Маскалл был потрясен. Подавленость покинула его, уступив место любопытству и трепету. «Это в точности походило на рождение МЫСЛИ, – сказал он себе, – но кто мыслитель? В этом месте работает какое-то великое Живое Сознание. У него есть разум, поскольку все его создания различны, и характерная особенность, поскольку все принадлежат к одному общему типу... Если я не ошибаюсь, и если это та сила, которую зовут Создателем или Кристалменом, я видел достаточно, чтобы захотеть узнать о нем побольше... Смешно было бы переходить к другим загадкам, не разрешив эту». – Чей-то голос окликнул его сзади, и, обернувшись, он увидел ниже по ущелью спешащую к нему в отделении человеческую фигуру. Она более походила на мужчину, чем на женщину, довольно высокого, но проворного, одетого в темное одеяние, похожее на рясу, спускавшееся от шеи ниже колен. Вокруг головы был обернут тюрбан. Маскалл подождал его, а когда тот приблизился, немного прошел ему навстречу.
И тут он удивился во второй раз, ибо, хотя эта личность явно была человеческим существом, она не являлась ни мужчиной, ни женщиной, ни чем-то средним между ними, а несомненно принадлежала к какому-то определенному третьему полу, вид которого изумлял и был труден для понимания. Чтобы перевести в слова то ощущение пола, которое произвела на Маскалла физическая внешность незнакомца, необходимо было бы создать новое местоимение, поскольку к нему не подходило ни одно из земных: «он», «она», «оно». И хотя Маскалл в дальнейшем мысленно называл незнакомца «он», ощущение неточности не покидало его.
Он осознал, что не в состоянии сразу понять, почему телесные особенности этого существа показались ему проистекающими от пола, а не от расы, но все же в самом этом факте он не сомневался. Тело, лицо, глаза абсолютно не принадлежали ни мужчине, ни женщине, представляя нечто совершенно иное. Точно так же, как человек с первого взгляда абсолютно независимо от очертаний фигуры по какой-то не поддающейся определению разнице в выражении и атмосфере отличает мужчину от женщины, так незнакомец отличался по внешности от них обоих. Как и у мужчин и женщин, вся его личность выражала скрытую чувственность, придававшую и телу, и лицу их своеобразный характер... Маскалл решил, что это ЛЮБОВЬ – но какая любовь – любовь к кому? Это была не стыдливая страсть мужчины, и не глубоко укоренившийся женский инстинкт покорности судьбе. Она была столь же реальной и непреодолимой, но совершенно иной.
Маскалл продолжал вглядываться в эти странные архаичные глаза, и у него возникло чувство, что это полное любви существо не кто иной, как сам Создатель. Его осенило, что целью этой любви было не продолжение рода, а бессмертие на земле отдельной личности. В результате не появлялись дети; сам возлюбленный был вечным ребенком. Более того, он добивался, как мужчина, но воспринимал, как женщина. Все это смутно и беспорядочно выражалось этим необычным существом, которое, казалось, выпало из иной эпохи, когда мироздание было другим.
Из всех причудливых личностей, которые до сих пор встречались Маскаллу, эта потрясла его как бесконечно чуждая – то есть наиболее отдаленная от него по духовной сути. Если бы даже они прожили вместе сто лет, они не стали бы товарищами.
Маскалл стряхнул с себя похожие на транс размышления и, более детально разглядывая незнакомца, попытался разумом объяснить те удивительные вещи, которые ему подсказала интуиция. Существо обладало широкими плечами и крупной костью, у него не было женской груди, и всем этим оно напоминало мужчину. Но кости были такими плоскими и угловатыми, что плоть представляла собой нечто кристаллообразное, с плоскими поверхностями вместо изгибов. Тело выглядело так, будто море веков обтачивало его, придав гладкость и округлость, но в результате какой-то одной неожиданной ИДЕИ оно покрылось углами и гранями. Лицо тоже было изломанным и неправильным. Маскалл со своими расовыми предрассудками не счел его красивым, но все же красота в нем была, хотя и не мужского и не женского типа, поскольку в нем содержались три составные части красоты: характер, разум и гармония. Кожа имела медный оттенок и странным образом сияла, будто подсвеченная изнутри. Бороды на лице не было, а волосы на голове имели длину, как у женщины, и были заплетены в одну косу, спадавшую сзади до самых лодыжек. На Маскалла смотрели лишь два глаза. Часть тюрбана, пересекавшая лоб, выступала вперед так далеко, что под ней несомненно скрывался какой-то орган.
Маскалл обнаружил, что возраст существа определить невозможно. Тело казалось активным, энергичным и здоровым, кожа чистой и блестящей, глаза яркими и живыми – он вполне мог быть в самом начале юности. Но тем не менее, чем дольше смотрел Маскалл, тем более его охватывало впечатление невероятной древности – истинная юность существа, казалось, отстояла так далеко, как изображение, видное в перевернутый телескоп.
Наконец он заговорил с незнакомцем, хотя это было то же, что разговаривать со сном.
– К какому полу ты принадлежишь? – спросил он.
Голос, произнесший ответ, не был ни мужским, ни женским, а странным образом вызывал ассоциацию с мистическим лесным рогом, слышным с огромного расстояния.
– Ныне есть мужчины и женщины, но в былые времена мир населяли «фейны». Я думаю, что из всех этих созданий, проходивших тогда через Сознание Фейсни, я остался в живых лишь один.
– Фейсни?
– Которого неправильно зовут Создателем или Кристалменом. Поверхностные имена, придуманные расой поверхностных существ.
– А как твое имя?
– Лихолфей.
– Как?
– Лихолфей. А твое Маскалл. Я читаю в твоем сознании, что ты только что испытал какие-то удивительные приключения. Похоже, тебе сопутствует необычайная удача. Если это продлится достаточно долго, может, и я смогу ею воспользоваться.
– Ты думаешь, что моя удача существует для твоей выгоды? Но сейчас это неважно. Меня интересует твой пол. Как ты удовлетворяешь свои желания?
Лихолфей указал на скрытый орган во лбу.
– С его помощью я собираю жизнь из потоков, текущих во всех ста долинах Маттерплея. Эти потоки вытекают прямо из Фейсни. Я потратил всю свою жизнь в поисках самого Фейсни. Я искал так долго, что если бы я назвал число лет, ты решил бы, что я лгу.
Маскалл медленно поднял взгляд на фейна.
– В Ифдоне я встретил еще кое-кого из Маттерплея – молодого человека по имени Дигран. Я поглотил его.
– Ты ведь не из тщеславия мне это говоришь.
– Это страшное преступление. К чему оно приведет?
Лихолфей странно, криво улыбнулся.
– В Маттерплее он зашевелится в тебе, почуяв атмосферу. У тебя уже его глаза... Я знал его... Остерегайся, не то может произойти кое-что пострашнее. Не входи в воду.
– Эта долина кажется мне ужасной, тут может случиться что угодно.
– И не терзайся из-за Диграна. Долины по праву принадлежат фейнам – люди здесь нарушители. И удалить их – доброе дело.
Маскалл задумчиво продолжал.
– Я больше ничего не скажу, но я вижу, мне придется быть осторожным. Что ты имел в виду, говоря о том, что я помогу тебе своей удачей?
– Твоя удача быстро слабеет, но она может еще оказаться достаточно сильна, чтобы послужить мне. Мы вместе поищем Трил.
– Поищем Трил – а что, его так трудно найти?
– Я говорил тебе, что я посвятил этому делу всю жизнь.
– Ты сказал – Фейсни, Лихолфей.
Фейн посмотрел на него странными древними глазами и вновь улыбнулся.
– Этот поток, Маскалл, как и любой другой поток жизни в Маттерплее, имеет своим истоком Фейсни. Но поскольку все эти потоки вытекают из Трила, значит, в Триле мы должны искать Фейсни.
– Но что помешало тебе найти Трил? Это, без сомнения, хорошо известная страна?
– Она лежит под землей и мало где сообщается с наружным миром, а где, никто из тех, с кем я говорил, не знает. Я прочесал все долины и холмы. Я был у самых ворот Личсторма. Я стар настолько, что ваши старцы по сравнению со мной показались бы новорожденными младенцами, но столь же далек от Трила, как во времена моей ранней юности, когда я жил среди множества сородичей-фейнов.
– Значит, если мне везет, то тебе нет... Но когда ты найдешь Фейсни, что это тебе даст?
Лихолфей молча смотрел на него. Улыбка сошла с его лица, а на ее месте появилось такое выражение неземной муки, что Маскаллу не было необходимости настаивать на своем вопросе.
Фейна снедала грусть и томление влюбленного, навеки разлученного с возлюбленной, чьи запахи и следы были повсюду. Эта страсть запечатлелась в его чертах в это мгновение дикой суровой духовной красотой, намного превосходящей любую красоту женщины или мужчины.
Но это выражение моментально исчезло, и тут резкий контраст показал Маскаллу истинного Лихолфея. Его чувственность была исключительной, но вульгарной – наподобие геройства одинокой натуры, преследующей с неустанной настойчивостью скотские цели.
