Иван обходил гнилые объедки, экскременты, и даже завернутый в покрытые плесенью пеленки, гниющий кусок человеческой плоти. На пути ему в основном попадались пьяницы в изодранных рубахах, которые обтирали углы и стены, ища в них опору для своих, почти истлевших тел.
Отвращение накатывало на Ивана волнами, каждый раз, когда, он видел, что-то до ужаса омерзительное, то жмурил глаза до цветных кругов. Но желание идти дальше и поскорее выбраться отсюда пересиливало тошноту. Он уже сомневался, в том, что найдёт здесь то за чем пришел.
Среди мещан и аристократов ходило множество слухов и домыслов о самом ужасном из районов Царь — Града — Птицыно. Но не многие могли похвастаться подлинным знанием. В основном они все сходились на том, что этот район являлся грязной ямой, где путаны, колдуны и нечистая сила, устраивала оргии. И пересечь мост для обывателя, значило добровольно спуститься в ад.
Что ж, кое в чём злые языки были правы. Птицыно действительно походило на выгребную яму, так же здесь располагалось множества публичных домов (их Иван увидел на самой широкой, видимо, главной улице), а также посвященные, которым страх мешал жить среди людей, забивались сюда, словно крысы в мусорную яму, доживая свой век в нищете и голоде.
Иван, конечно, не ожидал увидеть здесь оргий и пиршеств, но и в его сознании не укладывалось то, что Птицыно будет представлять собой трущобы, где главная улица, это скопище трактиров и публичных домов, а все остальное — грязные трущобы, до которых давно желает добраться чума.
Иван понял, что, зря подверг себя опасности, и стоит поскорее исчезнуть отсюда, как среди кричащих вывесок публичных домов, он наткнулся на одну простую, в виде летучей мыши.
Она гласила:
Колдовская лавка сударя Ужастина.
Если и здесь не повезёт, решил Иван, то я сразу же уйду и больше не вернусь сюда. Колокольчик над дверью звякнул, и Иван оказался в полутёмном помещении, которое освещало всего несколько свечей. Каждый шаг Ивана отдавался скрипом.
— Добро пожаловать, Ваше Сиятельство, — человек за прилавком говорил дружелюбно, но его лицо было скрыто в тени.
Иван прищурился. Тени, словно покрывало, лежало на полу пустых прилавках, и ничего не удавалось рассмотреть.
— Чего изволите? — поинтересовался, видимо, хозяин лавки.
— Мне нужен пигмент или что — нибудь, что поможет обрести мне признание, — решил не затягивать Иван.
Мужчина помолчал, а затем отступил во тьму. Иван слышал, как дважды скрипнули дверные петли, и свеча вновь выхватила из темноты белые руки владельца и выцветший камзол.
— Пигмента у меня не водится, — сказал мужчина, демонстрируя деревянную шкатулку. — Но если Вам нужно привлечь к себе внимание, то это в самый раз.
Иван подошёл ближе, и заглянул в услужливо приоткрытую владельцем лавки шкатулку. Внутри был белый порошок, ослепительно искрящийся в столь тёмном помещении. Такой мог сделать и Пётр, но вместе с этим появилось бы множество ненужных вопросов.
— Используйте немного, когда будете мешать краски, и любой непосвященный не сможет оторвать глаз от Ваших картин.
Ивана это устроило. Всё же не зря он решился на этот отчаянный поступок. Руки уже тянулись к шкатулке, как крышка той захлопнулась, чуть не прищемив ему пальцы.
Мужчина прокашлялся.
Иван запустил руку в карман и бросил на прилавок мешочек со звенящими монетами.
— Какая щедрость, Ваше Сиятельство. Право, не стоило, — довольно охнул владелец лавки, однако, ловко пряча мешок с монетами. — Вы пришли в Птицыно по Чёрному мосту?
Иван кивнул.
Он больше догадался, чем увидел, как мужчина качает головой.
— Это не дело. Никогда больше там не ходите. Выйдите лучше, с другой стороны. Там, где Птицыно сливается с жилыми домами. Идите по главной улице не сворачивая, пока не наткнётесь на забор, которым от нас отгородились жители города. Отсчитайте влево от угла сгоревшего дома три доски, последнюю можно сдвинуть. Если пролезете через дыру, то окажитесь в глухой подворотне. Там мало кто живет, так, что Ваша персона останется незамеченной.
Иван сухо поблагодарил мужчину и покинул лавку. Он рискнул и последовал совету сударя Ужастина. По ощущению время было около полуночи, когда Иван вылез в тёмной подворотне. Если он правильно сориентировался, то находился сейчас, где — то на другом конце города. И где прикажете сейчас ловить экипаж?
Иван шептал ветру просьбу избавить его от вони Птицыно. Поплотней закутавшись в шинель и грязную тряпку, Иван шел по незнакомым улицам прячась в тенях. За пазухой лежала шкатулка. Ему казалось, что из окон домов за ним следят множество любопытных глаз, знающих его секрет. Это заставляло ноги двигаться быстрее.
Перевести дыхание он смог только в экипаже, нанятом у трактира.
Следующим вечером Фёдор вместе с Александром отправились к Дольским. Иван ничего не сказал Фёдору о своем визите в район Птицыно. Поэтому хотел, чтобы старший брат как можно быстрее уехал, но тот принялся искать часы, посеянные несколько дней назад. Ивану пришлось отдать ему свои, лишь бы он наконец ушёл.
И вот, оставшись наедине со своими картинами, он смог вынуть из-под матраса шкатулку. Её содержимое он добавил прямо в масляные краски, по немного в каждую, и продолжил писать картину. С каждым мазком на холсте всё отчетливей проглядывался Сиреневый Сад: его белые гроздья цветущего кустарника, сочная зелень и чистое небо. Всё это он отчетливо представлял в голове, стараясь перенести образ на холст.
По окончанию работы, сразу стали видны изменения. Эта картина была, как будто ярче предыдущих и выглядела, словно окно в их приусадебный сад. Протяни руку, и будешь там.
Надо же, усмехнулся Иван, владелец лавки не обманул меня.
Опустилась глубокая ночь, он поставил картину рядом с кроватью, а шкатулку с порошком вернул под матрас. Щелчком пальцев он погасил свечи, и удовлетворенный своей работой, забрался под одеяло.
Следующим же утром картина было отнесена в художественный салон на Золотой Аллее. Увидев его, идущего мимо витрины, смотритель закатил глаза, внутренне обращаясь к небу.
— Ох, сударь, у нас очень много картин в последнее время. Приходите позже, — загнусил смотритель, желая поскорее от него избавиться.
— Это последняя, — твердо сказал Иван. — Если вы сегодня не сможете продать её, то я больше никогда не переступлю порог вашего салона. Нет, я выброшу все кисти и краски, а холсты отправлю в печь, — добавил Иван, предавая своим словам вес.
Смотритель с недоверием покосился на него и после нескольких мгновений раздумья, он со вздохом всё же принял картину.
На обратном пути в квартиру, тревожные мысли одолели Ивана. Стоило ли произносить столь громкие речи? А вдруг ещё утром
