– Я хочу сказать тебе одну вещь, Тим. Одну очень серьезную вещь. Я не предохраняюсь.
– Ты серьезно?
– Вполне. Ты ведь был спермодонором, а ты силен и красив, наверняка многие женщины тыкали пальцем в твои данные и говорили: «Мне вот от этого». Наверное, у тебя уже тысяча детей, ну так вот… я хочу, чтобы родился тысяча первый. От меня.
– А если опять будет мальчик?
– Я хочу девочку, но если родится мальчик… то я не знаю, как быть. Правда не знаю. Не хочу снова отдавать. А если… если он унаследует твои способности, Тим? Что тогда с ним будет? И если ОНИ узнают – нет, только заподозрят! – что он твой сын?!
Укол жалости настигает меня только теперь. И я глажу, глажу ее коротко стриженные волосы, жалея, что моя ладонь такая жесткая и заскорузлая… ладонь эксмена… тут что-нибудь понежнее надо, да и ласкать я совсем не умею. Марджори отстраняется – не хочет расчувствоваться, дабы не увидел я хоть одну ее слезу.
– Может быть, еще не поздно начать предохраняться? – осторожно спрашиваю я.
Печальная улыбка мне в ответ:
– Возможно, уже поздно.
– М-да…
Что я могу еще сказать, ну что? Мычать – могу. А сказать нечего.
И грызущий червячок в сердце. Голодный, жадный, шустрый. Проедающий насквозь.
– Я хочу, чтобы ты знал одну вещь, – вполголоса говорит Марджори. – С твоим предшественником я предохранялась. Только не вообрази о себе невесть что…
Сглотнуть слюну – словно выпить стакан жидкого огня. Жжет.
– Спасибо, Мардж…
– Не за что. Мои проблемы, мои решения. Моя дурь. Справлюсь. Не бери в голову. Можешь считать это приказом.
– Постараюсь…
– Я кормила их грудью, обоих своих малышей. – Глаза Марджори все-таки увлажняются. – Конечно, я знала, что совершаю ошибку… но Тим, ты никогда не сможешь понять, какое это наслаждение! А потом, когда мне пришлось отдать того, первого, я пришла домой, в большую пустую квартиру, заперла дверь на все замки, легла на постель и наглоталась барбитуратов… Каким-то чудом я осталась жива, так что никто ничего не узнал и не заподозрил. Теперь знаешь ты.
– Спасибо тебе, Мардж… А второй?
– Я оттягивала вторую беременность, сколько могла, но ведь мы, люди, обязаны произвести на свет минимум двух младенцев… И потом, всегда есть надежда родить девочку. Когда я узнала, что будет мальчик, сначала чуть с ума не сошла, пришлось даже сходить к психотерапевту. Потом-потом примирилась. И отдала второго сына гораздо легче, чем первого, только потом какое-то время сильно пила… Ничего, справилась сама.
– Как?
– Стала делать карьеру. Мне хотелось быть независимой… хоть в чем-то.
– По-моему, ты этого добилась.
– Разве? Ты знаешь, что стало с твоим предшественником?
Киваю:
– Его вышвырнули в космос живьем через ракетную шахту. Говорят, по твоему приказу.
Глаза Марджори сужаются. Сейчас она похожа не на несчастную мать – скорее на большую хищную кошку. Может быть, пуму.
– Все правильно, такой приказ был. Передо мной положили лист бумаги, я подписала.
– Ну вот…
– Ты не все знаешь, – мурлычет Марджори. – Его выкинули в космос в скафандре с хорошей теплоизоляцией и запасом воздуха на пять часов. Он не погиб от декомпрессии и не замерз в сосульку, что в общем-то тоже было бы легкой смертью. Ему оставили радиосвязь, он пять часов умолял выслать за ним спасательную шлюпку…
– Тебе приятно об этом рассказывать?
– Я еще не все тебе сказала. – Марджори странно улыбается, и до меня не сразу доходит, что она сдерживает судорогу лицевых мышц. – Его вышвырнули, а меня заставили сидеть и слушать его мольбы, его рыдания, потом хрип… Как назло, в тот день на Юпитере не было сильных гроз, и слышимость была превосходной. А самое страшное наступило, когда я не услышала ничего, кроме незначительных помех. Почти полная тишина, понимаешь? Она зло оскаливается, прежде чем крикнуть:
– Я не хочу испытать это еще раз! Не хочу!
– Думаю, и не придется. До начала операции я в любом случае доживу, а умирать в драке не так страшно. Когда начнется, можешь послушать мои грязные ругательства, я не против.
– Послушаю. – Марджори кивает. – А ты вбей себе в голову: я справилась тогда – справлюсь и сейчас. Твоей вины передо мною нет, а с законом разбирайся сам. Если ты останешься живым… у тебя могут быть проблемы. Очень большие проблемы. Но это твои проблемы, а не мои. Выкручивайся сам.
– Ничего со мной не случится, – успокаиваю я, как будто Марджори в самом деле тревожится обо мне, а не о себе. – Я ценен.
– До боя – да, никто тебя не тронет. А после?
Если вдруг Первоматерь сотворит чудо и ты выполнишь задание, сохранившись в виде тела, а не квантов? Ты об этом не задумывался?
– Думаю, еще пригожусь.
Я лгу, и Марджори клюет на ложь:
– Ты в самом деле вообразил, будто, кроме тебя, больше некому? Я думала, у некоторых эксменов все-таки есть мозги… Так слушай: Третья эскадра на Церере наполовину укомплектована пилотессами-людьми. Понял? Думаешь, нет настоящих людей, согласных драться? Были бы шансы. Твоя попытка нужна лишь как пробный камень, как эксперимент: получится – не получится, а если не получится на Ананке, то какие выводы надо сделать, чтобы получилось на Церере. Уразумел теперь?
– Вполне. И все же…
Договаривать ни к чему – пусть госпожа вице-адмирал полагает, будто туповатый эксмен-уникум искренне верит обещаниям Департамента. Ставлю десять против одного, что она обязана регулярно докладывать наверх о моем текущем умонастроении и подозрительных контактах, и три против одного, что она посылает самые благоприятные для меня донесения, – однако береженого бог бережет. Богиня то есть, Первоматерь Люси.
Как-то обошедшаяся без Первоотца.
Даже Мама Клава знала, как с нами надо обращаться. Не так уж это трудно – поигрывая кнутом, изредка показывать пряник. Нам и позволяют резвиться, ловить крошки пряника, но за нами бдительно присматривают. На Земле, наверное, прочитывается половина всей тайной корреспонденции, связывающей региональные центры подполья с низами и между собой. Вполне достаточно. Для полного контроля наших намерений властям хватило бы и двадцати процентов.
Вот только намерений-то и нет. Мы разобщены и растеряны. Мы не знаем, чего хотим.
И мне не бывать пророком: я знаю лишь то, чего хочу я.
Ничего нового Марджори мне сейчас не сказала – этот кусочек смальты я вставил в мозаику уже довольно давно. Безусловно, я не панацея от беды, а лишь эксперимент. А зачем она мне это говорит – вопрос. Неужели все-таки переживает за меня хоть чуточку?
Трудно поверить – но все возможно. В большом мире больше исключений, как выражалась Иоланта Сивоконь.
Но какое мне дело, в конце концов? Проблемы Марджори – это проблемы Марджори, как и было сказано, а мои проблемы так и останутся моими. Если останусь цел и выцарапаю маму из лап Департамента – увезу ее в самый глухой угол в тайге или горах, подальше от настоящих людей. Приживемся в патриархальной общине, будем крестьянствовать, заведем маленькую табачную плантацию для людей с проклятыми атавизмами прошлого и обязательно корову… надо будет попытать Мустафу Безухова, чтобы объяснил подробно, как их, черт возьми, доят…
Но первое дело – бой, он же операция «Эгида», каковое кодовое название было бы тождественно «Щиту», не будь оно женского рода. Подробнейшая диспозиция, как перед Аустерлицем. Три волны атаки.
Марджори привстает на локте:
– Ты так и будешь тут лежать?
– А? Нет, уже ухожу.
– По-моему, я тебя не отпускала.
Ах вот оно что. Мало мы накувыркались, естество не, удовлетворено достигнутым. Ну, это мы поправим…
Но Марджори, оказывается, имеет в виду не только секс. Как-никак она комендант базы и командует эскадрой… хотя бы номинально. Личная жизнь – в промежутках.
– Говорят, ты что-то пишешь в личное время? – жестко прищурившись, интересуется Марджори. – Мемуары, что ли? «В постели с вице-адмиралом», надо думать?
– Кто говорит?
– А это не твое дело.
– Ну, им виднее, наверное. Может, у тебя и выдержки есть? Дашь почитать?
– В Департаменте тебе дадут, – мрачно пророчествует Марджори. – Лучше уничтожь.
– Как скажешь. Но вообще-то там нет ничего такого… просто мысли о том о сем.
– Тем хуже. Уничтожишь?
– Подумаю.
– Не затягивай этот процесс. Как настроение личного состава? – внезапно меняет тему Марджори.
– Хм. Разве я обязан тебе об этом докладывать?
– А разве нет?
– А разве да? Расспроси своих стукачей – или у тебя их не имеется?
– Тим Гаев!
Металл в голосе. О, это уже интересно! Забавно будет, если она поставит меня нагишом по стойке «смирно». Сама бы облачилась для начала.
Нет, не могу я измываться над Марджори, не могу и не хочу, хоть убейте. Тем более что истина, какой я ее вижу, вполне успокоительна:
– Да нормальное настроение, нормальное, деловое. Между нами говоря, сам удивляюсь. Старожилы, как всегда, на высоте, новички стараются. А в чем дело?
