Мы с Ленкой еще не встали, когда вошел Альтер и следом за ним Алена.
— Ну, и как это все понимать? — Альтер, как всегда пытался взять быка за рога.
— Полагаю, что отныне, — сказал я, — мы сможем обходиться без сна.
— Блеск! — высказался Альтер.
— Кошмар, — возразила Алена.
— Отсутствие необходимости еще не означает отсутствие возможности, — философски заметил я.
— Поживем — увидим, — бодро сказала Ленка. — Пошли купаться.
— Купаться? — удивился Альтер. — А что, отличная идея!
Купаться решили в бассейне. Зачем идти по ночному лесу к реке и осложнять жизнь нашей охране? Да и вода в бассейне потеплее.
Однако нагрев оказался отключен, и, когда Ленка, раздевшись первой, прыгнула в воду и черное зеркало с белым светящимся кругом луны посередине разлетелось в мелкие сверкающие дребезги, над бассейном раздался визг. Конечно, холодной мы не боялись, конечно, простуда нам не грозила — хоть спи в проруби, — но ощущения при погружении в ледяную купель раннего октября были у нас в ту пору точно такие же, как у любого обычного человека.
Барахтанье в бассейне настраивало на озорной лад, и, выбравшись из воды, мы с Альтером дружно крикнули:
— Ва-ся!
— Меня зовут Леван, — с легким акцентом сказали из темноты.
— Поди сюда, Леван.
От ближайшего дерева отделился силуэт Васиного дублера и медленно двинулся в нашу сторону. Голые и мокрые, мы стояли возле самого края бассейна.
Васины уроки не прошли даром. Разумеется, не обошлось без нескольких пренеприятных тычков в нервные центры, но все-таки мы его одолели. Вероятнее всего потому, что он ждал чего-то совсем другого: ударов, обезоруживания, выкручивания рук. А мы просто спихнули его в воду, и Ленка с Аленой, мигом включившись в игру, подплыли к Левану и, хихикая, изобразили сцену соблазнения русалками тонущего моряка. Леван смешно отбивался.
— Эх, жаль, фотокамеры нету! — вырвалось у меня.
И почти в тот же момент яркая вспышка осветила возню в бассейне — это товарищ Левана, прибежавший было на помощь, не терял времени зря. (На следующий день фоторепортаж о нашем веселом купании имел большой успех у всего Пансионата.)
А когда мы вернулись в номер, мечтая о кружке доброго грога и горячем омлете, Альтер, шедший первым, вдруг остановился на пороге и, сделав знак рукой, задержал нас…
За два дня до описываемых событий в меня и Ленку, ни разу не попав, стрелял помутившийся рассудком сотрудник охраны, и мы были теперь пуганые. Угрюмый еще не знал, справится ли наш организм с пулей, угодившей, скажем, в мозг, и от экспериментов таких до поры воздержался.
И вот теперь был просто страх, абстрактный страх, передавшийся мне через прикосновение пальцев Альтера, а уже потом я разглядел слабые рыжие сполохи на стенах комнаты. Неужели поджог?
Все оказалось гораздо проще. И гораздо страшнее.
На журнальном столике стояла свеча. В кресле сидел Угрюмый.
— Садитесь, дети мои, — сказал.
— И покайтесь, — подхватил Альтер. — Для четырех утра довольно глупый спектакль.
— Это не спектакль. Просто я не мог ждать, а вы все равно не спите. И не надо зажигать свет. Я люблю свечи.
По тому, как обтекла свечка, похоже было, что он ждал нас уже не меньше получаса. Из форточки тянуло холодом. Язычок пламени подрагивал. Угрюмый зябко поводил плечами. Сделалось тревожно.
— Выпить дайте чего-нибудь, — попросил он.
Это было ново. Угрюмый не пил. Совсем не пил. Жалел время.
Посветив себе фонариком, Ленка нашла сибр с нашлепкой «грог» и водрузила его на стол. Алена налила в воронку воды из чайника. Мы любили делать именно так — превращать воду в вино.
Грог оказался кстати. В бассейне-то мы не замерзли, но от сообщения Угрюмого всем стало зябко.
— Есть мнение, друзья мои, что вы абсолютно и необратимо стерильны.
Первыми среагировали женщины. Даже при свече было заметно, как обе они побледнели. Потом Алена закрыла лицо руками, а из Ленкиных широко раскрытых глаз быстро и страшно покатились обильные слезы.
Мы с Альтером отнеслись к новой информации спокойнее. Грустно, конечно, но пережить можно. Миллионы людей во все времена оказывались бездетными — и ничего. А уж нам-то — богам сибрового мира — можно ли грустить о такой мелочи? В конце концов, в действиях Апельсина видна вполне определенная логика. Он творит новую цивилизацию на Земле строго по Шопенгауэру: обществу бессмертных не нужны дети… И тут до меня дошло, что бессмертных-то всего четверо на целой планете. А остальные?
— Так значит все, кому введут кровь Брусилова… — начал я.
— Да, — сказал Угрюмый, — очень может быть.
— Что значит «очень может быть»?! — закричал я, выведенный из себя дурацкой манерой Угрюмого подавать любую информацию в форме гипотезы.
— Дело в том, — спокойно пояснил Угрюмый, — что ваша стерильность обусловлена наличием оранжита в половых клетках, а моя и Ларисы — обычными, известными медицине причинами.
— Так, может быть, это не связано с введением моей крови?
— Связано.
— Но ты сумеешь это вылечить?
— До сих пор такое бесплодие не излечивалось.
— Но ты сумеешь? Ты научишься?!
Угрюмый молчал. А Ленка проговорила сквозь слезы:
— Что ты орешь, Виктор?
Она переживала свое горе и, кажется, совершенно не понимала, о чем идет речь. А речь шла ни много, ни мало о конце света.
Я и Альтер говорили одновременно, перебивая друг друга. Угрюмый молчал.
— Значит, конец идее продленной молодости…
— Всему конец…
— Да нет же, можно дать мою кровь избранным…
— Желающим, желающим, а не избранным…
— Глупость. Это конец света…
— Все захотят жить молодыми двести лет, или сколько там, вместо того, чтобы возиться с детьми…
— Ну, положим, не все…
— Может быть, не все сразу, но вообще все.
— А забота о будущем?
— Нет никакой заботы о будущем, есть только забота о себе…
— Значит Апельсин хотел…
— Апельсин — не человек, он ничего не хотел…
— Но это же вторжение… геноцид…
— Ловко они нас!
— На очищенную от человечества планету прилетает много-много Апельсинов…
— Целый вагон. По два рубля килограмм, — встрял Угрюмый.
Но шутку никто не принял.
— Не может быть! — свистящим шепотом сказала Ленка. — Не верю. Апельсин не мог!
— Какая наивность, Малышка! — я вскочил и заходил по комнате. — Откуда нам знать, что он мог, а чего не мог. Это сибр не враждебен человеку, потому что его изобрел я. А Апельсина я не изобретал. Он сам прилетел. Он сам прилетел! Я не звал его!!.. Или звал? Ведь тогда я величайший убийца в истории человечества… Но я не звал его!!! ОН САМ ПРИЛЕТЕЛ!!!
Наверно, в этот момент Угрюмый испугался за мой рассудок.
— Хватит орать, — сказал он. — Вы можете выслушать меня спокойно?
Вопрос подействовал отрезвляюще. Я вдруг понял, что информация еще не вся.
— Никакой это не конец света, — отчеканил Угрюмый. — Вы что, совсем отупели с вашими оранжевыми мозгами? Вакцинацию-то имеет смысл делать лет в тридцать, а до тридцати, представляете, сколько можно нарожать? Пятерых безо всякого труда. Где же тут конец света? Тоже мне, могильщики человечества!
Доходило медленно. Я просто боялся поверить, что все так хорошо. У меня было ощущение, словно я только что своими глазами видел дрожащую костлявую руку, тянущуюся к пресловутой кнопке, и ничего уже нельзя было сделать, а потом вдруг, неизвестно как некий безымянный, но славный агент специальной службы перерубил в самый последний момент силовой кабель, и мир был спасен.
Однако радость улетучилась быстро. В том, что мы сделались жертвами нелепого заблуждения, а потом все прояснилось, ничего хорошего, в сущности не было. Теперь предстояло осмыслить действительное положение вещей, и Ленка первая спросила о главном:
— А сколько же все-таки будут жить эти стерильные люди?
— Сколько? — академик выдержал театральную паузу и сообщил: — Лет около ста. Независимо от возраста, в котором произведена вакцинация.
— Мало, — сказал Альтер.
— Нахал, — возмутилась Алена. — Сотня лет в молодом теле!
— Я не нахал, я бессмертный. Для бессмертного любая цифра мала.
— А от чего будет наступать смерть? — спросил я.
— От старости, — сказал Угрюмый. — Удивляетесь? От мгновенной старости. Понимаете, в ваших головах стоят регуляторы из оранжита как бы неограниченной емкости. Как они устроены, я не знаю. Причем, пересадить их никому нельзя — каждый регулятор сугубо индивидуален. А в наших головах емкость регуляторов ограничена. Оранжит берет на себя все ошибки в работе генетического аппарата, но, к сожалению, накапливает их. Этот регулятор представляет собой как бы портрет Дориана Грэя, только уничтожается он сам, автоматически. Ну, и конечно, внешнего старения, как в романе Уайлда, мы наблюдать не будем. Будет что-то вроде обширного инсульта.
— Страшно, — сказала Ленка.
