После этого я вернул Гарднера в его родной дом.
Вид у него был как у человека, подвергшегося допросу у Панчо Вильи. С него ручьями стекала вода, от одежды остались жалкие лохмотья. С ободранных ягодиц капала кровь. В волосах застряли морские водоросли. Из-за резинки трусов торчал хвост какой-то рыбешки, а за ухом — косточка пальца неизвестного скелета. Гарднер безуспешно пытался что-то произнести. Я поднес ухо к его губам и услышал:
— Н-н-н… нет. Все… равно… не… верю…
— Тс-с! Тише, мистер Гарднер. Вы напоминаете мне одного из издателей, который никогда не понимал уместность моих доводов. Ваша неспособность постичь истину, как явствует из того, с каким благородством и упорством вы отстаиваете свою точку зрения, представляет собой само определение упрямства. А теперь дайте-ка подумать… что еще вам такое показать?.. Помял! Если вы соблаговолите проявить еще капельку терпения…
Гарднер простонал и закрыл глаза. Я дал ему минутку отдыха — ровно столько, сколько потребовалось моим свидетелям, чтобы прибыть на подмогу.
Ощущая присутствие чего-то нового, Гарднер быстро приподнял веко. Даже этого короткого взгляда оказалось достаточно. Гарднер вскрикнул, точно девственница, которую попыталось приласкать беспутное и похотливое мифическое четвероногое. Он весь напрягся и одеревенел, как доска, впав в настоящий ступор.
Я обернулся, чтобы поблагодарить помощников.
— Уитли, Внеземной — вы молодцы. Славно поработали. До встречи на борту Нечто.
Внеземной воспламенил свой безгласный идиотский палец, а обнаженный Уитли дружелюбно помахал своим стационарным ректальным зондом, совсем как миролюбивый прокаженный, исполняющий нью-портский котильон. Когда человек и инопланетянин удалились, я отдал «Фу-файтерам» команду восстановить гарднеровский дом и уложить вымытого и получившего первую медицинскую помощь скептика в его собственную постель. Вряд ли завтрашний рассвет станет свидетелем возобновления прежней карьеры упрямца.
Я вернулся на Веретено, поздравив себя с удачно выполненной миссией. Как-никак, я помог себе и своим соотечественникам на некий неопределенный срок продлить наше уже не совсем смертное, но еще не совсем небесное существование. Совсем неплохо для одной ночной вылазки. Особенно для смурного привидения, которое на самом деле не больше чем сочетание духовной язвительности и вербальных тиков.
К моему великому удивлению, на борту Веретена я обнаружил ожидающего меня коллегу — заляпанного чернильными пятнами жалкого субъекта, однако для привидения весьма общительного (мы, призраки, являемся овеществленными и зримыми свидетельствами внутренних страхов).
— А, Беррик, рад тебя видеть! Какими ветрами?..
Травен осторожно пожал мою руку, и я незамедлительно узнал в нем горестного вестника плохих новостей.
— Боюсь, только что поступили новые указания, Амброз. Похоже, мы еще не заслужили отдыха. Нашему работодателю требуются два опытных оперативника для работы в Белом доме. Похоже, президент серьезно обеспокоен. Он только что просмотрел кассету с видеозаписью одного навороченного голливудского фильма и теперь опасается, как бы мы не сотворили нечто подобное с его домом…
В первое мгновение я готов был ответить отказом, продемонстрировать непокорство (обреченное по определению на неудачу), но тут же передумал.
— Ах, Беррик, снова приходится расплачиваться за наш опыт, — проговорил я, устало кивнув.
— Опыт, по твоим собственным словам, есть не что иное, как мудрость, которая лишь помогает нам принять как малоприятного старого знакомого ту глупость, которую мы уже совершили.
— Ты такой же незадачливый плагиатор, как и капитан Карл, старый ты греховодник! — улыбнулся я. — Что ж, тогда надо спешить.
И мы снова забрались в Веретено и продолжили нашу работу на Нечто.
«Working for the U». Перевод А. Бушуева
Несколько лет назад Международный конвент любителей фэнтези снова стал проводиться в Провиденсе, где когда-то состоялся впервые. Я побывал на нем, хотя, признаюсь, и не большой любитель подобных сборищ. Просто конвент проводился практически в двух шагах от моего дома. Ужиная в китайском ресторанчике, я оказался подле Эрин Кеннеди, дочери издателя и редактора Энн Кеннеди. Я быстро выяснил, что Эрин, как и многие подростки, любительница рок-группы «Cure», которая мне также очень нравится. И тут что-то случилось.
Мне давно хотелось сочинить готическую историю в духе песен «Cure», однако никак не удавалось нащупать сюжетную основу. На сей раз в считанные секунды за время разговора с Эрин я уже четко представил ее в качестве героини моего будущего рассказа.
Спасибо тебе, Эрин.
В десять раз больше своих реальных размеров и в два раза более трезвое, чем в реальной жизни, изображение Роберта Смита задумчиво взирало с потолка спальни Эрин Меркин. Сидящий на темной лестнице вокалист и автор текстов британской группы «Cure» был запечатлен на снимке в самую что ни на есть безжалостную готическую минуту. У Смита лицо беспризорника, обильно покрытое черно-белым макияжем; помести его рядом с портретом кого-то из его духовных предшественников — скажем, Эдгара По или Шелли, — и вы непременно посчитали бы этих печально известных ипохондриков девятнадцатого века безудержными оптимистами. На физиономии, вернее, на веках у Смита настолько густой слой туши и черной обводки, что ему впору изображать енота. Губы накрашены такой темно-бордовой помадой, что кажутся почти черными.
Однако самое удивительное — это его волосы, черные крашеные волосы. Прическа Смита выглядит как результат удара молнии или неаккуратного обращения с электрическими пробками. Локоны певца торчат во все стороны, напоминая змеиное гнездо. При взгляде на них рождается ощущение, будто они живут отдельной от их обладателя жизнью.
С прилепленного к потолку плаката этот постмодернистский Артюр Рембо, известный под именем Роберта Смита, хмуро — с классически обворожительным отчаянием, столь привлекательным для чувствительного и недовольного жизнью юного создания (отчаяние это лучше всего выражено в следующей его строчке: «Вчера я почувствовал себя таким старым, что понял — можно умирать») — взирал на обитательницу крошечной спальни в доме на окраине города, типичной аккуратной девичьей спальни, если бы не все эти готические прибамбамсы, — на девушку по имени Эрин Меркин.
Безнадежно четырнадцатилетняя, Эрин лежала на спине аккурат по диагонали заправленной еще с утра кровати. Ее прикид и поведение являли собой разительный контраст с розовым, отделанным оборками стеганым покрывалом. Из проигрывателя компакт-дисков, установленного в режиме бесконечного воспроизведения одной дорожки, звучала меланхолическая песня мистера Смита «Желание невозможного», повторяясь снова и снова, навевая на девушку волны вселенской скорби.
С головы до ног одетая в черное, начиная от чудовищно огромных башмаков и до просторных штанов с множеством карманов и суперразмерной футболки с длинными рукавами (с рекламой длинных гвоздей, какие не продаются в магазинах скобяных изделий), в ней мгновенно можно было опознать стойкую поклонницу мистера Смита со товарищи. Мрачный наряд Эрин дополняла гирлянда всевозможных побрякушек — пирсингов, фенечек, цепей и цепочек и прочего пластмассового или металлического ширпотреба.
Единственной аномалией тщательно продуманного облика Эрин были ее волосы. Длиной до подбородка, мягкие и гладкие, цветом напоминая осенние листья, они более приличествовали какой-нибудь фолк-певичке или хиппи, нежели любительнице крутых клубных вечеринок.
Мысли Эрин наверняка сосредоточились именно на столь вопиющем несоответствии. Хорошенькое бледное девичье личико неожиданно исказила гримаса ярости, отчего серебряный пирсинг в ноздре подпрыгнул на дюйм вверх, а сама она обеими руками дернула себя за волосы.
Издав животный вопль, Эрин попыталась вырвать волосы с корнями, однако с достойным восхищения здоровым упорством те выдержали самые активные покушения на свою целостность. Признав в конце концов поражение, Эрин отпустила на свободу ни в чем не повинные волосы и засунула руку в глубокий карман на бедре. Пальцы с обгрызенными ногтями, покрытыми зловещего оттенка лаком — такой лак продается под названием «Черное гетто», — извлекли на свет божий маленький сотовый телефон. Эрин яростно набрала номер.
— Привет, Элис, это ты? Ага, я. He-а, она меня не отпустит. Ненавижу ее!.. Да наплевать, что она мне родная мать! Она меня не понимает и никогда в жизни не поймет! Тебе-то везет!.. Слушай, встреть меня на пляже, на досках. Уроки? Ты чего, с дуба рухнула? Ладно, пока! До скорого!
