Ант Скаландис - Катализ

И тут дверь в гостиную с шумом отворилась, и Ленка, качающаяся под тяжестью ноши, грохнула на пол пластмассовый ящик с двадцатью запотевшими бутылочками, села рядом и блаженно зажмурилась. И у меня от предвкушения гулко заколотилось сердце, но сначала я решил сообщить новость:

— Малышка! — торжественно произнес я. — Я нашел твои трусы. Они были на письменном столе.

Ленка уже схватила бутылку и яростно открывала ее зубами, не в силах более ждать.

— На письменном столе? — сказала она, выплевывая пробку. — Оригинально!

Она, не отрываясь, почти осушила бутылку и, шумно выдохнув, начала хохотать. Видимо, тоже вспомнила вчерашнее.

— Виктор, — говорила она сквозь смех, — но почему именно на письменном столе?

— Не знаю, — сказал я, — просто так захотелось.

И мы стали хохотать вдвоем. Мы даже не услышали, как вошли Альтер с Аленой. Алена выглядела экстравагантно. На ней были огромные, не по размеру кроссовки с болтающимися шнурками, яркие спортивные трусы и мокрая насквозь и потому почти прозрачная кофточка, едва достающая до пупка. Альтер был практически голый, если не считать большого махрового полотенца в качестве набедренной повязки. Оказывается, они увидели на лестнице Ленку с ящиком и тут же ощутили жгучую жажду. А еще они пришли к нам мыться, потому что у них в номере какой-то шутник завязал душ узлом, труба лопнула, вода брызжит во все стороны, только не туда, куда надо, и теперь, как сказал Альтер, у них даже кошку не вымоешь. Ленка спросила, почему именно кошку, на что Альтер ответить не смог, а я напомнил ему, что он и есть тот самый шутник, что это по его идее мы вдвоем завязывали узлом шланг, причем были уверены, что это ванная комната в номере Угрюмого, и тут уже смех поднялся несусветный. Ленка держала в руке третью по счету бутылку, рука у нее дрожала, и фанта выплескивалась на грудь, и на мою ковбойку, и на джинсы, и кто-то из нас вспомнил «золотой дождь» Пьетро Меннеа на московской Олимпиаде, и мы принялись поливать друг друга фантой, и это сумасшествие, это бесшабашное веселье казалось верхом счастья.

Никогда после я не испытывал ничего подобного.

А потом мы вымылись, прилично оделись и спустились в ресторан. И там, за столиком в углу сидел Угрюмый и деловито ел яичницу. Когда мы вошли, он как-то странно посмотрел на меня. Так странно, что мурашки по спине пробежали. И хотя потом мы еще почти полчаса сидели вчетвером посреди зала, так же беззаботно шутили и хохотали, пили крепкий до кислоты кофе, ели какие-то восхитительные, тающие во рту пирожные, то есть хотя мы по-прежнему звонко радовались жизни и старались ни о чем плохом не думать, все же именно тот странный взгляд Угрюмого положил начало новому — вечному периоду моей жизни.

И было так: Угрюмый подошел к нашему столику, пододвинул стул и сел.

— Есть мнение, ребята, — сказал он тихо и просто, — что вы бессмертны.

Я почувствовал, как у меня сразу пересохло во рту, и сумел только выдавить сипло:

— Это… твое… мнение?

— В том числе и мое, — подтвердил Угрюмый.

И в тот же момент словно бесшумно опустился стеклянный колпак. Все звуки ресторанного зала исчезли, а все жующие человечки за столиками стали как будто игрушечными.

«Вот оно, — подумал я, — вот оно», — глядя на круглые, как блюдца, Ленкины глаза, на приоткрытый рот Алены, на мятую салфетку в руках Альтера.

А что, собственно, оно? Разве я ждал этого? Да, ждал. Я ждал расплаты. Настоящей расплаты. И она пришла. Бессмертие. Бессмертие, которое было смешным в рассказах Шекли и дьявольски заманчивым в романах Саймака. Бессмертие оказалось страшным. Исключительность. Одиночество. Бесконечные смерти друзей. Холодная бездна будущего. Желание умереть и удвоенный, утроенный страх смерти. Необъятный поток информации. Безумие.

«Спасибо, Апельсинчик, — думал я, — спасибо, родной».

А Альтер проговорил с усилием:

— Ка… конь… коньяка…

И Угрюмый потребовал громко, на весь зал:

— Коньяка для великой четверки!

Я был благодарен ему за то, что он не крикнул «для четверки бессмертных», хотя, наверно, он просто не имел права крикнуть такое.

Когда Угрюмый вызвал меня к себе, я сразу почуял неладное. И, как бы защищаясь, начал с шутки:

— Что, удалось доказать, что палец Брусилова, будучи сглодан собакой, на выходе из нее вновь превращается в палец Брусилова?

— Садись, — сказал угрюмый, — разговор долгий.

Я сел.

— Когда ты обнаружил свои регенеративные свойства?

— Через два дня после контакта.

— Плохо. Как ты объясняешь возникновение этих свойств?

— Апельсин сделал меня бессмертным, чтобы я всегда управлял им.

— Очаровательно. А Лену зачем? Шутки ради?

— Ну, как тебе сказать, чтобы я не скучал, наверно…

— Изумительная мотивировка! А знаком ли ты с гипотезой передачи регенеративных свойств половым путем?

— Не согласен с этой гипотезой. Грубовато для Апельсина. Полагаю, что меня и жену он сделал бессмертными одновременно.

— Но это же все лирика. Необходим эксперимент.

— Какой эксперимент?

— Эксперимент по передаче регенеративных свойств половым путем, — терпеливо повторил Угрюмый свою формулировку.

— Кому? — глупо спросил я.

— А это имеет значение? Вообще есть кандидатура.

— По-моему, не стоит, — сказал я.

— Почему не стоит?

— Ну, просто не стоит — и все.

— Детский сад, — пробурчал Угрюмый. — Ты пойми, я должен полностью восстановить картину происшедшего.

— Ты ничего не восстановишь. Идея ахинейная. Может быть, я смогу передать бессмертие мысленно.

— Попробуй, — предложил Угрюмый.

Он швырнул мне оранжевый шар, лежащий на столе.

— А ты хочешь стать бессмертным? — спросил я.

— Я хочу узнать истину, — ответил он, и в его устах слова эти не звучали высокопарно, а были просто объяснением.

— Хорошо, — сказал я, держа шар в руках, — положи ладонь сверху. Вот так.

Я старался, но это было глупо, особенно глупо, потому что благодаря Светке я уже познакомился с другим методом. И было противно врать. Но я не мог иначе и изо всех сил упрашивал Апельсин сделать Угрюмого, если не бессмертным, то хотя бы просто монстром.

— Все? — спросил он.

— Все, — сказал я, и он порезал палец.

— Блестящий метод, — съязвил Угрюмый, беря пузырек с БФ-ом.

Палец непрерывно кровоточил.

— А ты случайно гемофилией не страдаешь? — пошутил я на закуску.

— Нет, — серьезно ответил Угрюмый. — Но ты понял, наконец, что эксперимент нужен.

— Но ведь и ты меня пойми! — взорвался я. — Да, я монстр. Я соглашаюсь тут черт знает на какую вивисекцию и прочие измывательства. Но спаривать меня, как какое-нибудь животное, как распоследнего хряка, это уж, извини, слишком!

— А почему «как»? Мы все животные. Человек — это животное. Ты плохо учил биологию в школе. А хряков, между прочим, сейчас не спаривают, а на бревно гонят, а потом свиноматок искусственно осеменяют.

— А ты не можешь свою свиноматку искусственно?

— Могу. Я уже пробовал.

— Пробовал?!

— Разумеется. Что, мы твою сперму, что ли, не исследовали.

— Так значит, не вышло?

— Представь себе.

— Забавно.

Признаться, я был озадачен.

— Очень забавно, — согласился Угрюмый, — А с Леной вышло.

— Я же говорю, половой акт ни при чем.

— А я этого не знаю, — Угрюмый начал кипятиться. — Искусственное оплодотворение — это не чистый эксперимент. Понимаешь? Думаешь, я что, эротоман какой-нибудь? Набиваюсь в соглядатаи и буду слюни пускать? Да я бы и рад начать с внутривенного вливания или пересадки кожи, но это все опасно, смертельно опасно! Не знаю я, как твои жуткие клетки будут действовать на клетки нормальных людей. А половой акт… Да что тебе объяснять! Мальчишка ты и в медицине профан.

Он помолчал, остывая, потом спросил:

— Лену предупредить?

— Сам предупрежу. И вообще я еще согласия не давал, — но это я уже так поворчал для порядка.

— Жду через полчаса в лаборатории. Лене могу разрешить поприсутствовать, чтобы не ревновала, — добавил он совершенно серьезно.

— Спасибо, — сказал я, — это очень любезно с твоей стороны. Я просто чувствую себя должником. Поэтому, когда я буду спать с твоей женой, я разрешу тебе поприсутствовать. И Васю приглашу, чтобы ты не очень ревновал.

С этими словами я вышел и закрыл дверь.

А Ленка потом сказала:

— Передай своему Угрюмому, что он дурак.

Но это было уже в конце разговора, а начать его было ой как нелегко! Мы вышли в парк, и я попросил Васю не ходить за нами по пятам. Вася согласился и маячил все время в отдалении.

— Малышка, — сказал я очень тихо, — в ту ночь, когда у нас была Светка… Ты помнишь ту ночь? Мы с ней…

— А ты думаешь, я не догадывалась? — это был вопрос-пощечина.