«Бежим» — Анна рванула меня в охапку и мы бросились бежать прямо к дому леди Ди. Хотя я чётко видел, что падая, зловредный мотоцикл шибануланул Артуру в то больное место на ногах — между коленкой и щиколоткой, которое вовсе и не предназначено для таких неприятных перегрузок. Бегать он не сможет дня два.
Артур верещал из-под мотоцикла делясь своими откровенно извращёнными взглядами на нас, и наших близких, а также клялся, что обязательно взорвёт малоизвестную мне Веру Петровну.
Мы с Анной схватившись за руки бежали сломя голову. Иногда мне удавалось поймать её взгляд и это было по-взрослому приятно. Что не говори — а по любви оно всё же лучше. А ещё я думал — какой же длинный и наполненный событиями вышел день. Успел насмерть поссориться с Ди, ограбить шашлычника, увидеть отца и познакомиться с Василиной дочерью ангелов, и конечно же встретил Барби, Барби, Барби! Мою милую, любимую Анну!
Некоторые не переживают столько событий за целую жизнь.
У меня осталось несколько её фоток. Любуюсь иногда. Анна только что смыла косметику. Чтобы не замочить волос, она слегка скрепила их бархатной красной ленточкой «Адидас». Но волосы все равно слегка намокли и теперь выглядят лучше, чем после нескольких часов в дорогом салоне.
Нет тут больше ни теней, ни туши — только её умные слегка печальные глазища на весь снимок. Женщины редко понимают, что для нас лицо без косметики воспринимается также интимно, как и тело без одежды. Такая доступная Анна. Она прижимает к груди красного плюшевого мишку. Намёк на беззащитность и детскую наивность. Красная футболка с короткими рукавами, выдающая безупречные формы Аниных рук. Вот это сочетание доступности, лёгкой победы и скрытой опасности от доминирующего красного цвета на фотографии — вся моя Анна. Вот-вот кажется сейчас я заполучу её целиком и безраздельно. Ан нет — буду бежать, высунув язык и задыхаясь на самый край света и всё никак не догоню.
* * *
Я не могу назвать точный адрес, но если вам понадобится приколотить там памятную табличку или просто провести экскурсию — охотно покажу. Вертеп располагался в пятикомнатной квартире одной из девятиэтажок прилегающих к станции метро «Дружба Народов». Уж не знаю как она сейчас называется. А если двинуть дворами, в другую стороны можно выйти к театру, кажется, Мукими. Или Мураками. Совсем память теперь уже ни к чёрту.
Вера Петровна поджидала нас. Ей позвонил и пожаловался расплющенный мотоциклом Артурик.
— Ты зачем так с парнем нехорошо? Скока лет вместе! Как у Христа за пазухой с ним была. С кем работать-та будешь теперь, халда? Чем за квартиру платить?
Анна явно не хотела вступать в коммунальные дискуссии с Верой Петровной — низкорослой громкой женщиной в бумажной ночнушке и растрёпанными космами. Если вам нужен типаж бронетанковой вокзальной буфетчицы в отставке — начните пробы с Веры Петровны. Впрочем, пробы на ней уже точно не куда было поставить. Она источала запах давно немытого стареющего женского тела.
— А вот с ним и стану работать, Анна кивнула на меня, продолжая планомерно прорываться к двери в свою комнату.
— С этим? Вот ведь коротыш эдакой! Уставший весь он какой-то у тебя. Болел что-ли в детстве, а? Сменяла дура шила на мыла, прости вас всех господи! Платить за него тож сама будешь? Разбогатела на час, дурёха?
— И буду если надо. Но он сам у меня шустренький мальчик! Правда? И вообще! Любовь у нас!
— Ишь ты! Наверно хер у него длинный, так бывает у карликов, я слыхала. Ишь ты. Любовь. Одним хером, милая, сыта не будешь. Ладно. Выблядков мне тут не настругайте! Это последнее что Вера Петровна успела выкрикнуть зубной вонью нам в лицо. Анна втолкнула меня в комнату и ловко захлопнула дверь. Чувствовался опыт.
* * *
Мы очутились в одной из пяти комнат коммунального вертепа Веры Петровны. Изнутри можно было задвинуть защёлку и наслаждаться относительным покоем. А ещё в комнате было окно. Оно выходило на улицу, уж не помню сейчас названия — но если по ней ехать никуда не сворачивая, можно попасть к Шота Руставели.
Окно было украшено тяжёлыми красными гардинами с золотом. Дикий плюш. Если бы эти занавеси продавали в ИКЕА, то наверное написали бы: «Лучших гардин для частного публичного дома вам и не сыскать. Днём с огнём — только в ИКЕА. Плодитесь и размножайтесь, господа».
К стене притёрлась кровать на полтора человека и тумбочка. На тумбочке были инкрустированы кольца от донышек горячих чашек с чаем. В комнате царил субтильный запах пролитого комочного вина, разномастных окурков с кольцами губной помады и чего-то ещё, о чем и подумать мне было чрезвычайно гадливо.
Анна ушла в ванную. Мне же просто не хватило решимости выйти из комнаты и снова столкнуться с чёрной энергетикой крикливой Веры Петровны, человека толстой сибирской кости. Поэтому, пока Анна умывалась, я быстро схватил кофейную кружку с тумбочки, ловко поссал в неё и, открыв окно, резко выплеснул содержимое в генеральном направлении Дворца Дружбы Народов.
Моя новая подруга вернулась вскоре в той самой красной футболке «Адидас», доходившей едва ли середины бёдер и с красным же ободком в волосах. Меня наверное сразу же с головой выдал взгляд голодной уличной собаки, потому что она отрезала:
— Нет-нет! Ебаться сегодня точно не станем — устала.
* * *
Анна стащила с кровати толстую курпачу, боксерскую подушку и постелила мне у стены. Потом она устроилась на кровати, скрестила свои неимоверно длинные удивительно правильной формы ноги и сказала:
— Ну, теперь рассказывай мне про тюрьму, папик. На сон грядущий.
Я так хотел произвести на Анну впечатление и так молился, чтобы она не заснула и дослушала историю до конца, что на меня снизошло великое вдохновение. Носить этот рассказ в себе не было уже никаких сил. Я был на девятом месяце и рассказ был уже готов жить отдельной, самостоятельной жизнью. Возбудившись от все усиливающегося потока собственного красноречия, я быстро засеменил по комнате, как Ленин в бункере «Волчье логово».
Анна положила голову на руки, подмяв плюшевого медвежонка вместо подушки и внимала. Неожиданно обретя человека готового слушать мои россказни, я понял что и правда нешуточно влюбляюсь в неё. Можно даже сказать тут я разглядел в Анне живого умного человека, а не просто красивый ебальный станок.
* * *
Пару раз Анна даже расхохоталась. Когда я дошёл до того места как впервые поехал этапом в столыпине, она прервала меня. Порывшись в сумочке и вытянув оттуда несколько тысяч сумов злосчастного шашлычника, Анна попросила:
— Принеси-ка шампанского, пожааалуйста.
— Я мигом! А где тут рядом круглосуточный комок? Около метро?
— Круглосуточный комок у Веры Петровны — прямо дверь по коридору.
— А она ещё не спит?
— Пусть работает, старая курва, клиент всегда прав.
Я робко постучал в дверь Веры Петровны и она немедленно, в ту же секунду распахнулась, будто за ней в засаде сидел Штирлиц Макс Отто.
— Чего те?
— Шампанского, пожааалуйста.
— Пашли.
Мы вышли с ней на кухню. Центром композиции на кухне вертепа был гигантских размеров горбатый холодильник «Зил» из тех что бояться даже самые дерзкие и высокоорганизованные ночные тараканы. Я думаю эти зилы делали из той же брони, что и членовозы для компартии. Это была секретная разработка советских шарашек. Когда компрессор зила работал, казалось, что ты попал на стройплощадку московского метрополитена имена И.В.Сталина. Когда же агрегат резко отрубался, все склянки внутри ещё долго звенели от резкого перепада почти орбитальных перегрузок. Думаю зилы испытывали там же где и первый советский спутник Земли. При Хрущеве холодильники использовались как индивидуальный бункер способный выдержать ядерный взрыв. Ещё, уже как практикующий филолог, подозреваю, что узбекское слово «зилзила» — землетрясение берет корни именно внутри грохочущих внутренностей этого флагмана отечественной оборонной промышленности.
К желтоватым, фальшивой слоновой кости дверям Зила-зила были грубо, немного косо прикручены петли и висел увесистый гаражный замок. Вера Петровна, как старуха ключница долго гремела кандалами, пока Зил, наконец, не поддался. «Зил-зил откройся» — подумалось мне.
На свет была извлечена бутылка Узбекистон Шампани толстого зелёного стекла. У хозяйки был такой торжественный вид, что казалось она бацнет сейчас: «Вот. Вдова Кликот легендарного паркентского завода шампанских вин. Разлив 1985 года — прямо перед тем как Горбачев окончательно вырубил все виноградники».
Но вместо этого Вера Петровна спросила:
— А ты откуда английский знаешь?
— Учился. Иняз. Теперь называется узгумя. Противное словечко.
