– Ну ты чего, я не того… – забормотал Молвошка, прикрывая лицо рукой, будто от сильного жара. И даже попятился, будто хотел спрятаться за спину Вояты.
Тем не менее, невзирая на эти явные признаки раскаяния, девушка, смотревшаяся рядом со взрослыми парнями будто воробей, продолжала сверлить его взглядом. Воята протянул руку и сделал между нею и Молвошкой оберегающий знак.
– Будет тебе, – сказал он девушке. – Ступай, пора уже.
– А ты чего здесь затесался? – напустилась она на Вояту. – К бородатым своим ступай, ты с парнями отгулял уже!
– Чего?
– Женатым тут делать нечего!
– Ты обо мне, что ли? – изумился Воята.
– Так ты же на… – начала Гневаша и вдруг запнулась, обернулась почему-то к оврагу, потом поспешно прижала руку ко рту, будто ловила готовые вылететь слова.
Все молчали. Предслава, подойдя поближе, бросила на Вояту вопросительный взгляд; он кивнул на Гневашу и пожал плечами.
Ничего не добавив, девушка развернулась и пошла к краю оврага. Маленького роста, очень щуплая, с мелкими, маловыразительными чертами лица и тонкой почти бесцветной косой, она казалась ребенком. Ей сравнялось четырнадцать лет – и впрямь не так много, – но именно ее слушались остальные девушки, ибо она, Гневорада Кологостевна, уже год как была избрана баяльницей. Этой чести она была обязана не красоте и не доброму нраву, которых и в помине не было. Их отсутствие возмещалось другими достоинствами. Во-первых, на что указывало само ее имя, она происходила по женской линии из прямых потомков Радогневы Любшанки и была названа в честь ее младшей дочери (бабушки Вояты, давным-давно покойной). А во‑вторых, Гневаша славилась как пророчица – ее посещали видения будущего. С самого детства она была одарена этим беспокойным даром и по малолетству и неразумию часто путала, что уже было на самом деле, а что ей только примерещилось. Поначалу ее в семье считали вруньей, пока не разобрались, что к чему. Ее видения были настолько жизненными и четкими, что она и сейчас, уже приобретя кое-какой опыт, зачастую с трудом отличала уже случившееся от только намеренного случиться.
– Женила меня, видать, уже, – буркнул Воята, провожая ее глазами. – Ишь ты, быстрая…
– Она же не сказала, когда это будет. – Предслава тайком вздохнула, встав рядом с ним. Она желала счастья брату и хотела, чтобы он нашел себе достойную жену и обзавелся детьми, продолжателями своего древнего и знатного рода, но было грустно при мысли, что раньше или позже ей придется научиться делить любовь и внимание Вояты с другой женщиной. – А когда-нибудь да будет, не иначе.
– Ладно – женила! – Воята хмыкнул, глядя в спину уходящей Гневаши – она так спешила, будто боялась, что у нее станут выпытывать подробности. – Главное, чтобы не на себе…
Предслава фыркнула. Из-за своего беспокойного дара Гневаша всегда была чужой в кругу ровесников и ровесниц, и хотя посещала вместе со всеми девчоночьи и девичьи посиделки, своей на них никогда не была. Другие девчонки смотрели на нее с опаской, не звали в игры, хотя и отказать в участии не имели права. С ней боялись разговаривать, не желая ненароком услышать что-нибудь тревожное. Лишенная по-настоящему детства и девичества, Гневаша сызмала отличалась колючим и неуживчивым нравом. Она считалась Девой Альдогой и невестой Волхова – а кого же еще было выбрать, как не ее, столь явственно избранную богами? – но ладожане пребывали в молчаливом убеждении, что настоящего земного жениха для нее не сыщется и через несколько лет, когда ходить в девицах ей станет неприлично, Гневаша переселится в Велешу, где ей самое место.
Приближаясь к краю оврага, она нетерпеливо, с досадой взмахнула рукой – девушки быстро, толкаясь и тесня друг друга, выстроились в ряд, взялись за руки и растянулись так, чтобы охватить почти весь овраг. В «берлоге» их с нетерпением дожидался Гостята, одетый в шкуру и личину: вот-вот «медведь проснется», разбуженный девичьим пением, вылезет со страшным ревом, начнет гоняться за девчонками, пока не поймает одну и не утащит к себе в логово, а парни потом будут его оттуда выгонять с рогатинами и собаками, чтобы освободить «похищенную Лелю» и тем окончательно выпустить в мир весну… Вопля, визга, возни, беготни, драки хватит надолго, а разговоров потом будет еще больше. И не один день еще всякий встречный станет подмигивать той «Леле», которую медведь поймает. А кто посмелее – и доставать расспросами, что такое лесной хозяин в своей берлоге успел с нею сотворить…
– Я не опоздал? – послышалось сзади. Предслава обернулась: ей поклонился мужчина на шестом десятке, седой, полноватый, но еще крепкий и бодрый. – Здравствуй, Волегостевна! Как там, медведь еще не съел мою внучку?
– Здравствуй, Рерик ярл. – Предслава улыбнулась. – Не беспокойся, я за ней присмотрю.
– Я знаю, тебя медведь должен послушаться. – Рерик ярл окинул взглядом ее медвежью накидку. – И все-таки, ты знаешь, за столько лет я так и не смог привыкнуть, что здесь, в Ладоге, берсерки – женщины!
Предслава засмеялась.
– Не пора тебе еще сменить эту «медвежью рубашку» на какую-нибудь красивую греческую далматику? Ты слишком молода и красива, чтобы проводить время под землей и заседать в совете седых старух. Недавно я слышал предание, будто сама богиня Лада зимой ходит по лесам в облике медведицы, а весной, как раз в этот день, сбрасывает шкуру и снова оказывается прекрасной девой! я вспомнил об этом, когда тебя увидел. Что хорошо для богов, то хорошо и для людей, и ты будешь прекрасна, как настоящая богиня, когда сбросишь шкуру!
– Срок придет – глядишь, и сброшу. – Предслава отвела глаза.
– А если для этого нужно сделать что-то особенное… например, рассечь шкуру острым мечом… или, допустим, чтобы деву-медведицу поцеловал отважный воин… ты лишь дай мне знать! – Рерик ярл подмигнул ей и расправил усы, показывая, что не утратил с годами доблести ни в каком отношении.
Предслава засмеялась, отворачиваясь. Эти намеки ее не так чтобы удивили: за зиму она не раз слышала разговоры на сей счет и знала, какого мнения держатся ее родичи, не исключая бабки Милуши и воеводы Велема. Именно Рерика ярла прочили ей в женихи по окончании срока ее «печали». Будучи сам старинного королевского рода, он имел право искать руки бывшей княгини. Рерик ярл жил в Ладоге уже лет пятнадцать и пустил корни. Многие знатные роды были бы не прочь с ним породниться, но он ловко избегал этой чести, умея притом никого не обидеть. Впрочем, отцы и деды возможных невест сами помогали ему в этом, отчаянно соперничая между собой, и существовала даже договоренность, что ради общего спокойствия Рерику не следует брать жену ни у кого из местных. Но теперь, когда появилась Предслава, Рерик сам стал намекать Велему, что не прочь к ней посвататься. И Велем обрадовался: выйти за человека менее знатного для его племянницы означало уронить себя, а князья ведь в ворота гурьбой не ломятся.
К тому же он был бы вдвойне рад найти для Предславы достойного жениха именно здесь, в Ладоге, чтобы Ольг киевский больше не мог сватать ее в Русскую землю, но при этом не имел оснований обижаться, что она отвергла тех, кого он ей предлагал. В отличие от Ольга, твердо обещавшего отдать свою дочь Зарялу, ладожане насчет Предславы обещали самое большее подумать.
Но Предслава радовалась, что еще почти полгода может уклоняться от разговоров о сватовстве. Она ничего не могла сказать против Рерика – он хоть и не молод, но удивительно бодр для своего возраста, однако грустила при мысли, что неминуемо овдовеет опять. Через пять лет, пусть даже через десять – все равно ей доживать век одной. Видно, на роду написано…
– Насколько мне известно, в нынешнее лето воевода снова намерен ехать в Киев, – продолжал Рерик. – Он ведь должен привезти в жены сыну ту деву, дочь Ольга, которую просватал в прошлом году. И мне также известно, что он сомневается, захочет ли Ольг киевский выполнять договор…
Предслава повернулась и вопросительно посмотрела на собеседника. Такие сомнения действительно существовали – и Велем, и она сама отлично помнили, что расстались с киевским князем не очень-то по-дружески, – но Рерик говорил так, будто имеет добавить нечто особенное.
– И сдается мне, что Ольг охотнее отдаст дочь в Ладогу, если ты, его племянница, станешь моей женой, – закончил Рерик. – Тогда Велем сможет требовать, чтобы Ладога была включена в докончание с греками, что нам принесет большие выгоды. Ведь ты – дочь бывшего киевского князя Аскольда, внучка Ульва Дира, который впервые утвердил в той земле власть северных князей. И к тому же рассказывают, что сам Ульв Дир был человеком Ингвара конунга, сына Харальда Боевого Зуба, и тот отправил его на завоевание Миклагарда.
