– Заснул? – недовольно прерывает Марджори мои размышления.
– Еще чего! Свеж и бодр.
– Вижу. Валяешься и бездельничаешь. Возьми меня! Или нет… я сама.
– Ррры!
– Заткни рычало, надоело. Это там, в капсуле, ты свой собственный, а здесь ты мой, мой… пока еще мой… Вот так… не вырвешься. – Марджори ликует, и гори все огнем! – Попробуй теперь из-под меня телепортировать, а!
– Сейчас попробую, – шучу я, пытаясь загнать внутрь счастливую улыбку.
– Отставить, Тим Гаев! – с притворным возмущением восклицает Марджори.
За настоящими людьми числится маленькая слабость: они любят, когда последнее слово остается за ними.
Я не возражаю.
Огонек ночника – как желтый совиный глаз из темноты. Одноглазая сова. Бедняжка. Не заметила острого сучка, напоролась, вот и летай теперь одноглазой.
Не летает. Сидит.
И даже на сову он не похож, этот мой ночник, вделанный в стену на манер бра, а похож на тревожный сигнал, хоть и желтый.
Ночнику полагалось бы стоять на столике возле кровати или хотя бы на тумбочке.
Брр… Просыпаюсь, что ли?
Похоже.
Чуть слышно вибрируют стенки вентиляционного короба, из ниши под потолком струится прохладный безвкусный воздух – идет утренняя продувка жилых помещений, застоявшийся воздух с затхлыми миазмами кубриков уходит на регенерацию. Запаха у регенерированной струи нет напрочь, ибо на прошлой неделе одного полоумного, придумавшего нагадить в вентиляционную шахту (и как только ухитрился пристроиться?), ребята изволтузили сначала ровно настолько, чтобы тот был в состоянии вылизать за собой языком, а потом уже поучили хорошим манерам всерьез, хотя и не до смерти. Урок остальным. Если уж непременно хочешь свихнуться, поддавшись обстановке, и впрямь к здравым мыслям не располагающей, – дело твое, но сходи с ума тихо и другим не мешай. Шиза – дело личное, интимное, а кто думает иначе, тем вскоре займется костоправ.
Ума не приложу, как Марек Заглоба ухитрился не свихнуться тут за шесть лет? Хотя замечено, что он никогда не поднимается наверх, в башенке дежурного по базе его отроду не видели. Может, у него агорафобия?
Все равно я не продержусь столько времени. К счастью, и не понадобится…
Вот дурь: который день подряд просыпаюсь с мыслями о сумасшествии. Брр… Во-первых, мне еще рано. Во-вторых, просто не хочу. Имею право не хотеть, и сие право одобрено начальством. А хотеть – не одобрено.
Плевать шизе и на нехотение, и на одобрение. Равно как и наоборот, на хотение и неодобрение.
Или вот еще: повадились многие спать друг с дружкой, особенно старожилы. Как-то раньше этого не замечалось, а теперь сколько угодно. Сексатор же лучше! используй его хоть соло, хоть хором – каждый дуди в свой инструмент. Чувствуй локоть товарища. ан нет, им пресно, и не попеняешь без риска получить по морде – кто спит с комендантом, тот не указ, а неприятная диковина, вроде рогатого павиана. В кунсткамеру!
Шиза.
Мозгами не лечится. Слишком много в них всего намешано, а нужен один лишь здравый смысл. Поди его разыщи да выковырни. Фарш и то проще провернуть назад.
Сколько раз, глядя из окна лаборатории в Москве, я мечтал выпрыгнуть из него ласточкой и… нет, не полететь птицей, на это у меня и тогда не хватало ни смелости, ни воображения, а просто спланировать вниз и мягко приземлиться, не обязательно даже на ноги… а здравый смысл внезапно подкрадывался сзади и бухтел в ухо: стой, урод, вон дерево какое внизу, как раз проткнешь брюшину и развесишь по сучкам кишки, да, пожалуй, и глаза. А мимо пролетишь – и того не лучше, асфальт. Ты меня слушаешь, нет? В общем, дело твое, а я тебя предупредил…
От тесноты он, что ли, сбежал, мой здравый смысл? Сейчас бы я прыгнул.
И конечно, испугавшись, сразу юркнул бы в Вязкий мир. Спасать требуху. Ливер важнее полета.
Тьфу. Трус. Мелкий трус. Не плюнуть даже, а молча сморщить нос и пройти мимо. Плевка ты недостоин.
М-м…
Так, проснулся. Сеанс самопобиения окончен досрочно, будем жить дальше, пока сможем… А сможем? Надо смочь.
Если истина и впрямь в вине, то счастье – воистину в отсутствие похмелья. Хотя вчера, если разобраться, мы с Микой и Джо приняли на грудь не так уж много, зато и пойло было выдающееся, богатейшая смесь спиртов и масел, благоуханная, что твой керосин. Клопов бы ею морить, клопы бы сдохли, точно. Жаль, на Ананке нет ни одного – проверить. А мы не дохнем, мы с утра, как огурчики, такие же зелененькие…
Нет, это не с похмелья. Это просто утренняя тупость, к завтраку пройдет. Спросонья шиза, затем тупость, нормально. Правильная, проверенная последовательность состояний. Положа сердце на руку… то есть тьфу, ацтекский жрец какой-то… положа руку на сердце, признаемся, что это в порядке вещей, пренебрежем, и станем уверенно смотреть в будущее. По утренней тупости оно в самый раз.
Я еще жив.
Я жив…
Уже которое утро подряд я взбадриваю себя этой простенькой формулой самовнушений: я жив, я намерен жить и далее, мое главное дело впереди, я сокр-р-рушу любого, кто помешает…
Тоже шиза, но полезная. От нее не так скоро сойдешь с ума.
– Я еще жив, – говорю я вслух.
Между койкой и потолком полтора метра, и от стены до стены – тоже полтора. Вот в длину моя каюта достигает трех метров с сантиметрами. Это немало, и клаустрофобией я пока не страдаю. А тумбочки у меня нет, как и столика. Нет и шкафов, я не Марджори. Много ли личных вещей у эксмена? Одежда на вешалке, часы в кармане, ботинки на полу. Бритва, бумажное полотенце и зубная щетка – на специальной полке, а жидкое мыло в общей туалетной комнате, на весь жилой сектор один флакон с дозатором.
Еще на стене – карандашная таблица с косыми крестиками, никак не дойдут руки ее стереть. Это я поначалу считал дни, начав отсчет с тысяча первого до гибели Земли – дня нашего договора с Иолантой. Потом бросил.
Надо вставать, не то в уборную успеет выстроиться очередь.
Хорошая у меня каюта. Не самая просторная из всех, но по крайней мере не общий кубрик с трехъярусными нарами, где поутру не продыхнуть. Далеко не все командиры эскадрилий имеют личные апартаменты, а я имею, хотя всего-навсего командир звена, причем неполного: в нем по-прежнему только я да Джо Хартрайт. Позавчера в ответ на мое предложение Мбога, сверкая белками, полчаса оживленно болботал на невыразимой смеси интерлинга и котоко, а я понял только то, что он обещает подумать и дать ответ сегодня.
Очень кстати.
Ибо сегодня прилетает Присцилла 0'Нил. Ее знаменитый корвет «Магдалена» должен быть уже на подходе к Ананке. Вот почему мирный светляк ночника померещился мне спросонья тревожным сигналом! Ее превосходительству госпоже адмиралу очень не понравится, что главное, по сути, подразделение эскадры недоукомплектовано, и она, вставив Марджори здоровенного фитиля за бездеятельность, немедленно доукомплектует мое звено по своему разумению. Как будто мне все равно, кому выпадет прикрывать мой абордаж! Как будто я могу безоглядно положиться на каждого!
Но ей-то что за дело.
Значит, так. Оправиться, умыться и первым делом, еще до завтрака, найти Мбогу и вытрясти из него окончательный ответ. Ну и иди. Ну и пошел.
Вход в Вязкий мир – как обычно. Утренняя разминка. Тридцать три шага до уборной – это в нормальном мире, по коридору с двумя поворотами. Телепортацией можно спрямить путь до двадцати восьми шагов, но шаг в Вязком мире короче, так что придется отсчитать все полсотни, разумеется, если не отклоняться от вектора. Вообще-то я могу выписать в лиловом клейстере траекторию любой сложности и вынырнуть именно там, где хочу, – лишь бы хватило дыхания, а топография этой части базы мне хорошо известна, не заблужусь, – но время серьезных тренировок давно прошло. Разминка – другое дело. Вот сейчас я прохожу наискось сквозь стену гальюна и уже могу заранее начать расстегивать штаны, чтобы очутиться перед писсуаром в полной боевой готовности… Так и делаю.
Хлопок воздуха пугает Илью Лучкина – бедняга даже отскакивает со своей шваброй, едва не теряя контакт с металлическим полом. Ах да, сегодня же четное число, его трудовые будни. А по нечетным гальюны драит Шпонька, и, кажется, завтра кончается его наказание.
Ничего не скажешь, пол чист, пахнет дезинфекцией, а жерла клоак исправно гудят, засасывая воздух на манер пылесоса, – иначе при здешней силе тяжести не оберешься проблем с санитарией. Надо бы для порядка указать Лучкину на какое-нибудь пятно, но придраться к чему-либо не так просто, выдраено на совесть. Неужели-таки драил сам?
Похоже на то, хотя и странно. Кроме него, а теперь еще и меня, в уборной никого, хотя обычно в это время не протолкнешься.
– Работаешь? – задаю я на редкость оригинальный вопрос. Надо же что-то сказать, а после очевидного ответа добавить «ну-ну» для полного комплекта начальственной глупости.
– Отбываю наказание, – сдержанно отвечает Лучкин. В глаза мне он не смотрит.
