— О! У Нюшки теперь сутенёр с дипломом будет! А не врёшь? Скажи чегось по-англиски, а?
Терпеть не могу этого. Люди узнают, что ты слегка говоришь на иностранном языке и сразу — «скажи чё нибудь». Идиоты. Я же не попугай «чего-нибудь» лепить от балды.
— Чего сказать-то?
— Ну… скажи… «тупая пизда».
Вот верх человеческой фантазии. Или скажи «тупая пизда» или «как будет пошёл ты на хуй». Студёные чистые кладези народной души.
Я глянул Вере Петровне в глаза и сказал в лицо, не скрывая смака:
— Ю ступид кант!
— Кант! Ишь ты! Какой благородный язык. У нас сиволапых понимаешь — пизда, а них — Кант! А по узбекски «кант» — сахар. Подумать, а? Какая связь?
У Веры Петровны были природные способности к лингвистическому анализу.
— И правда — сахар. Половина сахар, половина мёд Почему то вырвалось у меня.
— Сдачи нет.
Петровна ловко заныкала мои шашлычные тысячи в опавшие черепаховые перси.
— И сучке своей скажи, что не ржала так громко — люди-то спят.
Когда она повернулась спиной, во мне проснулся мой персональный раскольников. Я живо, с плеча расколол ей черепушку бутылкой шампани, сорвал связку ключей, перерыл вверх дном всю старухину комнату и отправился с Анной из Петербурга в Москву. Персональный раскольников живёт в каждом из нас. Просто не все дают ему волю.
* * *
Пару раз моя история прерывалась душераздирающими стонами из-за стенки. Звуки были сравнимы с истерикой мартовских котов. Анна была более привычной к этим возбуждающим мужскую фантазию белым шумам.
— Это Раношка. Швабра писклявая. Не обращай внимание. Всё понты.
Когда я закончил свой рассказ, Анна добила паркентский шампунь, вволю похохотала, а два раза даже всплакнула. Я был в ударе. Так наверное привлекал бы самочку гитарист-фламенко, выкрутив из гитарных звуков оголённую душу.
— Знаешь какой из этого всего вывод? Ну из всей твоей истории? На воле сейчас — тоже как в тюряге. Точь в точь. Если есть у тебя крыша ментовская, а лучше всего, конечно же СНБ — можно делать все что хочешь. Вот так, дружок. У Артурика, походу, был канал. Но он — дебила, Артурик мой. Дебила и козёл.
Мне понравилась Анина характеристика полицейского государства. И я уже знал как в нем выжить. Тюрьма сделала из меня образцового гражданина или, как с французким прононсом говорят узбеки: «фукаро». Фукаро Шурикь — старый проженный стукач и курва.
— Крыша? Крыша эт надо подумать. Хм. Может капитан Казематов? Ищет ведь меня, фраер желтоглазый. Не. Мелковат Казематов. Я — натура с масштабом. Я, Анечка, такое…
«Иди сюда» — почти неслышно прошептала мне Анна, когда уже изготовился завалиться на пол на свою подозрительно пятнистую курпачу.
* * *
И была у нас с ней любовь. Самая настоящая, нежная и чистая, если не считать, что она заставила меня воспользоваться турецкой резинкой коих была тут полна тумбочка. И не купишь таких сладких моментов ни за какие деньги, а потому был я Анне чрезвычайно благодарен.
Позже Анна навалилась на меня и уснула, довольно громко посапывая. А мне все не спалось. Думал где бы побыстрей обзавестись надежной крышей. Пуленепробиваемой. Ведь теперь на воле, так же как в тюрьме. Римское право в редакции золотой орды. А будет крыша — заживем как все честные люди.
* * *
Сквозь блядские персидские гардины пробилось самоуверенное утреннее солнце. Первое утро в вертепе Веры Петровны. Ведь не зря вот раньше устраивали всякие воровские хазы и малины. Чтоб гаситься после лагерей. Не потому что никто не хотел исправляться. Не потому, что конченый уголовщиной народец. Это потому что совковая система прописок, регистраций, военкоматов и трудовых книжек, которые никогда никому сразу не выдавали. Кто мешает выдавать весь пакет этого бумажного паскудства прямо в лагере, в светлый день освобождения?
* * *
Я набрался духу и двинул в туалет. Бачок явно нуждался в мужских руках — вода текла бесконечным потоком игристого горного ручья. Я влез в бачок руками и чуть не грохнул об пол крышкой. Починить бачок оказалось сложнее, чем я самонадеянно думал. Теперь студеный ручеёк превратился в Чимганский сай. Но это не было помехой в прогулке романтика.
Ай ручеёчек, ручеёк
А брал я воду на чаёк
Ромалэлэ и тэ чавалэлэ
Я сбежал из туалета и свернул на кухню — глотнуть из под крана воды. Сушняк был такой, что я чуть было не приложился прямо к запотевшему бачку.
На кухне молодая обнажённая узбечка жарила яйца. На девушке были только дешёвые трикотажные трусы не первой свежести. Сзади они немного смялись и слегка проникли ей в молодую задницу. Усилием воли я оторвал от трусов глаза и они тут же прилипли к её маленьким по-дикарски направленным в разные стороны сиськам. Я отвернул голову, но исподтишка, из уголков глаз продолжал её лапать везде глазами.
— А вы тут с кем? С маленькой Наташей? Вы ее в другой раз за завтраком шлите, сучкя наглий. Ивсегда клиент запставляет заптракь готовить. Невоспитанный девушькя.
— С Анькой он. Жених ейный. Эй, жених, если деньги есть, могу и тебе яичницу сварганить.
— С Анькой? Вай-ей! А Артурик узнает? Здравствуйте, я — Рано, а вас какь зовут?
— Шурик.
— Ну вы заходите гости, Шурикьджян, соседом будем теперь. Добро пожаловать наш махаля.
Вера Петровна грубо прервала мою новую знакомую:
— Не растапыривай ноги, кошка дранная. Забирай свой сковородник и греми мослами в комнату. Так ты будешь яичницу или нет?
— Буду.
— Двести пясят за одно яйцо. Хлеб бесплатно.
— Пасибо. Анна проснётся — сразу отдаст.
— Отдаст. Куда денется.
Я проглотил глазунью из двух яик — (500 сум). Пока я ел Вера Петровна сидела напротив и пахла нестиранным бельем. Голова затяжелела от бессонной ночи и горячего завтрака. Мне не хотелось будить Анну и я вытянулся на полу. Полчасика поваляюсь и двину искать лохов-туристов. Мне теперь вдвойне надо стараться. Заботиться об Анне. Нельзя допустить, что она занималась этой гадостью. Так влюбился, что сейчас ревную даже к подушке по которой разбрызгались её роскошные волосы.
Мы сладко проспали почти до самого вечера.
* * *
В вертепе кроме нас с Анной гнездилась очень слабая на авангард Рано. Она готова была ебаться с драматическими выкриками даже за стакан семечек.
Ещё лямку Веры Петровны тут тянули маленькая и большая Наташи — экзотическая пара лесби. Маленькая Наташа имела фамилию «Осипова» и в пятой графе числилась как «русская», но оттенком кожи была сравнима с арапом самого Петра Великого. Это была первая настоящая негритянская проститутка которую мне довелось увидеть живьём. Вторая Наташа была рослой рукастой и широкоплечей лошадью с детским лицом и сердцем. Жили Наташи душа в душу и спали в одной кровати. Правда, не часто. Чернокожая маленькая Наташа была ходовым товаром. Поэтому когда её пользовали в комнате, иной раз в два смычка, большая Наташа нарезала вокруг девятиэтажки круги и непереставая курила Пайн. Раношка, Наташи и моя Барби были постоянным передком вертепа Веры Петровны.
Ещё тут бывали две еврейские близняшки Ася и Яся — вы наверняка их видели если были в те времена завсегдатаем стрипушника на самом верхнем этаже в Хотел Узбекистан. Девчонки были очень похожи и надо было знать их лично, чтобы быстро отличить. Не ничего более разного, чем пара близнецов.
Заботливые родители Аси и Яси недавно переехали в Тель-Авив, оставив дочерей на пару месяцев в Ташкенте — защитить дипломы нархоза. Ташкентская защита диплома, отличающаяся от сицилийской только размером членского взноса, спасла жизнь и Асе и Ясе. Арабская смертница, коими так нынче изобилуют автобусы в обетованных землях, одним махом сделала их сиротами и толкнула на скользкую дорожку в зарождающемся узбекском шоу бизнесе.
Евреечки были умненькие — как им и положено, а что до примитивного секса за деньги, так у них доходило крайне редко — снимали нормально бабла замысловатыми движениями у шеста. Торговали собой они только по крайне нужде, да и того не больше чем на час и не у себя дома, а тут, в вертепе на Дружбе Народов. Так что комнатёнка их пустовала почти каждую ночь.
Временами появлялась ещё одна редкая пассажирка — Лана. Красивая породистая сука в рыжье. В качестве средства передвижения у Ланы был богатый и влиятельный бизнесмуж. Ебалась она за деньги не заради всеобщего эквивалента, а скорее в форме психического отклонения и приступов нимфо. С нами общалась Лана редко, коротко и подчёркнуто вежливо. Намётанным в закрытых помещениях взглядом, я сразу увидел в ней человека, который страшно боится, что у него чего-нибудь попросят.
* * *
Одним словом вертеп наш был самым обычным публичным домом коих тысячи по всему белу свету. Спрос на женское тело, как на товар, всегда рождает предложение. Законы рынка и прочая лабуда. Для полноты картины оставалось только ввернуть красную лампочку на лестничной площадке вертепа. Но нет — борделло наше было подпольным, потому как вечно охочие до шалав парламентарии все никак не легализуют эту влажную отрасль народного хозяйства.
