Ант Скаландис - Катализ

Я плохо помню, как мы уничтожали труп. Я внезапно почувствовал себя очень пьяным и все дальнейшее осталось в памяти в виде обрывков.

Завертывание тела в простыню. Ужасная нелепость. Но оказалось, что так всем привычнее. И потому легче. Светка в махровом халатике с дрожащей в руке рюмкой. Неожиданное шокирующее требование Альтера отрезать для исследования голову. И быстрое согласие всех, что это абсолютно логично: стоило ли начинать эксперимент, если не доводить его до конца. Монотонное нытье Ленки: «Медика среди нас нету, нету медика…» И однообразные возражения Альтера: "И наплевать, наплевать, что нету, наплевать…" Разбитая бутылка. Коньяк на полу. Кто это сделал? Гивер, забрызганный мозгами. Это, конечно, нейрохирургические опыты Альтера. «Ложечку дать? — шутит Алена. — Древние китайцы ели живой мозг. Рассказывают, вкусно.» Пятка, торчащая из воронки питания. Никто не решается подпихнуть ее внутрь, а без этого система не срабатывает. Шальное веселье в глазах Светки, пьющей коньяк из отбитого донышка бутылки. Внезапный возглас Альтера: «Нашел!» «Что ты нашел, придурок?» – это, кажется, я спрашиваю. «Закон Архимеда», — плоско шутит Алена. «Оранжит в мозге!» — кричит Альтер. Оранжит в мозгу? Чушь собачья. Ленку рвет над раковиной в ванной. От коньяка? От трупных дел? Или от всего сразу? «Вот вам и ответ, могут ли монстры блевать», — говорит Альтер. Или не Альтер, а я. И не говорю, а думаю. Ленки ложатся вдвоем на нашем единственном диване. Пьяная Светка якобы понимающе хмыкает: «Дерзайте, девочки». Альтер штампует в сибре подушки. Их в комнате уже десятка два. Алена нагишом сидит в постели и очень неточно льет «мартель» себе в рот. Коньяк бежит струйками по груди, животу и большим желтым пятном расползается на пододеяльнике, Альтер, непоследовательно игнорируя гору сотворенных подушек, раздевается, ложится на голый линолеум и вопрошает в пространство: «Может ли монстр простудиться? Как вы полагаете, господа?» Лужи. Осколки. Кровь. Мозги. Ртутные капли зеромассы. Грязные тряпки. Шарики оранжита. Оранжит-то откуда, Господи? Ах, да, из мозгов. Мозги набекрень. Вам свешать мозгов набекрень два килограммчика? Что? Слишком много? Предпочитаете мозги в стаканчиках? Ради Бога…

А потом снова полная ясность, до абсолютной, вакуумной прозрачности в мыслях.

Я постелил Светке в ванной, использовав саму ванну как ложе, а в качестве перины – альтеровы подушки. Потом мы вышли в кухню и закурили. Светка снова налила себе «мартеля», и я выплеснул его в окошко.

— Не пей больше, глупенькая, не надо. Ты на нас не равняйся. Мы же монстры. Мы теперь ведрами можем.

Но выпить хотелось ужасно. И мы откупорили шампанское. Я старался делать все тихо-тихо, потому что все остальные уже спали.

— Светик! — произнес я торжественно, чокаясь своей мятой кастрюлькой с ее эмалированной кружкой. — Свершилось величайшее событие. Я создал для людей универсальный сибр в безопасном исполнении.

— А трупов много будет?

— Много, — ответил я подумав. — Трупов будет изрядно.

— Плохо, — сказала Светка. Она была мрачнее тучи.

— Брось, глупышка, трупы – это мусор. О людях надо думать.

— Мусор, говоришь? А кого вы сварили сегодня в вашей адской машине? Там было мое тело. Мое! Понял? А не твое… Господи! Ну, почему я такая несчастная, Витька?

Я хорошо знал этот извечный ее вопрос, слишком хорошо, и чуть было не шепнул ей «Иди ко мне». А ей хватило этого «чуть». Она сделала шаг и прижалась к моей груди. И мне стало очень кисло. И очень сладко одновременно.

На ней был халатик, и, когда она грациознейшим движением медленно подняла длинную, стройную, тренированную ногу, распрямляя колено, дотянулась ею до выключателя и большим пальцем тихо, мягко погасила свет, я увидел, что кроме халатика, на ней нету уже ничего.

— Ты специально устроила весь этот стриптиз?

— Да, — шептала она.

— Ты специально соблазняла меня весь вечер?

— Да, — шептала она.

— Может быть, ты тоже хочешь стать монстром?

— Хочу, — шептала она.

— И ты уверена, что это так просто?

— Но ведь Ленка…

— Что Ленка? Ей это могло передаться совсем иначе. Ты пойми, это же не венерическая болезнь, это же подарок иного разума.

— И что, ты специально просил сделать такой подарок и Ленке тоже?

— Я ничего не просил. Апельсин это сам понял.

— Что он мог понять?

— Что я люблю ее.

— Что?! — Светка даже не сразу смогла ответить. — Витька, флип в три оборота, ну ты как маленький, ей богу! Что значит «люблю»? Кто это может понять? Этот твой фрукт пластмассовый? Не смеши.

А потом – совсем другим тоном:

— А меня ты любишь?

— Тебя? Не знаю… Я не умею любить двоих сразу. Наверно, раньше я любил тебя…

— Вот и отлично, Витька, полюби меня еще разочек!

Все-таки она была слишком проста. Слишком.

— Я хочу тебя, Витька, — шептала она, — может быть я даже люблю тебя. Как ты считаешь, односторонней любви достаточно, чтобы сделаться монстром?

И вдруг совсем новая мысль посетила ее, осветив лицо таинственной улыбкой предвкушения.

— Слушай, — выдохнула она сладострастно, — а что, если вы вдвоем, с Альтером?

— Ой, не зли меня, Светик! Оставь свои эксприменты для борделя. Я же готов обслужить тебя только в чисто научных целях.

— Зачем ты говоришь мне гадости?

— А ты? Для меня это все не забава. Я ведь правда люблю Ленку.

— Которую из них? — съязвила Светка.

— Обеих, — с вызовом сказал я.

— Ну, и как оно?

— О, неповторимо! А если серьезно, они пока мне обе как одна.

— Она простит тебе.

— Ты змея, — сказал я ей.

— Она простит тебе, — повторила Светка.

— Но я же сам себе не прощу.

— Это слова, дурачок. И главное: в твоем положении, рано или поздно, это все равно случится. Это же эксперимент. Так лучше со мной, чем с кем-то. Ленка наверняка согласилась бы. Хочешь, я разбужу ее?

— Да ты что?!

— Ну и правильно, и ни к чему совсем…

— Ты змея, Светка…

Это была первая в моей жизни измена. Я лежал с любовницей на груде подушек в ярко освещенной ванной комнате, а за стеной на диване спала жена (в количестве двух), и рядом – голый на полу – храпел еще один я.

Шел только седьмой день от наступления новой эры.

О главном мы едва не забыли. Но Светка проснулась от жажды, когда желтоватый мутный отсвет раннего утра забрезжил на кафельных стенах нашей «спальни», вышла в кухню, долго с наслаждением пила (проснувшись, я слышал, как она там отдувается) и вернулась ко мне.

— Витька, помоги мне, я боюсь.

В руках у нее был нож, и она держала его так, словно никогда не видела подобного устройства.

— Ты что? — спросонья соображал я туговато.

— Порежь меня, глупый. У меня духу не хватает. Забыл, что ли?

Мне стало обидно. Не она, а я должен был вспомнить о цели нашего эксперимента. Светка имела право, отдавшись, забыть про все, но я-то изменял любимой только во имя жертвы на алтарь науки. И ведь это было так. Мое наслаждение сильно горчило от стыда. Но я забылся в нем, хоть и твердил все время, что это просто надо. Светка же в своем безграничном цинизме оказалась куда последовательнее: получив максимум удовольствия, она теперь деловито перешла к оценке практических результатов.

— Не надо ладонь, — сказал я, — заживать будет долго.

И порезал ей палец.

Ничего не произошло. Вытекла кровь, побежала вниз, чертя на коже красную дорожку. Потом перестала течь, свернулась. Светка тяжело дышала. Я молчал. Я совершенно не представлял, что можно сказать в таком случае. Отрицательный результат – тоже результат. Разумеется. Но только не в такой ситуации.

Потом Светка машинально, не думая, стерла кровь. И тогда я схватил ее за палец и пригляделся. Пореза почти не было видно. Мы долго и тупо смотрели на зарубцевавшуюся кожу. Потом обнялись. Я ощутил в горле ком. Светка плакала. Мы обнялись не как два любовника – мы обнялись как два монстра, и этого уже не надо было стыдиться.

— В разбавленном виде, — сказал я.

— Что в разбавленном виде?

— Моя способность к регенерации передалась тебе в разбавленном виде.

— Это плохо?

— Не знаю. Может быть, это очень хорошо.

— Так я не буду стареть?!

— С чего ты взяла? Я еще не думал над этим.

— А ты подумай. Я считаю, что мы не будем стареть.

Ох, как легко, как небрежно, бросила она это «мы». Многовато что-то становилось «нас».

Светка оделась, села в кухне и закурила.