Кай полюбил ее случайно, на вечеринке. У него уже была девушка — странная, увлекающаяся боевыми искусствами, йогой, восточными ароматами; они много ходили в походы, иногда разговаривали всю ночь вместо секса, но все равно были совсем разные: ей нравились сила и перемены, ему — покой и ночь. Вечеринка шла в клубе, он в нем еще не был ни разу: огромное пространство в высоту, тоже башня, несколько танцевальных этажей, сложный свет, светящиеся полы, металлические блестящие лестницы и голые татуированные парни и девушки в качестве «зажигалок» на этих лестницах; с потолка в эпицентр ночи обрушивалась вода, текла по металлическим конструкциям, сверкала в неоне, разгоряченные люди кричали от восторга. Клуб назывался «Депрессия», Кая познакомили с владельцем и управляющим — Дэймоном Сином Албарном, высоким плотным парнем с синими глазами и волосами, лицом невероятно классической, античной красоты, в ухе три сережки: серебряная, бриллиантовая, сапфировая. Дэймон нравился; от него пахло чем-то прохладным и ярким: белым перцем, морем, шалфеем; он был красиво одет — в темно-синий костюм и голубую рубашку с иероглифами, синий бархатный галстук, даже ботинки синие, замшевые; «да-да, можете изнасиловать мою бабушку и угнать мой джип; Кай? потрясное имя; вы его оправдываете? у вас ледяное сердце и злой нрав?»; и из всей компании Кай оказался единственным за столиком Дэймона Сина — на самом верхнем этаже клуба, между металлическими перилами и огромной черно-белой фотографией с войны: разбитое пулей стекло автомобиля, за ним, сквозь трещины, словно ледяной узор, лицо совсем девочки-девушки-югославки, медсестры, которой пуля попала в лоб. Каю принесли коктейль «Депрессия» — за счет заведения — что-то черное, с разноцветными льдинками; он прекрасно понял суть интереса Дэймона к нему: Син был известный гомосексуал, а Кай — хрупкий и изящный, с белой прозрачной кожей, черными волосами и черными глазами — по-настоящему черными, без зрачков, с великолепными по-восточному ресницами; лицо его казалось узким и странным — некрасивым, но захватывающим. «Инопланетный гость», — называли его в компании. Но за столиком Сина сидел кто-то еще: на белом пуфике лежала черная бархатная сумочка и стоял на краю еще один коктейль, наполовину полный, наполовину пустой, — «Кровавая Мэри»; Кай любил «Кровавую Мэри» и все ждал, кто же придет, кто тоже любит его коктейль. Пришла Венера. Син присвистнул: «как вы похожи… вы просто избранные…» — черные беззрачковые глаза, невесомость телосложения; только у Венеры волосы были золотые, не ослепительно-золотые, как у принцесс из сказок, а мерцающие, как у эльфов, завораживающие, с сотней оттенков серебра и алого, словно ранний утренний свет в маленькой комнате. Дэймон Син был лучшим другом Венеры, спросил: «вы теперь будете встречаться? вам надо сделать ребенка; он будет либо абсолютно как вы, инопланетянин, раса с Марса, либо обыкновенным, неинтересным человеком». Венера засмеялась, словно пробежалась тонкими ботинками по замерзшей в начале ноября лужице и пошли трещины; так она попала Каю в самое сердце, как в окно камнем с запиской. Он понял, что будет преследовать Венеру, мучить звонками, расспросами, цветами, услугами, полюбит все, что любит она. И все действительно оказалось сложно, так нестерпимо, так больно: девушка Кая не хотела расставаться, и Кай тоже не хотел, не знал, как обидеть, но Венера снилась по ночам, сводила с ума, как луна Калигулу, как Ли Бо, как приливы, — при случайных встречах на улицах, в клубе. Потом не захотела отношений Венера: она любила другого, другой ее не любил, но ей было все равно; Венера писала роман по ночам, роман все никак не заканчивался; клацала машинка, Венера слушала музыку и пила чай с целым букетом запахов — с гвоздикой, корицей, апельсином, яблоком, бергамотом. Узнала, что Кай работает на радио, спросила: могу я звонить иногда? Кай вцепился в воздух, как канатоходец: «конечно, Венера, что ты любишь?» — хотя знал уже все, все купил, все прослушал…
Он чувствовал себя персонажем из странного фильма с Эваном МакГрегором, в котором парень преследует девушку: сначала за деньги, потом — потому что не может уже жить по-иному, без нее, без ее жизни, и теряет свою, как рассеянный — постоянно что-то в транспорте: перчатки, документы, коньки, только что купленный журнал… «Могу сказать, где она живет», — проронил однажды Син; они продолжали общаться, Син присылал на радио приглашения в темно-синих неоновых конвертах; Кай всегда приходил; сидел за столиком Сина, пил «Кровавую Мэри», смотрел стриптиз; а иногда Син уводил его в свою квартиру — он жил в самом клубе, на цокольном этаже. Стены все в книжных полках — и только две свободных: на одной фотография Венеры, огромная, черно-белая; Венера так близко, что кажется обнаженной, незнакомой, по лицу ее течет вода; а на второй стене, напротив, фото Хоакина Феникса, в пальто, ветреный день; до безумия похож на нынешнего возлюбленного Сина, криминального репортера Петра Гурова, парня с огромными голубыми глазами, крупными, холодными, северными, почти неподвижными чертами лица, — даже невозможно сказать из-за этой неподвижности, льда, Ньюфаундленда, историй Джека Лондона про север: красивый Петр человек или, напротив, обыкновенный, заурядный; Кай видел его редко и таким усталым, что все не мог понять. Мебель в квартире была из цветного стекла, полы — теплые, паркетные, звуки клуба глухо шли сверху, словно бомбежка. Петр спал в одной из спален или мылся в ванной, Син мастерил кофе, крепкий, с вишневым и шоколадным ликерами, натирал миндаля, выдавливал сливки из баллончика, и они залезали с чашками в стеклянные кресла и разговаривали, вернее, говорил Син, а Кай слушал. Например, почему Син живет под землей? Потому что боится высоты. А высоты боится, потому что его сумасшедший папаша однажды на Новый год напился, сгреб всю семью в охапку — Сина, его мать и младшего брата, — вывел на балкон — девятый этаж, внизу одна из центральных улиц, тысяча машин в секунду, — и предложил всем дружно умереть, спрыгнув, — потому что жизнь все равно дерьмо… Син был похож на фильм «Правила виноделов», на Диккенса, все ужасно и безнадежно, инцест, кровавые раны, но все рассказано, как сказка о Спящей красавице.
Но когда Син предложил сказать адрес Венеры, они были не у него дома, а в кино — вышли на середине: фильм оказался ужасный, «Тринадцатый этаж»; они пошли и купили по бутылке вина — вместо пива, пиво они оба терпеть не могли, а водку было пить ни к чему; стояли у кинотеатра, под мигающей афишей, опять лил дождь; «дождь не может идти вечно», — сказал Кай, запрокинув голову, ловя языком разноцветные от неона капли; «что это за пошлятина?» «это из «Ворона»». Син назвал цену: поцелуй; Кай засмеялся, губы его были красными от вина, такой порочный и тонкий, как серебряный кинжал для вампира, как герой книжки Жана Жене. «Прекрати», — ударил по мокрой стене кулаком Син. Кай знал, что по-прежнему нравится Сину, ему было жаль, никакой жестокости, просто приглушенное тоскливое: «черт возьми, почему вечно так выходит». И он поцеловал Сина под разноцветным дождем, их губы пахли вишневым, густым, почти неподвижным, как хорошее варенье, вином. Син сказал адрес; Кай в ту же ночь нашел этот дом; потом проследил за Венерой, когда она шла с работы: у них с матерью был маленький семейный бизнес — книжный магазин; Син не обманул. Жила она в Северном микрорайоне, в сером, страшном — просто истории о концлагерях — небоскребе, двадцать восемь этажей; казалось — вся сотня, оттого что небоскреб стоял на пригорке; к нему с автострады, с улиц вели четыре лестницы — с разных концов света, как к восточному языческому храму. Венера жила на самой верхотуре, память обо всех художниках и музыкантах мира, — под крышей, ближе к Богу; лифт не доходил до ее этажа, останавливался на двадцать седьмом; желтый, прокопченный, как курица с лотка на улице: «куры гриль, подходи, кому куры гриль, сочные, перченые, ножки, крылышки, бедрышки»; весь в маркерных и карандашных надписях вселенского значения: «Если жить достаточно долго, вы станете объектом почитания — примерно таким же, как старое здание», «Потребность необычайного — может быть, самая сильная после сна, голода и любви»; каждый день афоризмы менялись — кто-то стирал часть, подписывал новые. После лифта нужно пройти пешком две лестницы, каждая в десять ступенек, такой «Маятник Фуко», цифры и символы. Кай думал: наверное, если все сложить, умножить на себя и возвести в квадрат, получится расстояние до Луны или до Венеры… На всех лестничных пролетах горели лампочки, и в доме работал телефон. Кроме Венеры, в доме жили еще ребята из одной рок-банды — пять человек; они занимали квартиру-дюплекс, жутко грязную, но стильную, всю в красных креслах кожаных, диван под Дали, в форме губ Мэй Уэст, необычные лампы. Остальные жители уехали, поддавшись чувству неминуемой катастрофы: наводнения, кражи, оскорбления в автобусе, грозы, землетрясения, ливни из лягушек. Все лестничные пролеты были забиты вещами: велосипедами, коробками с мандаринами и семейными фотоальбомами, игрушками, кухонной утварью, зимней одеждой, заготовками в трехлитровых банках. Когда Венере чего-то не хватало — специй, соли, терки для огурцов в салат с языком и соевым соусом по-китайски, салфеток, стирального порошка, домашних шлепанцев, — она просто спускалась вниз по лестницам и искала то, что нужно.
