Он сделал жест ладонью, будто ввинчивал в воздух несуществующую лампочку.
– Обычный случай безумия, мадемуазель Дюпон. Люди, имеющие к нему предрасположенность, впадают в такое состояние от запаха или вкуса крови. Пациент воздерживался от крови в течение примерно шести суток, поэтому его выздоровление – только вопрос времени.
Он насупился.
– Любой практикант справился бы с этим, мадемуазель Дюпон; и если я и веду этого больного, то только по вашей личной просьбе.
– Ему больше не угрожает опасность? – спросила Франсуаз.
Доктор досадливо тряхнул головой.
– Нет, и я сказал вам это сразу же, когда пациент поступил к нам. Его болезнь не успела зайти слишком далеко. Теперь ему нужен курс реабилитации, покой и хорошее питание. Это все.
– Мистер Педро с ним? – спросил я.
– Да, этот господин приехал сразу же, как только вы ему позвонили.
Тон доктора Беддока недвусмысленно давал понять, что владельцу бара вряд ли пристало находиться в столь серьезном научном учреждении.
– Они проговорили все утро, пока четверть часа назад пациент не уснул. Мистер Педро ждет вас, как вы и просили.
– Пусть придет сюда, – произнес я.
– Как хотите, – ворчливо сказал доктор Беддок. Прежде чем уйти, он обернулся к Франсуаз.
– Вы нам самом деле не хотите посмотреть на каубинских пауков?
– Обязательно, доктор, – заверила его моя партнерша. – Как только мы закончим с мистером Педро.
Доктор отправился в нелегкое странствие по садовой аллее, время от времени качая головой и бормоча что-то себе под нос.
– Ты его расстроила, – заметил я.
– Посюсюкаю над пауками, и он будет счастлив, – отрезала девушка. – Ты это имел в виду? Я ответил:
– Сальвадор, измученный болезнью, голодом и жестоким обращением, которому подвергался в тюрьме Сокорро, теперь отдыхает в комфортабельной палате – на мои, кстати, деньги – и скоро забудет о том ужасе, который ему пришлось пережить. Но перед тем как уснуть, он рассказал все, что ему было известно, нашему другу Рону.
– Но с чего ты взял, что Сальвадор будет разговаривать? – спросила девушка. – Рон не стал бы его заставлять.
– Это же элементарно, Френки, – ответил я. – Парню еще и двадцати нет. Он пережил то, что стало бы серьезным ударом даже для более зрелого человека. Менее чем двенадцать часов назад он был уверен, что его жизнь закончится в той темной камере. Его разрывают чувства, воспоминания, мысли – естественно, он хочет кому-то о них рассказать. И кто, как не Рон Педро, сильный, умный, всепонимающий – и, заметь, тоже аспониканец, – станет самым лучшим слушателем?
– Но в последние несколько дней Сальвадор только и делал, что рассказывал шерифу и другим, – возразила девушка. – Почему ты решил, что это не отбило у него охоту говорить?
– Говорить – столь же неотъемлемое свойство человека, как и думать, – ответил я. – Даже самый замкнутый человек расскажет о себе почти все, если будет погружен в подходящую атмосферу. Сальвадору же было особенно необходимо поделиться своими чувствами. Тем самым он частично от них избавляется, а это важно.
– И что же это за атмосфера?
– Все дело в благодарной аудитории, Френки. Нет таких тайн, которые человек смог бы удержать в себе, если ощутит, что нашел благодарную аудиторию.
Франсуаз задумалась.
– Наверное, ты прав, – сказала она. – Помнишь ту историю в женской раздевалке, когда я играла в школьной бейсбольной команде? Я ведь только тебе ее рассказывала.
– Могу понять почему.
Рон Педро направлялся к нам по садовой аллее, и толстая черная коса вздрагивала на его плече, словно ручной зверек.
– Рад, что вы позвали меня, – сказал он. – Бедному парню надо было выговориться.
Воспользовавшись тем, что Рон не смотрит в ее сторону, Франсуаз подпихнула меня сзади.
– Мне жаль, что мы отвлекаем вас, – сказал я. – Уверен, у вас много работы в баре.
– Это не важно, – ответил Рон. – Моего отца едва не сожгли заживо только потому, что он не такой, как другие. Теперь мой долг помогать тем, кто оказался в таком же положении, есть в том их вина или ее нет.
Я кивнул, приглашая Рона пройтись по аллее.
– Что с ним произошло? – спросил я.
17
Франсуаз скрестила руки на своей высокой груди и смерила меня взглядом.
– Ты раздулся, как пузырь из жевательной резинки, – обвинительным тоном сказала она.
– Когда-то мне нравилось, что я всегда оказываюсь прав, – вздохнул я. – Но потом это начало утомлять.
Глаза Франсуаз вспыхнули от едва сдерживаемой ярости.
– С чего это ты решил, что прав? Ты выстроил на песке теорию, которой место только в твоем извращенном воображении.
– Кэнди, – я мягко провел наш автомобиль по тому месту на шоссе, где Франсуаз пару часов назад изрядно его подбросила, – ты сама слышала, что рассказал Сальвадор.
– Он мог ошибиться.
Я потрепал девушку по тугой щечке.
– Я не мог, – отвечал я. Она фыркнула.
– Майкл, если ты еще раз скажешь, что твоя главная обязанность – это сбивать с меня спесь...
– Френки, – перебил я, – ты прекрасно справляешься с этим сама, почти без моей помощи. Серые глаза девушки сузились.
– Майкл, ты самолюбив, самоуверен, циничен, и вообще твой образ мысли неправильный.
– Поэтому я и выбрал тебя в подружки.
Франсуаз смерила меня строгим взглядом, ибо она еще не разрешала мне говорить.
– Но если, – произнесла она, – ты прав... Я повторяю: если ты прав и за этими случайными событиями кроется что-то не случайное...
– Френки, – вставил я.
– Если, – продолжала она, – кто-то за этим стоит...
– Любимая, – сказал я, – именно ты заставила меня пересмотреть мое правило никогда не поднимать руку на женщин.
– То этот кто-то не станет ждать, пока его схватят за руку, и попытается нам помешать.
– Я буду только рад, – кротко возразил я, – если никто так и не захочет испортить мне прическу, только чтобы доказать тебе, что за этим кто-то стоит.
Франсуаз сдула с лица прядь каштановых волос, отбрасывая вместе с ними и мои возражения.
– В твои выдумки, герой, я поверю не раньше, чем получу факты. Я сбросил скорость.
– Почему мы останавливаемся? – недовольно спросила Франсуаз.
Я не склонен водить автомобиль так бесшабашно, как это делает моя партнерша, однако я вряд ли стал бы тормозить на прямом отрезке дороги с хорошим покрытием, не отягощенной оживленным движением.
На педаль тормоза я нажал потому, что иначе мне пришлось бы сбить человека в военной форме, стоявшего на середине дороги и махавшего правой рукой.
– Я не настолько не люблю военных, – ответил я.
Военный фургон для перевозки солдат находился на обочине. Он съехал с шоссе немного дальше, чем следовало бы, и теперь стоял немного криво, завалившись в канаву одним колесом.
– Думаешь, они заблудились? – прошептала девушка.
Франсуаз всегда понижает голос в таких случаях, чтобы человек, находящийся на расстоянии пятидесяти футов от нашей машины, не смог ее расслышать.
– Любимая, – ответил я, сбрасывая скорость еще больше, – если это то, о чем мы говорили, я задеру твою хорошенькую юбочку и отшлепаю тебя прямо на этой дороге.
– Ты только обещаешь, – вздохнула она.
Я не отказывался от мысли, что голосующий на дороге человек отойдет в сторону, когда поймет, что я не собираюсь останавливаться. Но он стоял там по-прежнему, и, пожелай я его объехать, мы могли свалиться с дороги.
– Может, стоило все-таки его сбить, кэнди, – пробормотал я.
Он подошел к нашему автомобилю и приложил руку к брови.
– Забыли, как определять стороны света по часам? – осведомился я. – Мы не продаем автодорожные карты.
– А я ничего не покупаю, – ответил человек. Он наклонился ко мне, и в его руке появился пистолет.
– Выходите из машины, – приказал он.
Я никогда не спешил угождать окружающим, даже если они располагают таким средством убеждения, как пистолет. Иное дело, когда он направлен в мою сторону.
Я вздохнул и начал выбираться из салона.
На мгновение мне пришла в голову мысль сбить человека дверцей, но потом я решил, что так можно попортить краску.
– Надеюсь, теперь ты счастлива, дорогая? – пробормотал я.
– Я тебе не «дорогой», – отрезал человек с пистолетом. – Пошевеливайтесь, у нас мало времени.
– У нас, – с достоинством ответил я, – его более чем достаточно.
За военным фургоном началось какое-то движение. Я бы предпочел увидеть там группу болельщиц студенческой бейсбольной команды, но поскольку желание моей партнерши только что сбылось, с моим приходилось подождать.
На дорогу вышли пятеро. Хорошая новость состояла в том, что они не держали в руках пистолетов. Плохая – что они были вооружены револьверами и винтовками.
Ни на одном из них уже не было военной формы, и я мог бы заключить пари с дятлом, обрабатывавшим дерево где-то в футах двадцати от меня, что если вывернуть наизнанку костюм того, кто вышел встречать нас первым, то я увижу бирку с надписью «Театральные костюмы Хеллмана».
