аристократии.
Он был из крепостных герцога Курасова, которому тот дал вольную и выделял жалование на момент обучения. Скорее всего тут свою роль сыграла жалость, так как юноша был сиротой. Но несмотря на то, что до пятнадцати лет он ни умел не читать ни писать, юноша делал колоссальные успехи в учебе, которые могли дать ему дорогу в обеспеченное будущее.
Этот юноша учился на одном факультете с Петром и Евграфом Яковенко, но на практику они ходили в разные места. Союз Северных Сов был как раз Ивану по пути, и он предпочитал вести беседы с крепостным студентом, о: теме свободы, которую в последнее время затрагивали отечественные писателе, о недавно назначенном министре культуры, и о чистках, которые проводятся по любому поводу; если не мог делать наброски.
Как — то раз Иван даже позвал его с собой на выставку работ художника Потакова. Ни Пётр, ни Фёдор больше не горели желанием составлять брату кампанию в таких мероприятиях. Они откровенно скучали, пока Иван восхищался мазками и стилем, или пока он вёл беседу с самим Потаковым, впитывая, как мох, каждое его слово и превознося до небес в ответ.
Приближался выпускной, и отвыкшие от домашней жизни братья решили остаться в столице, занявшись каждый своим делом. Но Пётр вдруг в последний момент пошёл на попятную, и отказался от предложения Императорской Академии Наук, предпочтя, подобно пауку забраться в тёмную щель и не вылезать оттуда. Иван так и не смог найти этому объяснения, а Пётр сделался ещё невыносимее. И как бы он не протестовал, угрожал или убеждал, Иван не собирался оставаться в родной усадьбе. Возможно, когда — нибудь он вернётся туда на совсем, но сейчас его целью было стать самым востребованным и прославляемым художником, даже не десятилетия, а века.
И в самом начале всё действительно шло хорошо. Он мог часами гулять по городу, захаживая в самые разные его уголки. То он делал наброски Императорского дворца и университета на Центральной площади, то прекрасных сударынь и гордых господ на Золотой Аллее, то гимназистов, спешащих домой, после уроков в Березовой Роще, то толкотню и гвалт на рынке, то низенькие дома на окраине города, то обстановку кабаков, которые они с Фёдором иногда посещали. Птицыно Иван всегда обходил стороной, поглядывая на него с другого берега. Ещё не хватало навлечь на себя подозрения в колдовстве или подцепить заразу.
Возвращаясь в квартиру, где он жил вместе с Петром, Иван раскладывал получившиеся за день наброски в порядке перенесения на холст и брался за работу, по удобней установив мольберт.
Он ценил каждую свою, даже незначительную, картину и верил, что все они найдут своих ценителей. Целых три художественных салона согласились приняли его работы, но…
— М-да-а… — протянул Александр, когда заехал к братьям на огонёк, но застал только одного. Они сидели у печи, распивая привезенную старшим братом бутылку вина. — Я признаться, не думал, что из чирканий Петра выйдет, что — нибудь путное.
Сам обсуждаемый загулял с университетскими друзьями и должен был приползти домой не раньше первых петухов.
— Ну, а ты? — Александр окинул взглядом груду измалёванных холстов. — Как твои творческие успехи?
— Лучше, чем ты думаешь, — дерзко ответил Иван. Ему не хватило духу сказать брату, что за прошедший год он смог продать только две картины. Может быть оттого, что представлялся чужим именем?
Александр был не единственным, кто затрагивал подобную тему.
— Вам стоит бросить это занятия, — сказал смотритель одного из художественных салонов. — Оно совершенно не приносит вам прибыли, одни только расстройства. Картины получаются сухими, в них нет ничего, что бы притягивало взгляд.
Иван нахмурился, и не скрывая гнева произнёс:
— Чем вы здесь занимаетесь? Продаёте? Вот и продавайте.
Слова этого мещанина стали для него подобно пощечине. Куда же делись четырнадцать лет его жизни? Канули в пустоту? На что он их потратил? На простое марание листов? Почему труды Петра окупились, а его нет? Неужели все потеряно? Множество самых разных вопросов терзали его голову. Он не знал, куда от них скрыться и возможно ли вообще это сделать. Они раздирали его изнутри, не давая покоя, заставляли жалеть и сомневаться.
В такие момент, когда разочарования от самого себя захлестывало его, он вспоминал о Сиреневом Саде, где были матушка и дядюшка Лев, которые непременно приободрили бы Ивана.
Как в бреду он вышел на набережную, и остановился, вцепившись в перила. Иван смотрел на мутные воды Вены, бегущие куда — то в сторону юга и не видел собственного отражения, но зато в вечерний час в воде отлично отражались огни Птицыно, пристанище жалких гадалок и прорицателей. Неизвестные искорки маняще искрились в тёмной воде, приглашая зайти.
И Иван подумал, что если не пересечёт мост сейчас, то завтра наверняка одумается и упустит свой шанс стать тем, кем желал. Но даже будучи в отчаянии не стоило бросаться в огонь, не захватив с собой ведро воды.
Купив за копейку у проходящего мимо тряпичника замызганный плащ, больше похожий на половую тряпку, он накинул его на плечи и чуть не показал прохожим свой ужин. От ударившего по носу запаха тухлой рыбы в желудке всё скрутило. Но покупка того стоила, она укрыла его до самых пят, скрыв и кюлоты, и сапоги.
Хоть Иван все решил, и даже скрыл свою личность, но каждый шаг по мосту, приближающий его к ярким огням, давался ему с трудом, словно он балансировал на острие иглы.
Иван одинокой тенью брел по мосту, стараясь рассмотреть противоположный берег из — под капюшона. Но световой карнавал слепил его, и мужчина понял, что не сможет ничего увидеть, пока не перейдёт на другой берег. Даже шум с той стороны доносился до него, как — то приглушённо.
Стоило сойти с моста, как режущее глаз буйство красок исчезло, и появились обычные фонари на жиру. Эта деталь была единственной, что напоминала о той стороне берега, которую Иван оставил за спиной. Теперь повернуть назад уже не представлялось возможным.
Кривые и обшарпанные здания из кирпича окружали его, отходы валялись прямо на мостовой, и несло невообразимой вонью, словно он попал в свиной хлев. С другого берега район выглядел совсем иначе, огни были лишь красивой обманкой. Кто — то неумело, но весело играл на гармошке, издаваемые ею звуки неприятно резали по ушам.
Иван поморщился. Интересно, подобный реализм устроил бы смотрителей художественных салонов? Если бы не угроза Тайной Канцелярии, то он непременно попробовал бы это узнать.
Стараясь, как можно меньше марать сапоги,
