– Хмурому велю на ночь мою стаю в город впустить. Береженого – Бог бережет. Мало ли какая блажь в башку кому взбредет? Дуракам закон не писан.
Войтик, медвежья туша, вперед бежит. Глядит на разбойника, как на красну девку не глядят.
– Толян, опочивальню командиру!
Хлещет двери наотмашь, того и гляди с косяков вылетят.
За ними Пивень потащился.
– А ведь, Слав, все по твоему слову вышло, – сказал волхв в дверях, шепелявя и присвистывая сквозь выбитые зубы. – Вроде бы и без обиды все говорил, а конязь таки задрался.
– Зато теперь обиду затаит, – хохотнул Войтик. – Веселина с ножом у горла уж точно не простит.
– Ну и ду рак буде т, – отрезал Стас. – Я же тихо, по-домашнему. Без мордобоя.
– А если не по-домашнему, тогда как, командир? – ухватился Войтик. – Если вот это «тихо» называется.
Стас недовольно поморщился, но ответил:
– Тогда, Войтик, друг мой, обижаться уже некому.
Войтик остановился, обдумывая слова командира. О чем-то догадался и захохотал:
– Ну, так это же лучше, когда некому! По сторонам озираться не надо. Гуляй в ночь-заполночь смело, и слова поперек никто не скажет.
А через сутки из города потянулись воза. Люди собирали скарб, грузили его на воза, сверху сажали ребятишек и, бросая жилье, выбирались за ворота. Бабы ненароком оборачиваясь, вытирали слезы. Мужики сопели в бороды. Соседи, выглядывая из-за тына, махали украдкой рукой.
Потянулись обозы из ближних весей. Сорванные словом волхва и волей вождя с насиженных мест, люди тянулись к новому родовому очагу.
Город притих.
Улицы опустели. Даже не слышно лая собак. И только сдержанный волчий рык ночами врывался в дома через наглухо закрытые ставни.
Пивень целыми днями пропадал в думной избе, где до хрипоты до матерного лая судил и рядил целовальную грамоту с начальными людьми.
Изредка здесь появлялся и Стас. Садился скромненько в уголок. Следил за всем происходящим своими серыми зоркими глазами. Лай умолкал.
Сидел. Слушал.
Изредка коротко ронял.
– Пивень, пометь… Все крепости по краю Сумерек – мои. Себе их забираю. Из Соколеня за ними не уследить.
– Да, вождь, – кивал головой Пивень.
Закрывались за ним двери, и лай разгорался с новой силой. Только что за бороды друг друга не таскали. И то потому, что успел-таки Пивень сбрить всю свою красу отточенным до зеркального блеска ножом.
Иногда покидал терем, поднимался на стену, подолгу смотрел по сторонам. Переходил из башни в башню и снова внимательно разглядывал и город, и округу.
Со стен спускался в город. Безбоязненно толкался среди людей. Страх потихоньку отпускал народ. Хоть и набегом захватили конязя, но свои. Здесь выросли, здесь жили… Понапрасну бить не будут. И грабить не начнут. Поначалу, завидев его, прятались за угол. Но потом любопытство взяло верх. И то! Как не поглядеть на диковинного вожака волчьей стаи? Решили, что и не так уж и страшен, как слухи обрисовали. Росточком невелик, лицом приятен. Даже улыбчив и обходителен. И поговорить умеет. И чем так конязя напугал? Если, к слову сказать, так и конязю не следовало волхва обижать.
На третий день появился в хоромах конязя.
– Здрав будь, коняже, – бросил от порога, по-хозяйски направляясь в передний угол.
Конязь окинул его ненавидящим взглядом и буркнул что-то в ответ.
– И на том спасибо, – без обиды отозвался Стас. – Только ты, конязь, не на меня, на себя пеняй да обижайся, на свою гордыню, которая твой разум помутила.
– Разодрал ты коняжество на две половинки, как прелую портянку, и радуешься, – хмуро ответил конязь.
– С чего бы? – изумился Стас. – Разве род вместе с землей уходит? На возах вместе с бабами и ребятней увозит ее? Отнюдь! Еще и новых земель прибавляется. Управляюсь с Сумерками, края земли не увидишь. А ты говоришь – землю разодрал!
– А межа? – хмуро спросил конязь, исподлобья глядя на Стаса. Длинные волосы упали на высокий лоб. Голос хриплый, с надсадой.
– Межа родовая, не пограничная. А пограничную межу нам, нашему роду беречь! Придет беда, сам воев приведу и с мечом в первом ряду встану. Но жить, уж прости, будем сами.
Лицо конязя немного разгладилось.
– А почему сразу не пришел, не рассказал всего того, что сейчас от тебя слышу?
– Прости, конязь, занят был. Сумерки над краем висят. Да и ранен был. На лавке валялся. До сих пор дыра в боку. Но и тебе не Серда, волхва послушать бы надо было. А ты его в узилище, да оковы на руки.
– А волчонка с ножом к горлу зачем поставил? – Князь снова нахмурился и непримиримо тряхнул головой. – В палате дружина набольшая, гости торговые. А он с ножом.
– Они мне, конязь, не только кровь, они мне жизни свои на ладони положили, так разве могу я бросить хоть одного из них? Какой же я после этого вождь? Но и ты хорош! Зачем было железами грозить? Меня на горло не возьмешь…
Говорил неторопливо, доверительно, почти ласково, как с малым ребенком.
– У нас ведь как говорят? С волками жить, по-волчьи выть! А ты разнежился, жирком, уж прости, заплыл. Да и воеводы твои мышей перестали ловить. Спеси много, а службы и на медный грош не видно. Твою крепостцу я бы и с десятком моих людей на нож взял, только кровью бы все улицы залил. Да и теремок твой в ней тогда по золоченые маковки бы выкупался. А воеводы твои где были?
– Так бы уж и залил?
Стас оставил его вопрос без ответа.
– Ты, конязь, моих волчат не видел. Вот как с обидой расстанешься, приезжай ко мне. Я тебя закрытыми воротами и лаем не встречу. А про прелые портянки забудь. Я Соколяню не враг. Так я говорю, Веселин? – Парень растянул губы в широкой улыбке и кивнул головой. – Мне с тобой делить нечего. И на глупости времени нет. Сумерки висят над головой. И если не управимся с ними, не только Соколяню, всему здешнему миру не жить. Уж поверь мне. Я погостил там. У них!
– Так же, как у меня? – криво улыбнулся конязь.
– Да нет. С тобой мы, как с близкой родней. За столом, да по-домашнему. Считай, что повезло. А там и столы перевернули, и посуду перебили.
– Малым числом ходил? – последовал ехидный и злорадный вопрос. – И самому перепало?
Стас весело рассмеялся.
– Ну, не без этого. В гости сходить и по морде не получить? Разве это драка, когда наутро вспомнить нечего? – И согнав улыбку с лица, уже серьезно закончил: – Вот такие дела, конязь. Мне через плечо оглядываться некогда, дорогой товарищ. Враг у ворот стоит такой, каких этот свет не видывал… А воевод своих гони в три шеи. Профукают они твое коняжество за милую душу. Пусть репу выращивают и с внуками нянчатся. Все какая-то польза от них будет. А хочешь, я тебе по-дружески пяток – десяток своих волчат дам на время? Они твою дружину махом научат, с какого конца репку чистят!
Конязь промолчал. Сидел, низко опустив голову, глядел в открытое лицо Стаса, на котором сейчас не было и тени былой угрозы. Хорошее, только усталое и немного бледное лицо. С таким лицом не врут, не обманывают.
И все-таки поджал губы.
– Чтобы потом и моя дружина перешла под твою руку?
Стас спорить не стал. Зачем? Слова на ветер? Не конязь говорит, обида в нем.
– И погостить приеду. Но только если землю дробить не будешь.
– Снова здорово! – улыбнулся Стас. – Зуб даю, как сказал бы наш друг Толян. Отвечаю… Нам, конязь, друг без друга не прожить, не выжить. А сейчас прости, дел еще накопилось. А времени нет. Сам волхву три дня определил.
– С Сумерками не врешь? Так ли уж все страшно?
– Как-нибудь расскажу во благовременье.
– Если так, грамоту подпишу…
– Уходим завтра. Веселин, дружок, снимай пост. Свободен, конязь. Но…
– Можешь не говорить. Терем твои люди стерегут.
Слав тихо рассмеялся.
– Только из уважения конязь. Чисто символически. Оберегают, можно сказать, как монаршею особу. Под локотки поддерживают. Чтобы не обидели.
Наутро последний обоз вытянулся перед воротами.
Стас вышел на крыльцо, перемахнув через резные перила, молодецки прыгнул в седло и чуть не охнул от боли. Серый вздрогнул, скосил на него свой черный глаз и оскалил крупные желтые зубы.
Его «волчата» выстроились перед крыльцом в две ровные шеренги и счастливо улыбались. Все до одного они были одеты в короткие безрукавки-волчовки. От удивления Стас поднял брови и, напуская на себя строгость, грозно спросил:
– И как, судари мои, я теперь должен выкручиваться перед стаей? Или вы забыли мое клятвенное обещание? Толян, твоих рук дело?
– Тебе тоже есть, командир, – оставив без ответа этот, непростой и даже щекотливый вопрос, порадовал его Толян. – Зато сразу видно, что не отстой едет, а реальные пацаны.
– Ну, спасибо. Сейчас заплачу от восторга.
– Плачь себе на здоровье, – ухмыльнулся Толян. – От умиления и дикой, и даже нечеловеческой радости. Ребята забрали все, что было у скорняков…
Осталось только смириться с новой формой одежды и махнуть рукой.
– Домой ребятки! Домой…
Толян подмигнул Войтику. Тот выкатил шалые глаза, засвистал по-разбойничьи и залихватская, почти забытая песня грянула над просыпающимся городом.
