидит глубоко в подкорке. «Порычи!» В лучшем случае и при обходе всех табу я гожусь на роль игрушки – вроде вон того чучела в шкафу. – Мой голос становится все резче, я уже забыл, что вовсе не собирался ругаться. – Порычать? Ррры! Достаточно? Остальное ты получишь от него. – Я тычу пальцем в направлении шкафа.
– Мразь! – Гримаса ярости безобразит лицо Марджори. – Ты пожалеешь! Убирайся!
– Я только этого и хотел…
Цокая подошвами, я поворачиваюсь к двери, не уверенный, что комендант базы не запустит мне в спину чем-нибудь тяжелым. Что со мной сегодня творится? Ведь не хотел же… И что я выиграю от своей вспышки?
Вот псих.
– Тим!
– Тимофей Гаев, командир звена, – отвечаю я деревянным голосом. – Жду приказаний, госпожа комендант.
– Вернись. Прости меня… Пожалуйста…
Ради этих слов, произнесенных женщиной, стоит жить. От них может расколоться камень, промерзлая оливиновая глыба Ананке оглушительно лопнет и рассыплется облаком щебня – или чудовищного веса этих слов не выдержит потолок каюты и низринется нам на головы…
Но не крошится камень, и потолок выглядит прочным.
– Ты мне нужен, Тим… Дурачок ты мой, ты сам не понимаешь, как ты мне нужен…
И тогда я все же бросаюсь на нее в длинном прыжке, отлипнув от пола и оттолкнувшись от стены, – без рычания, но что-то от тигра, выскакивающего из засады в бамбуках, во мне, наверное, есть. Грубо, обрывая пуговицы, я сдираю парадный мундир с этой порочной, безнравственной сорокапятилетней женщины, грязной распутницы, радостно готовой совершить уголовно наказуемое деяние, и за одну эту радость отдаться низшему существу я прощаю ей все, все, все…
Пусть даже она предпочла меня слащавому пластиковому уроду только потому, что он ей приелся.
Все равно.
– Сделай мне больно! Еще! Ох…
Марджори дергается, и мы, как два сплетенных удава, взмываем к потолку над ковром и, медленно кувыркаясь в полете, дрейфуем вниз. Дайте мне точку опоры! Землю не сдвину, но сдвинусь сам, умом, и ничуть не пожалею об утраченном рассудке. Еще больнее?.. Вот. Вот!..
Схватка заканчивается на полу, и мы лежим на ворсистом ковре среди разбросанных предметов одежды. Тело легкое-легкое, как воздушный шарик, но это не от секса, а от закона всемирного тяготения. Наверное, тому пареньку из книжки, что выпалывал на своем астероиде баобабы, приходилось быть очень осторожным, чтобы не улететь ненароком в случайнем направлении, не закончив прополку.
Я касаюсь ладонью груди Марджори. Вот наглядное преимущество малой силы тяжести – нет отвислых бюстов.
– Тебе было хорошо?
– Да… А тебе?
Этот вопрос – уже гигантский прогресс: ее интересуют не только свои ощущения!
– Да, очень. – Я почти не вру. Сейчас Марджори спохватится. Самое время поставить меня на место.
– Цени. Многим ли эксменам выпадало хоть раз в жизни испытать такое счастье?
От скромности она точно не умрет.
– Зато никаких венерических болезней, – ехидно возражаю я. – Сколько лет уже…
– Нашел о чем вспомнить, дуралей! – Марджори притворно сердится. – Главное, вовремя!
– А разве что-нибудь бывает вовремя?
Она замолкает, подыскивая ответ. Экий я философ-максималист… Конечно, бывает. Стакан воды для умирающего от жажды. Стопка водки после учебного полета. Полкружки самогона – почти всегда. Женщина – очень часто. Хотя бы такая женщина, как Марджори.
– У тебя есть дети, комендант? – спрашиваю я.
– Если будешь называть меня так – посажу в карцер. Чем-то она отдаленно напоминает Маму Клаву.
– Не посадишь. Так как насчет детей, Мардж? Пауза – и неохотный ответ:
– Я рожала два раза. Оба раза родились мальчики. Эксмены. Второй получился удачным. А первый был слабеньким… я не уверена, что он еще жив. У него определили врожденный порок сердца.
Мы долго молчим.
– А девочки? – наконец спрашиваю я.
– Пока не получилось. – Марджори улыбается. – Но ведь я не совсем старая, я еще могу родить, правда? Пожимаю плечами:
– Откуда мне знать?
– Конечно. – Она разочарованно вздыхает. – Какое тебе дело…
Я даже пожалеть ее не могу. Даже посочувствовать ей – не получается. Потому что внутри меня – песня! Развеселая такая, под аккордеон. Не от полноты упоения сексом, нет, хотя секс, что ни говори, штука приятная, – а от того, что сегодня Марджори проговорилась: предельная сопутствующая масса при телепортации не вбита в генах в виде раз и навсегда закодированного числового значения, а увеличивается тренировкой, правда, лишь в детском возрасте. Наверное, в раннем детском, подобно интеллектуальным способностям: генетически задана предельная скорость развития ума, хочешь – развивай, сколько успеешь, лет этак до пяти, не хочешь – никто не заставит. Что ж, и то хлеб.
Экий я скромняга… Какой хлеб – пирог! Вкуснейший кусок шоколадного торта с цукатами, орехами, толикой рома и ванильной какой-нибудь крем-прослойкой! Не без горчинки, конечно: выходит, тебе, дружок, трепыхаться уже бесполезно, тренировки ничего не дадут, как таскал ты с собой в Вязкий мир не более дюжины килограммов, так и будешь таскать впредь, и смирись. Хотя зачем тебе больше?
В телепортирующие грузчики ты не нанимался, а твой персональный скафандр-эластик с запасом воздуха весит куда меньше дюжины ка-гэ, в Вязком мире в нем можно сделать изрядный променаж. Его даже не порвет внутренним давлением в вакууме, если тебя угораздит промахнуться при абордаже, – успей только верно сориентироваться и сделать следующий нырок, прежде чем закоченеешь насмерть, потому как теплозащиты у твоего невесомого эластика нет никакой, о чем тебя честно предупредили…
Но не важно это сейчас, и душа моя поет оттого, что сегодня мне приоткрылось новое, сам собой упал в ладонь недостающий кусочек смальты из полуосыпавшейся мозаики этого мира… сейчас я его прилажу на место. Вот так. А интересно знать: способности к телепортации передаются генетически по мужской линии или нет?
Кто ж тебе даст ответ, умник. Кто и когда ставил такие эксперименты? Кому это надо? Хотя… в Департаменте федеральной безопасности в принципе могли. Федеральной безопасности ради. Но даже если это так, то с чего я взял, что они сами положат мне в ладонь еще один – важнейший! – фрагмент мозаики?
Все равно крайне любопытно, кто был мой биологический отец.
Не верю в телепатию, верю в совпадения. А совпадение вот какое: сейчас мысли Марджори, оказывается, плывут по тому же руслу, что и мои. Не совсем в кильватер, конечно, и даже по другой протоке, но…
Я даже вздрагиваю.
– Я хочу сказать тебе одну вещь, Тим. Одну очень серьезную вещь. Я не предохраняюсь.
– Ты серьезно?
