довольные и ни о чём не думающие. Совсем рядом, Элина приметила вновь повторяющуюся картину: Аделина и двое первогодок-близнецов, пытавшихся завоевать её расположение.
– Выбор же очевиден, Деля! Посмотри на него и на меня! Кому понравится бледная моль, зубрила, сухарь!..
Говорил это Меркуций, старший из близнецов Зарницких: рыжий, веснушчатый и постоянно улыбающийся так, словно кто-то рядом травил анекдоты. Едва ли его можно было принять за потомка Восьми, ведь вид имел ужасно непрезентабельный: волосы как гнездо, форма помята и не достаёт пуговиц, а за ухом забытое перо. Схватив Аделину за руку, он состроил самое милое лицо: «бровки домиком, губки бантиком».
– Как будто кто-то предпочтёт утончённому и эрудированному учёному, такого хвастуна как ты, нетактичного выскочку, клоуна без грима.
Астерий – младший из братьев. Пусть те и были близнецами, идентичными, казалось бы, во всём: лице, фигуре, голосе, но помимо русых волос Астерия они кардинально отличались в манерах и отношениях. Прилизанный, серый, аккуратный и щепетильный против хаотичного, яркого и растрепанного. Удивляло, как по определению столь похожие, они намеренно подчёркивали различия.
Теперь, когда обе руки Аделины оказались в плену и две пары глаз уставились на неё в ожидании, та одним изгибом губ вопрошала: «За что мне это?». Прежде чем отстраниться в раздражении, объяснилась якобы:
– Сегодня вы особенно несносны. У меня уже голова разболелась. Никаких для вас танцев.
И не обращая внимания на извинения, обиженные и пристыженные взгляды, ушла к Аврелию. Тот танцевал с Дашей, их одноклассницей, но это не остановило праведный гнев и нарочитое пренебрежение. Подвинув нерадивую девчонку, которая легко отступилась, ведь в схватке между расположением старосты и парнем приоритеты очевидны, Аделина резво покружила в вальс, то и дело выпадая из ритма.
– Могу я пригласить Вас?
За просмотром трагикомедии в двух актах Элина не заметила, как кто-то оказался рядом. Только вот его она точно не ждала. Какая-то шутка опять? Ошибка? Что Севериану надо?
Она не стала отвечать. Пусть танцует с кем угодно, но не с ней, и смотрит на других этим холодным взглядом. Авелин и Дима, всё ещё практикующиеся рядом, покосились с любопытством. Лишь бы не надумали невесть чего.
– Не молчи, пожалуйста, – Севериан не решался подойти ближе. – Я знаю, что ты злишься и видеть меня не хочешь. Имеешь полное право, конечно, и так и будет дальше, я уйду. Но сейчас окажи мне услугу – всего один танец. Вопрос жизни и смерти.
Элина давно заметила Измагарда, подслушивающего и уверенного, что совсем не подозрительно стоит в углу «для отчуждённых». Всё стало на места, и от этого хотелось рассмеяться на весь зал.
– Иди и скажи Измагарду, пусть забирает то, на что вы поспорили. Он выиграл. Танцевать с тобой я не собираюсь.
Актёрская маска треснула удивлением, но быстро вернулась обратно.
– Неужели я так очевиден?.. Впрочем, неважно. Мы поспорили, да. И я прошу помочь, это ведь не сложно.
От бесстыдной наглости, от злой насмешки Элине хотелось ударить его, ведь сделать так же больно словами ей не под силу. Но это только в мыслях и мечтах. Сейчас она могла только скрестить руки на груди и прикусить щеку изнутри, повторяя как мантру: «успокойся».
– Смеёшься надо мной, да? Убогая неудачница для вас и не человек вовсе. Глупая, всем помогающая, наивная и доверчивая. Просто умора! – понимая, что вот-вот перейдёт черту, прикусила язык. – Уйди, пожалуйста, просто уйди. Неужели тебе мало того, что было? Не всё сказал? Так давай, говори и уходи.
Севериан растерялся. Опустил взгляд вниз и сцепил ладони вместе, крутя кольцо на среднем пальце.
– Ты всё не так поняла… Никто не хотел смеяться над тобой. Зачем устраивать из этого трагедию?
Он даже не понимал! Словно и того дня не было, и злых слов, и растоптанного сердца, ни-че-го. А сам подошёл, стоило чему-то от неё понадобиться. Спустя почти месяц молчания!
– Действительно, что это я. Наверно, опять хочу привлечь внимание и на жалость надавить.
– Эля…
Севериан преодолел ничтожное расстояние и ухватил её за руку, навис и посмотрел прямо в глаза. Старые приёмчики. Только теперь она научилась держать сердце в узде. На лице появилась улыбка:
– Музыка кончилась.
И вырвавшись, Элина влилась в оживлённую толпу.
***
Всю отработку внутри бушевала буря, которую не унимал ни холод на улице, ни беспокойство Смотрителя, ни ругательства Яромира. Она придумала прекрасное занятие: «Опиши Севериана Доманского тремя словами», и лучшим посчитала «бессердечный, двуличный, мерзкий».
Они столько времени не общались. Он так обидел её, ранил, оскорбил, а сейчас вдруг решил, что танец – лучше извинения. Да и не хотел он с ней танцевать! И мириться не хотел! Много чести для глупышки.
– Я всё бы поняла, но не это. Скажи, вот чего он хотел добиться?
Смотритель пожал плечами, вновь прячась за дверцей. Наверно, впервые был рад, что «чувства» и «душевные терзания» ему не знакомы. А Элина не замолкала:
– Поспорить и подойти с этим «позволите пригласить на вальс?», будто я обязана ему чем-то! А хотя, знаешь, надо было помочь! Точно! Моя помощь – как проклятье, делает только хуже. Упустила такой шанс!
Её освободили пораньше.
В общежитии было тепло, но шумно, и чужая радость сегодня раздражала в два раза больше. Поднявшись в свою комнату, Элина уже распланировала, что нужно прочесть «Обряды предков» по истории и исправить эссе по обычаям и традициям, ведь Сыч забраковал добрую половину – плохой из Яромира рассказчик. Но все планы пошли крахом. Отворив дверь, она встретилась с самым нежеланным гостем.
– Не знал, что ты играешь.
Севериан держал в руках её гитару, её Сириус! Очевидно, кто впустил его внутрь. Аделине пора напомнить, что живёт та не одна, и самовольные решения наказуемы.
– Не учили, чужое не трогать? И без спроса не заходить? – Элина выхватила гитару и поставила на законное место. – Если узнаю, что копался в вещах, серьёзно, ударю и жалеть не буду.
– Я пришёл поговорить.
– А, значит без друзей и лишних глаз, ты опять белый и пушистый?
В комнате густел полумрак, едва разбавляемый лучами закатного солнца. Севериан стоял полубоком, и розовый свет оглаживал скулы мягкостью, в то время как само лицо горело решимостью, скрытой в уголках губ и изгибе бровей.
– Хватит.
– Что хватит?
– Вести себя так.
Элина не сдержала смешка, удивляясь невообразимой наглости.
– Имею полное право, кажется? Это ты начал: незаконно проник в комнату и сейчас мешаешь мне посвятить всю себя бессмысленному образованию.
– Вот опять. Я, может, был груб, признаю, наговорил лишнего, но ведь ты не такая.
– Уверен? Может как раз такая? Грубая, злопамятная, ужасно обидчивая, больше не верящая всем подряд. Ах, да, ещё забыла про разочарованную и смирено принявшую участь изгоя. Ты ведь этого хотел?
– Эля…
– Вы так хорошо посмеялись, да? Простушка попалась в сети, а теперь так забавно барахтается! Сама виновата, сама позволяла
