лет десять. Поэтому каждый день я боюсь, что, заснув, не проснусь, что завтра для меня не будет. Но боюсь я не смерти – плевать, хоть прямо сейчас ройте яму. Я боюсь, что чего-то не успел. Просто потому что струсил, устал или не поверил. Потому что решил – мне это не важно и не нужно. Понимаешь о чём я?
Она кивнула повинно, быстро растеряв всякий запал. Догадки оказались верны. Только не так хотелось выведать это. Руки вцепились в одеяло. Как велико было желание вновь спрятаться и уйти от разговора. Терций всегда оставлял впечатление неунывающего человека, давно принявшего свои изъяны, свои шрамы и болезнь. Но, похоже, она ошиблась. Не суди книгу по обложке.
– Я не люблю говорить об этом, и ты, уверен, ни разу не слышала, как кто-то из наших поднимал бы «щекотливую тему». Но ты удивительная, знаешь? Мне в самом деле хочется рассказать. Наверно, потому что знаю: постараешься понять и влезть в мою шкуру, даже если это значит испытать и всю ту боль тоже. Я давно раскусил тебя, мать Тереза и принцесса Диана в одном обличье.
– Не говори глупостей, – как вообще на такое можно ответь? – По твоим словам, я прямо-таки идеал. Но это не так.
– Идеальных нет, – согласился, – но разве тот, кто пытается в каждом разглядеть лучшее и каждому дать шанс «побыть человеком», не достоин хотя бы уважения? Немногие готовы ценить людей за то, что они люди: с чувствами, страхами и желаниями.
Должно быть это лучшая похвала за всю её жизнь. Столь ненавязчивая и простая. Пусть и совсем не похожая. Хотелось рассмеяться, а может и заплакать, но вместо этого Элина попросила:
– Так ты расскажешь?..
Терций посмотрел ей прямо в глаза и, выждав некоего мгновения, а может разглядев-таки что-то, начал:
– Прошло уже где-то полтора года. Официальная версия, всем известная, звучит так. Мой брат, его друг и я поехали летом на места поклонений: в Горемыловку, где якобы похоронен Хорс. Разыгралась непогода, мы заплутали и набрели на полунощые земли. А там Железные стражи. Его друг погиб, я оказался заражён.
Холод сковал его голос. Так зачитывали протоколы и приказы, но точно не делились болью.
– Значит, всё это не правда?
Терций медленно кивнул.
– Сказки брата, лишь бы отбелиться перед Канцелярией, – вздохнув глубоко, он готовился к настоящему и неприкрытому. – Это действительно случилось летом. Только вот никуда мы не ездили, а остались дома. Тот день был обычным, настолько, что стёрся бы из памяти в ту же ночь. Но вместо этого стал роковым. Они перебрали, Гера и Лёва. Как школьники дорвались до отцовской винной коллекции. А потом и вести себя стали соответствующе. То на крышу залезут и горланят, то разобью тётушкин сервиз. Напоследок им захотелось поохотиться. На неключей.
Произнесённая в слух правда обожгла язык. Он скривился.
– Я пытался их остановить. Мы не можем вредить неключам. Не должны. Поэтому, когда они стали, как зверьё последнее, бросаться на местную детвору, я вступился. И так навсегда лишился возможности ходить. Гера попал куда-то в нерв, ноги отказали.
– Но почему тогда?..
– Целители могли бы вылечить, будь это открытая рана. Будь это сломанная спина или проткнутая насквозь печень. Но всё дело в мече брата. Он создал его сам. Из праха нечистых, из закалённой стали полунощья. Это хуже яда. Даже хуже Скарядия. Ведь скорее всего я бы умер в тот же день, – Терция вдруг охватила злость. – Но разве мог Гера это позволить? Был один обряд, за который он упёк человека на пожизненное. «Скупь-жель» да только не простой, а ещё хуже. Нужно было принести жертву Морене. Человеческую жертву. И тогда она поменяет жизни и судьбы.
Терций замолчал, и эта тишина сказала всё сама за себя. Элина потянулась и аккуратно разжала до побелевших костяшек сжатые в кулак пальцы.
– Поэтому ты его ненавидишь?
– Лучше бы он оставил меня тогда. Лучше бы Лев бежал, не оглядываясь. Я занял его место. Я убийца. Да и что толку если стал калекой, которого то пинают и смеются, то затем жалеют. Что из этого хуже? Даже не знаю. Для большинства я второсортен, лишён будущего, пародия разрушителя. И ведь всё это правда. У меня почти нет сил. И нет времени.
Элина кожей чувствовала всю боль и ненависть. Вот значит, каково это? Она впервые оказалась по другую сторону, когда хотелось переубедить и поддержать, доказать, что сказанное – лживые слова. Убеждённость Терция резала по живому – словно её отражение, да только искажённое зазеркальем.
– Знаешь, – волнение губило искренность, но Элина радовалась, что вообще нашла слова, – а я, наоборот, рада, что ты сейчас здесь. Пусть цена и непомерна. Если бы в тот день ты умер, мы никогда бы не узнали друг друга. Весь мир бы изменился, лишился такого прекрасного человека и друга. Представь, что бы сказал Дёма. Или Каллист с Десмой. Ты много значишь для них, и поверь мне, я-то знаю, потеря близкого навсегда оставляет след в нас, до конца дней. И плевать должно быть, что там говорят всякие пираньи. Они найдут к чему придраться, даже если ты само совершенство. А шрамы…Десма научила меня, что стыдиться и скрывать самих себя – только вред. То, что там думают другие, только их проблемы. Всё же иногда её стоит послушаться.
Кто бы мог подумать, что Эля-неудачница возьмётся убеждать кого-то в том, как нужно любить себя. Откуда ей вообще такое знать?
Терций мотнул головой, но после всё же не выдержал и потянулся за объятьями. О его тактильности знали все, но сам он намерено сдерживался. Теперь Элина думала: «Не из-за того ли, что боялся, вдруг им будет противно?»
Ухо обжигало чужое дыхание, прерывистое, но медленно приходящее в норму. Тогда же тихий шёпот сказал:
– Спасибо.
***
Ночью Элина проснулась от кошмара. Кожа плавилась. Дым клубился в горле. Всё пылало. Перед глазами плясали языки пламени.
Оглядев тихую безмятежную палату, она с трудом выдохнула. До чего же реалистичный сон. Хотелось сбросить его, как наваждение, и позабыть навсегда.
Поднявшись с кровати, Элина тихонько выскользнула в коридор. В новогоднюю ночь никому не было дела до пациентов. Воспользовавшись этим, она поднялась выше и проскользнула сквозь служебный ход на открытый балкончик. Обычно целители здесь курили – пепельницы стояли в каждом удобном углу.
Вглядываясь в темноту, разбавляемую лишь далёким светом фонарей, Элина не могла избавиться от дурного предчувствия. Как могли они с Яромиром настолько расслабиться? Как могли посчитать, что половины обряда достаточно, и до нового тысячелетия ещё куча времени? Как могли, в конце концов, дать Чернобогу свершить его ужасный план, принять за кого-то неважного, неопасного, готового в любой момент сыграть по их правилам?
«Яромир?» – и
