И тут же бойцы, словно забыв об усталости, бросились на зверя.
– Отрубите ему голову! Сдерите шкуру! – неистовствовал попович. – Выньте сердце и сьеште его. Только так мы отвадим грозу! Только так одолеем ведовское помраченье!
Но волк не стал дожидаться расправы и устремился обратно в лес. Вои, прогнав зверя, засвистели, загорланили, пьяные от счастья. А в стан уже возвращались ездоки, гнавшие югорцев. Усталые, но довольные, они махали издали руками, приветствуя товарищей, и те кричали им в ответ, славя мужество собратьев. Точно и не было взаимных распрей, поделивших надвое рать, точно исчезла лютая ненависть и унеслась с зимним ветром злоба, разъедавшая войско. Все опять ощутили себя единым целым. Надолго ли?
Хоть князёк погиб, а югорцы опять забились в свою столицу, русичи решили не откладывать уход. Стан их был разгромлен, повсюду дымились обугленные ветви, валялись раскиданные шкурки соболей и лисиц, лежали развороченные сундуки и раздавленные короба.
До вечера вои копали новые могилы и ставили кресты.
– Это-то зачем? – вопрошал Моислав, показывая на кресты. – Всё равно чудины разломают.
– Ежели разломают, на них грех будет, – отвечали ему ратники. – А мы свой долг перед Богом выполним.
Попович пожимал плечами и отходил в сторону.
Поздним вечером явились югорские послы. Просили отдать тело князька, обещая взамен выдать останки русских пленников. Новгородцы не торговались – не до того было.
Трупы казнённых югорцы привезли мешках из лосиных шкур. Остановившись по ту сторону замёрзшей реки, вывалили их на запорошенный лёд и, развернув нарты, умчались обратно. Новгородцы спустились в низину, развязали мешки, заглянули внутрь. Долго костерили чудинов, узнавая в убитых своих товарищей: у кого-то язычники отрезали голову, кому-то вырвали сердце, кого-то и вовсе сожгли без милосердия. Такое зверство заставило новгородцев подумать о приступе, но ярость быстро сменилась отупляющей усталостью. После целого дня сборов, сражений и рытья могил люди едва держались на ногах. Соорудив из остатков бересты, шкур и принесённого лапника хлипкие укрытия, кое-как переночевали, а на следующее утро двинулись в путь.
Уходили мрачные, хоть и с некоторым удовлетворением: югорский князёк был мёртв, а значит, поход всё же не совсем провалился. Но этого было мало, слишком мало, чтобы утешить русичей. Не за этим шли они в такую даль, не об этом мечтали. Им нужна была пожива, а что они получили? Смерть товарищей, разлад в войске, гибель скарба и… несколько полуобгоревших ногат. Вот и вся добыча. Было от чего прийти в уныние. Но тяжелее всего была неизвестность, предчувствие новых бедствий. Нарт хватило только для раненых, остальные шли пешком, да ещё волокли на себе шкуры и бересту для чумов. Еды не было вовсе. Впрочем, голод не пугал новгородцев. В лесу, хоть и зимнем, всегда можно раздобыть себе пропитание: подстрелить глухаря, загнать оленя, поднять шатуна. Не это страшило новгородцев. Куда больше тревожили их морозы и снежные бури. Холод неотступно довлел над ними, не отпуская ни на миг. Лишь на привалах, разведя огонь, они могли согреть озябшие руки и ноги, но утром, когда приходилось подниматься с колючего лапника, у прогоревших кострищ оставались лежать один-два околевших от стужи воя. Незнакомые с югорским искусством ставить шалаши, русичи мёрли один за другим, а оставшихся сотрясала лихорадка. Перепуганные новгородцы бросились к Моиславу, стали просить, чтоб избавил их от пожиравшей войско болезни. Думали: раз общается с духами, должен знать средство против зловредных демонов.
– Тебя пермяк учил, – сказали ему вои. – Сделай так, чтобы хвори от нас отступили.
– Не в югорских духах дело, – отвечал тот. – Древние боги мстят нам за клятвопреступление.
– За какое же?
– А кто пургу нам послал, чтоб югорцев ослепить? Кто Буслаеву сулицу в чудинского князька направил? Кто отвагу в вас вдохнул, чтоб устоять против полчищ югорских? То Перун был, господь всех воителей. Ему обещал я богатую жертву, если пошлёт он нам победу. Он и послал, а вы, неблагодарные, обманули его. Теперь маетесь. Счастье будет, если хотя бы треть из вас до Камня добредёт.
Не на шутку встревожили ратников слова поповича. Собравшись в круг, начали совещаться.
– Принесём обещанную требу! – шумели одни. – Авось умилостивится господь…
– Да что ж ты ему отдашь? – возражали другие. – Оленей разве… А кто нарты волочь будет?
Никто уже не сомневался в истинности Моиславовых речений. Ратники твёрдо уверовали в его божественный дар, и лишь острая нужда в тяглой скотине мешала им беспрекословно следовать его совету.
В бессильной ярости взирали на всё это Завид и Сбыслав. Не могли они стерпеть попрание заветов христианских, но и перечить ратникам, вновь разжигая пламя усобицы, не смели. Стиснув зубы, молчали, надеялись, что время излечит новгородцев от помутнения. Однако время не лечило. Напротив, вои всё чаще поглядывали с надеждой на поповича, видя в нём единственного спасителя от кружащихся повсюду югорских духов. А Моислав, чувствуя это, лишь распалял ужас перед навиями, выволакивая на свет божий самые затаённые страхи. То он замечал небесное знамение, сулящее новые несчастья, то натыкался на недобрую примету, то сам принимался рассказывать воям стародавние кощуны, наводя ужас своими пророчествами. Сбыслав и Завид хотели противостоять колдовскому яду, но попович просто смеялся над ними. С каждым днём незримая тьма всё гуще смыкалась над русским войском, и скоро должна была накрыть весь новгородский отряд.
Тем временем вдоль правого берега реки, прячась за сугробами и разбухшими от наста комлями, роя носом снег и почти не оставляя следов, тенью скользил по земле мохнатый серый волк. Неотрывно следя за растянувшейся по льду цепочкой нарт и людей, он то высовывал голову из-за пней, то взбирался на валуны, то неподвижно лежал в зарослях лозняка, почти неотличимый от проталин. Поначалу русичи не обращали на него внимания, привычные к подобному соседству, лишь говаривали меж собой:
– Ишь, настырный какой. Бежит за нами, глаз не спускает. Может, стрелу в него пустить?
– Во всех не напускаешься. По всему видать, стая за нами идёт. Падальщики… Ждут, когда ослабнем, чтоб человечинкой полакомиться.
– Тогда тем паче надо пристрелить одного, чтоб другие испужались.
– Так они тебе и испужаются… Волков так просто не отгонишь.
Но всё же иногда кое-кто из ратников доставал из нарт лук и натягивал тетиву. Волк, заметив это, пускался наутёк, скрывался в чаще.
– Ишь ты, хитрый какой, – удивлялись русичи. – Должно, стреляли в него уже. Матёрый…
– Братцы, – осенило кого-то. – А ведь это тот зверь, что в стане на нашу скотину покушался.
– И впрямь, – поражались вои. – От самой столицы бежит за нами. Должно, чует что-то. Недаром попович его божьим посланцем назвал.
На третий день пути к трескучим морозам, изнуряющей усталости и неотступному страху перед югорскими духами присоединился голод. Та скудная еда, что новгородцы взяли с собой в дорогу, быстро иссякла, а охота, на которую возлагали столько надежд, не оправдала себя. Звери и птицы будто избегали русичей, подтверждая грозные пророчества Моислава. Охотники, которых рассылал во все стороны Буслай, возвращались с пустыми руками: не только лосей и кабанов, но даже тетеревов с лисами словно вымело из тайги, оставив лишь покинутые гнёзда да пустые норы. Лес по обеим сторонам реки стоял безмолвный, недвижимый, небо нависало непроницаемо, будто громадное серебряное блюдо, накрывшее собой весь закаменный край. Лишь солнце, всплывающее над окоёмом, нарушало общую застылость, но и оно, словно издеваясь над пришельцами, быстро исчезало за окоченевшими кронами беломошника, подразнивая воинов малиновыми разливами красок. Эта мертвенность угнетающе действовала на русичей. Встревоженные кликушествами Моислава, новгородцы всё враждебнее поглядывали на Сбыслава с Завидом, виня их во всех бедах. А мелькавший на опушке волк доводил воинов до исступления, заставляя съёживаться в предчувствии небесного возмездия.
И однажды нарыв прорвало. Истерзанные душевно и доведённые до крайности бедами, русичи собрались в круг. Посовещавшись, решили отдать богам обещанную жертву. А чтоб у миродержцев не было повода гневаться, в качестве таковой избрали обоих вятших – Сбыслава и Завида. Мол, они довели до беды, им и расплачиваться. Но насилия творить не стали – отправили переговорщиков с Нечаем во главе, сами запалили большой костёр, расположившись вокруг него, принялись молиться древним богам, повторяя за Моиславом колдовские речения.
Нечай с тремя переговорщиками явился к шатру Завида Негочевича, хмуро поглядел на собравшихся у огня челядинов.
– Где господин ваш? Говорить с ним хочу.
– В шатре. Со Сбыславом сидит. Хочешь говорить, так иди, – равнодушно ответили ему.
