– Проходите на кухню – чай там.
– Благодарю вас.
Свет на кухне был значительно ярче, чем в комнате, поэтому Чингис и Филсберг имели возможность лучше оценить состояние друг друга.
– А у вас только легкие порезы, – с завистью произнес Филсберг.
– Это не важно, – сухо отрезал Фредди и включил нагревательный контур.
Чайник моментально закипел, и Чингис быстро расставил чашки с блюдцами.
– У вас какое-то дело? – напомнил он, бросая в чашки чайную пасту. – Вам покрепче?
– Да, можно покрепче... Собственно, я пришел объясниться. Дело в том, что эти бандиты, все эти ужасные люди, они меня заставили, – сбивчиво начал Берти. – Я хотел как лучше – посоветовался с ними. А они говорят: давай отнимем треки, а самих щенков утопим в реке. Я сказал, это нехорошо, у нас и реки-то нет, а они – мы тебя убьем...
Филсберг закончил рассказ и беспомощно развел руками. Затем поднял чашку и со свистом потянул горячий напиток.
– Хороший у вас чай, – добавил он, поглядывая исподлобья на Фредди и проверяя его реакцию.
Чингис потер ободранное лицо руками и снова напомнил:
– Что по делу?
– Думаю, нужно продолжить наше сотрудничество.
– Вы еще хотите купить этот трек? "Хочу ли я?! – мысленно воскликнул Филсберг. – И он еще спрашивает!"
– Сам я купить его не смогу, это слишком большая сумма. Но стать посредником в состоянии.
– Хорошо, мы согласны попытаться еще раз, – сказал Фредди.
– Вы говорите от имени себя и мистера Царика?
– Естественно. Мы с ним единое целое, – заверил Фредди, а затем зевнул и добавил: – Ваши извинения приняты. Оставьте свой телефон и можете идти. Завтра днем мы вам позвоним.
Прошло два дня с того момента, как Билл Харченко вернулся из командировки. Все переговоры с авторитетами независимой журналистики прошли успешно, и Имперское торговое агентство получило необходимые гарантии.
Билл насладился домашним уютом, посидел с женой и ребенком, но на третий день пошел на службу, хотя был премирован целой неделей отпуска.
Придя в свой офис, он коротко поздоровался с секретаршей и пошел на представление к начальству. Что бы о нем ни говорили кадровые военные, он знал, как и что нужно делать.
Гроссадмирал Петен принял его сразу. Он приветливо улыбнулся, пожал Биллу руку и даже хлопнул его по плечу:
– В общем-то, Билл, вы практически наш парень. Даром что не нюхали солдатских носков.
Харченко благодарно улыбнулся. Солдатских носков он действительно никогда не нюхал, но что такое носки их соседа по дому в Инсберге, городе на Малакене, где прошло его детство, Билл знал. Эти носки сушились на перилах соседского крыльца, и когда ветер дул с их стороны...
– Честно говоря, Билл, не ожидал, что вы сумеете взять это дело под свой контроль и прижмете пройдоху Барнаби. Люди генерала Линкольна сообщили мне, что вы были там практически единственным настоящим мужиком... Я имею в виду, конечно, служебный аспект. Только служебный.
Дальнейшая беседа с гроссадмиралом прошла в дружеской и непринужденной обстановке. Петен был доволен, что его подчиненный оказался толковым парнем, а Билл ушел, окрыленный фактом, что его, гражданского слизня, признал за своего сам гроссадмирал.
Войдя в приемную, где находилась его секретарша, Харченко застал ее в объятиях Руди Хвалецкого – белокурого красавца с майорскими погонами.
Руди был великолепно сложен, и даже Билл втайне удивлялся, что парень с такой внешностью еще не сделал карьеру в кино или модельном бизнесе.
Впрочем, Зельда ему практически не уступала, и они были, что называется, звездной парой.
– О, извините, босс, – произнесла она, отпуская Хвалецкого, а тот как ни в чем не бывало отрапортовал:
– Доброе утро, сэр, я к вам.
– Какие-нибудь проблемы?
– Да вот вас давно не было, и накопились бумаги на подпись.
Хорошо, оставьте папку и можете быть свободны.
Да, сэр.
Руди и Зельда обменялись страстными взглядами, и майор вышел.
Харченко посмотрел ему вслед, а когда повернулся к секретарше, заметил ее презрительную гримасу. Он был для Зельды только боссом. Позволь он себе что-то большее, чем похлопывания по попке, и она сразу подняла бы скандал.
– Зельда! – неожиданно громко произнес Харченко. – Немедленно ко мне в кабинет!
– А что случилось? – спросила секретарша обычным, на всякий случай недовольным, голосом.
– Сейчас все узнаешь, – резко ответил Харченко и грубо дернул Зельду за руку.
Пораженная таким необычным для ее начальника поведением, девушка позволила затащить себя в кабинет, но, когда Харченко стал заваливать ее на письменный стол, она предприняла попытку остановить его.
Однако это было нелегко.
Билл воспламенился в одно мгновение и представлял из себя раскаленный кусок металла. Его страсть и огненная жажда лишили Зельду способности защищаться, и спустя мгновение она уже была в его полной власти, созерцая туманным взором то качающийся потолок, то лицо Харченко с оскаленными в улыбке безумного торжества зубами.
Сам Харченко двигался, как автомат, поражаясь своей силе и выносливости. Трудная командировка, а главное, знакомство с Ханной привели его в состояние, к которому он втайне стремился всю жизнь. Это была та самая уверенность в себе, и именно о ней Билл столько слышал и столько читал.
Теперь он мог практически все и больше ни в чем не сомневался.
Билл видел себя несущимся табуном, он чувствовал себя ураганом, сметающим города, он ощущал могущество собственной стихии и ничтожность любого препятствия, встававшего на его пути.
На пике совместного исторжения Билл и Зельда закричали, как два лесных существа, как дети нетронутой природы. Она восторженно и радостно, а он протяжно и предупреждающе – здесь была его территория и он не потерпит соперников.
Когда все закончилось, Зельда надела то, что могла надеть, и села на краешек стола, приходя в себя и пытаясь осмыслить случившееся.
– Все, можешь идти, – разрешил Харченко, тоже приводя себя в порядок.
Зельда кивнула и молча пошла к двери. Уже взявшись за ручку, она обернулась и робко, с нетипичными для нее интонациями, спросила:
– Завтра мне приходить?
– На работу? – не понял Харченко.
– К вам, – так же тихо пояснила она.
– Приходи. В одиннадцать утра для тебя нормально?
– В одиннадцать – нормально. Зельда уже открыла дверь, когда Харченко, что-то вспомнив, спросил вдогонку:
– А что у тебя с Хвалецким?
– Теперь уже ничего.
В комнате с низкими потолками, где гудели от напряжения пучки оптических кабелей, находился весь состав дежурной смены. Вот уже полчаса никто не отходил покурить и не заводил посторонних разговоров. Все операторы образцово и показательно выполняли свои обязанности.
Целая панель мониторов была заброшена ради одного-единственного экрана. Именно по нему шла трансляция из кабинета финансового руководителя торгового агентства Билла Харченко.
Сегодня финансовый босс выступал в несвойственной ему прежде роли сексуального гения.
Сальные шуточки и смешки были позабыты на десятой минуте со времени начала спектакля, и дальше несчастные соглядатаи только жадно внимали и постигали сложную науку настоящего атлетического секса.
Когда сеанс завершился полностью, вся смена из двенадцати человек с облегчением вздохнула, будто каждый их них принимал участие в этом удивительном и изнуряющем марафоне.
– Подумать только, – произнес капрал Делон, разминая сигарету. – А ведь был обычным толстячком, подгребающим все, что плохо лежит. Откуда в нем такая силища вдруг появилась?
– Его сегодня даже Главный хвалил, – в нарушение инструкции сообщил сержант Фокин. В его обязанности входило слушать самого Главного.
– Но Главный хвалил его до, а не после того, как он отделал Зельду.
– А может, у него крыша съехала? – предположил кругленький Олештосс. Ему не хотелось верить, что человек его комплекции может совершать такие подвиги в здравом рассудке. Это налагало на Олештосса новые неисполнимые обязательства.
"Хорошо, что этого не видела моя жена", – подумал он и вздрогнул, когда кто-то шепнул:
– Босс идет!
Все операторы, словно мыши, разбежались по своим норкам, и нераскуренные сигареты тотчас исчезли в карманах и вспотевших кулаках.
– Так, сук-кины дети! Пивко сосем или на службе стоим?! – Это была коронная фраза генерала Линкольна, и она означала неприятности для любого, кто ее слышит. – Старший смены!
– Я, сэр! – прокричал капрал Делон.
– Почему люди бездельничают?! – проревел Линкольн.
Ответа на этот вопрос не существовало, ибо утверждать, что люди не бездельничают, означало противоречить начальству, а значит, подбивать всех на бунт и так далее, вплоть до суда военного трибунала.
Заходить в пререканиях с генералом так далеко никто не собирался. Поэтому все молчали. Молчал и капрал Делон.
