– Ты прелесть, Валерик. Я тебя люблю, честное слово.
– И я тебя люблю, – еще чуть задыхаясь, ответил Вербицкий, – но нельзя же так, без предупреждения...
– Вероломно, – сказала Аля. – Не предъявляя каких-либо претензий. Ну что я могу поделать? Захотелось.
Вербицкий оглянулся. Профессор дожидался поодаль.
– Вас метро устроит? – спросил его Вербицкий. Вайсброд осторожно кивнул. Чувствовалось, он еще побаивается шевелить головой.
– И меня устроит, – поспешно примкнула Аля, а потом честно предложила: – И вообще – поехали ко мне. Поговорим наконец без стихов и матерщины.
– А семья? – подозрительно спросил Вербицкий.
– Какая семья? Галинка в летнем лагере, мужик в госпитале, он после испытаний вечно туда грохочет. Так что я свободна, – она легко и упруго изобразила какой-то канкан.
– Ну кто я буду завтра? – жалобно спросил Вербицкий.
– Спать будешь до обеда, – соблазнительно сказала Аля. – Я специально отпрошусь и обед подам в постель.
– У меня в одиннадцать встреча.
– Деловой, – вздохнула Аля. – Ну, насильно мил не будешь. Проф, как вы себя чувствуете? – она повернулась к Вайсброду. Тот смутился. Аля, улыбаясь яркими своими губами, достала душистый платок, послюнила и принялась, как заботливая мама, стирать засохшую у профессорского носа кровь. – Вот ведь сволочь, – приговаривала она. – Вот бандит...
– Он неплохой поэт мог бы быть, – жмурясь от удовольствия, задумчиво проговорил Вайсброд. – Но очень болен.
– Таких больных стрелять пора, – убежденно сказала Аля. – Профилактически. Не надо благодушествовать, проф, это плохо кончается, – другим углом платка она утерла Вайсброда насухо.
– Благодарю вас, Алла... э-э...
Они двинулись к метро.
– Слава богу, я в стихах не понимаю, – браво сказала Аля. – Никаких противоречий. Навоз – навоз. Милый Валерик – милый Ва...
– Хорошая ты, Алка, баба, – проговорил Вербицкий. Аля, как дружку, доверительно откомментировала профессору:
– Слышите? Приласкал, наконец.
– И умница ты. И пишешь неплохо. И товарищ отличный. И кандидат своих бионаук, я слышал, по заслугам – откуда только силы берутся. И дочка у тебя симпатяга. Но стоит мне подумать, со сколькими ты... м-м... целовалась, так у меня все опускается.
– Да я знаю. Думаешь, ты один такой чистоплюй болотный? От меня приличные люди уже шарахаются, никакие телеса не помогают. Все равно ничего поделать не могу. Вдруг как стукнет! Любовь до гроба, с ног бы воду пила! – она вздохнула. – А через месяц отвращение такое, что на десять шагов не подойти. Сейчас уж притерпелась, а в молодости – ревела-а...
Профессор, с предположением в голосе и просветлением в лице, вдруг пробормотал:
– Плавающий резонанс.... Четная диссипация Хюммеля?
Аля с беспокойством повернулась к нему, но он уже очнулся и проговорил:
– Я весьма благодарен вам, Валерий Аркадьевич, за ваше любезное приглашение. Было очень интересно.
Вот уж не могу поверить, – скривилась Аля. – Гнусные рожи...
– Помилуйте, – вежливо проговорил Вайсброд, – я ведь не сказал, что было приятно. Я сказал, что было интересно.
– А, да, – согласилась Аля. – Простите, не поняла.
Вербицкому стало досадно, что Аля перестала говорить с ним и стала говорить с профессором. Интересно, видите ли, ему. Так он, стервец, изучать нас ходил!
– Не обессудьте, что прерву вашу беседу, – произнес он с изысканной язвительностью, – но хотелось бы узнать, что за вереница ученейших терминов скользнула в вашей речи, уважаемый Эммануил Борисович?
Профессор поправил очки.
– Видите ли, – с академической неспешностью ответил он, – уважаемый Валерий Аркадьевич... Биоспектральный резонанс эротических уравнений чаще является более или менее устойчивым или, увы, еще чаще, вообще не возникает. А здесь я вижу узкое, интенсивное спектральное лезвие, плавающее в весьма широких пределах. Беда... – он опять поправил очки, после травмы они все время сползали. Аля смотрела на него странно. – Андрюша Симагин очень собирается выявить причины подобных неустойчивостей – они возникают, к сожалению, на самых разных уровнях, не только на эротическом – но нас в первую очередь, и вполне правомерно, ориентируют на лечение более распространенных и опасных органических расстройств.
Последних слов Вербицкий уже не слышал – ему показалось, что Аля опять бросилась на него.
– Симагин?! – переспросил он, перебив что-то хотевшую сказать Алю.
– Да, Андрей Андреевич Симагин. Золотая голова...
Андрюшка, что ли, с неожиданным раздражением подумал Вербицкий. Когда это он обзавелся золотой головой?
– Очень дельный ученый, – сказал Вайсброд.
Собственно, что это? Я завидую – кому? Кто мне завидовал все детство? Вербицкий уверенно обнял Алю – она с готовностью прильнула – и удовлетворенно стал впитывать плавное колебание под ладонью. Жар проступал сквозь тонкую ткань.
– Он молод? – спросил Вербицкий равнодушно.
– Приблизительно вашего возраста. Несколько моложе.
– И, разумеется, живет анахоретом – не ест, не пьет, ночует на работе?
– Да, почти. Даже теперь.
– Даже когда?
– Это была чрезвычайно романтическая история, – улыбнулся Вайсброд. – Он горячо полюбил женщину с почти взрослым сыном, лет пяти. По-моему, они очень счастливы...
В метро уже никого не было, и дежурная посмотрела на них с укоризной, когда они, торопливо шагая, встали на эскалатор.
– Так что это за спектры? – спросила Аля.
– Спектр... Ну, как вам...
– Попонятнее, – язвительно сказал Вербицкий, но профессор не понял иронии.
– Я и стараюсь, – произнес он вежливо. – Сверхслабыми взаимодействиями и, в первую очередь, биоспектрами в мире стали заниматься совсем недавно. Их открыли совсем недавно. Это сложнейшая производная психофизиологических состояний. Собственный спектр взаимодействует с окружающими излучениями, главным образом – со спектрами находящихся рядом людей. Наиболее интересным и загадочным из взаимодействий является резонанс. И наиболее мощным. Ну, понятно – взаимная энергетическая подпитка... Причем, поскольку всякий спектр расчленен на целый ряд уравнений, а те, в свою очередь, на регистры, полосы, участки – возможны одновременные локальные резонансы-диссонансы внутри одной пары взаимодействующих спектров... Помилуйте ради бога, я бестолково говорю, я не готовился и... не имею опыта популярных выступлений...
– Ну, мы довольно-таки квалифицированная аудитория, – с раздражением бросил Вербицкий.
– Да, но все же... Ну, например, с чего мы начали. Немотивированные любовь или отвращение, приязнь или неприязнь мы представляем как возникающие на уровнях высших эмоций проявления резонанснодиссонансных эффектов. А болезни? Любое органическое или психическое расстройство колоссально деформирует соответствующие уровни или регистры спектра, и это может быть использовано в целях утонченной безошибочной диагностики. Более того. Мы убеждены, что эти расстройства могут провоцироваться излучениями извне. Рост некоторых заболеваний, в том числе психических, мы объясняем ростом электромагнитного загрязнения среды, который постоянно увеличивает вероятность случайных патогенных резонансов. С другой стороны, возникает реальная возможность лечения непосредственно через спектр огромного числа недугов, от рака до шизофрении, путем подавления патологических участков излучением извне. Вероятно, станет возможной и парирующая иммунодефицит спектральная стимуляция...
На станции было свежо и пустынно, с грохотом утягивался в темноту тоннеля голубой поезд. Ай да старец, потрясенно думал Вербицкий. Ему, видите ли, у нас интересно... Однако забавными штучками они там занимаются, вдруг сообразил он, и хотел сказать об этом, но Аля его опередила:
– А вам не кажется, что ваши исследования безнравственны?
Вайсброд устало усмехнулся.
– Я ждал этого вопроса, Алла... э-э... Нет, не кажется.
– Но высшие эмоции, – пробормотал Вербицкий, – это же...
– Святая святых, – перебил профессор. – Но и святая святых зачастую нуждается в лечении. И необходимость лечения только увеличивается оттого, что это – святая святых.
Из тоннеля повалил шумный, рокочущий ветер. Теперь профессор почти кричал:
– Дефекты воспитания! Личные катастрофы! Длительное унижение! Наконец, случайное попадание в точки, где интерференционная картина на какой-то миг сложилась в патогенную подсадку! Разве человек сам виноват? Не виноват! Нуждается в помощи! Но – опасен! Как заразный больной! Величайшее несчастье, безысходное горе – неспособность к высоким чувствам! Мы вправе предположить теперь, что это – болезнь! Мы хотим ее лечить!
Пустой, сияющий изнутри поезд остановился, и они вошли в мягко раздвинувшиеся двери.
– До этого еще далеко, признаюсь. Мы очень, очень многого не знаем...
– Вы совсем потеряли чувство меры, – повышая голос, в грохоте вновь помчавшегося поезда сказал Вербицкий. – Не вы лично, Эммануил Борисович, а вообще. Вот вы произнесли: святая святых. Но вы совершенно не понимаете, что эти слова значат. У вас не осталось святого. Свято лишь препарирование. Вы ничего не хотите знать, кроме него, а про такую высшую эмоцию, как совесть, и думать забыли!
