Кирпич, как аргумент в подобного рода дебатах никогда ещё не подводил. Правда, он основательно замедлил ход перед самым стеклом и уже почти был готов направиться вниз, к центру притяжения полетов, когда совсем слегка задел стекло. Этого оказалось достаточно. Окно разделилось на три больших треугольных лезвия, которые устремились вниз, как топор гильотины во время сервисных испытаний. Сполна упившийся местью, я брезгливо отёр лицо, отряхнул руки и быстро пошёл дальше. Мне совершенно противопоказано появляться на втором квартале. Абсолютно. Я несу сюда только разрушения и боль.
Что я выкину в следующий раз? Возьму в заложники киномеханика из «Чайки»? Подорву американское посольство?
* * *
В классе восьмом я вдруг заболел нелепой детской болезнью — свинкой. Можно было бы просто поржать над моим идиотским видом запасливого хомяка и радостной возможности прогулять пару дней в школе. Однако ж у свинки в недетском возрасте есть совершенно жуткая побочка — орхит. Орхит это когда совершенно бесцеремонные и подлые бактерии заводятся прямо в ваших яйцах. Вы себе даже представить не можете во сколько раз у ваших кокушек может увеличиться объем и до каких критических экстремальных температур они могут разогреться. Все что вам остаётся это лежать на спине раздвинув чресла и морщась глазеть в потолок. Ощущения при этом я описывать не стану из элементарной жалости к вам.
На второй день пожаловал доктор Криппенгут из районой поликлиники.
Он сказал обычное медицинское «Тэк-с» и долго с плохо скрываемой нежностью любовался моими яйцами. В конце концов он заключил:
— Мда-с. Замечательный образчик. Замечательный. Пейте анальгин, молодой человек. Да-с. И плавки — обтягивающие плавки носите. Не меньше месяца. А понравится — тэкс всю жизнь ходите в плавках. Теперь уже все равно. Все равно-с.
— В каком смысле — все равно, доктор? Я что умру теперь?
— Упаси боже! Не умрёте, конечно же не умрёте, мой друк! Но не без ложки дегтя. Сейчас, к сожалению, у вас скачковыми темпами отмирает большая часть той замечательной волшебной ткани внутри ваших яичек, которая должна будет сделать вас отцом. Да-с. Но, опять же не без огромного количества меда — все остальные мужественные черты вы не утратите, а вот необходимость предохраняться отпадёт напрочь, да-с.
— Что-что отпадёт напрочь? — ужаснулся я.
— Ничего. Ничего не отпадёт, мой друк, разве что необходимость платить кому-то алименты. Выздоравливайте-с. И анальгин. Плавочки в обтяжку и анальгетики-с.
Чёртов доктор оказался прав. Через два дня «плавочек» яйца вернулись к обычной рабочей температуре, а размерами уже совсем не напоминали причиндалы коня Амура Тимура. Но самое главное я оценил позже когда мне стало переть с возможностями привлечения в постель женских особей. С ними можно было вытворять любые трюки, но грандиозных последствий в виде беременности и прочих аномалий никогда не возникало.
Когда вам лет восемнадцать — девятнадцать потеря эфемерной возможности стать чьим-то отцом совершенно не портит вам жизнь. А позже меня посадили. Поверьте-с обрюхатить кого-либо в мужской колонии усиленного режима задача практически невыполнимая даже современными израильскими технологиями искусственного осеменения.
И вот только сейчас, когда я, поливаемый испражнениями воевавших дедов, тихо крался огородами, чтобы вступить на ответственный престол отцовства, я с горечью подумал, что справедливее было бы признать отцом ребенка Ди того самого доктора Криппенгута. Да-с. Впрочем-с откуда-то у меня возникает твёрдая уверенность, что в Джамахирии и след его давно простыл.
* * *
Леди Ди открыла мне дверь, оценила недобрым взглядом и сразу же вернулась к большому зеркалу трюмо. Она явно куда-то собиралась.
Выглядела Ди восхитетельно. Большая часть её гардероба была приобретена в той стране где живёт и управляет мода. Сейчас на ней было платье как будто наскоро скроенное из морской тельняшки, но если внимательно изучить все выточки и разбеги швов, будто бы случайное расположение отверстий в самых нужных местах, то сразу станет ясно — тут поработало целое конструкторское бюро. Основной эффект от платья был однозначным — хотелось подойти к Ди, быстро засунуть башку ей под юбку и оставаться там максимально долгий период времени.
— Ну как вы тут с Алинюшкой?
Я хотел спросить участливо, но вышло чертовски фальшиво. Или Ди просто была не в духе уже с утра:
— Только не делай, пожалуйста, вид, что тебе не насрать на нас с Алинюшкой.
Обманчивый эффект от ее платья тут же исчез. Во мне поднялась волна быстрой боксерской ярости и я с трудом стреножил гадость уже готовую было сорваться с моего языка. Вместо этого я елейно улыбнулся и провозгласил:
— Поздравляю, Ди!
Эффект получился как раз такой будто я все же сказал гадость. Ди подлетела ко мне как разгневанный боцман и замахнулась для ля пощечина манификь, но в ее красивых злых глазах вдруг выступили слезы.
— Скотина. Какая же ты скотина. Урод. Издевается ещё. Мне стало жаль сразу как-то сжавшуюся Ди и я сказал:
— Мне и правда очень-очень приятно, что я скоро стану отцом!
— Хха — резко как мастер кунг-фу выдохнула Ди и снова подлетела ко мне — Ты это серьёзно?
Я знал, что женщины в этот момент склоны тестировать партнеров. А способны ли вы стать хорошим отцом? Тщательно ли станете охотиться, пока самочка отогревает яйца тёплыми пёрышками? Не кинете ли вы её в этот сложный для всей нашей страны момент?
— Я серьёзно. Ты уже подумала, как назовём?
Ди согнула указательный палец и постучала мне в лоб, будто в дверь:
— Гребаная бестолочь. Так и назовём. В честь отца.
Мне на секунду подумалось, что к Ди вернулась её поразительное для девушки чувство юмора и я подхватил:
— Бестолочь это если сын или дочь?
— Заткнись, скот. Какой же ты все же толстокожий скот. Неужели ты всерьёз, даже на минутку смог предположить, что я захочу ребенка от такого ничтожества как ты? Какая святая наивность! Я вот тут сижу и в больницу на аборт собираюсь. На аборт, понимаешь? А у тебя даже денег заплатить за него нет, неудачник несчастный. Да таким как ты по три презерватива натягивать и то мало будет. Генофонд нации, блин, ходячий.
Если бы я получил новость о том, что я совершенно не гожусь на роль отца ребенка Ди час назад, я наверное пустился бы в пляс. Но сейчас, когда я уже можно сказать находился в поиске имени для ребёнка, мне вдруг стало немного больно. С другой стороны, я был ей благодарен. Охотится мне сейчас крайне сложно в силу отсутствия трудовой книжки.
— Поезжай со мной обязательно, ладно? И расплатись там сам, я сейчас дам денежку. Не хочу, чтоб подумали будто я какая-то блядь. И потом говорят после наркоза нехорошо. Поможешь добраться домой.
От слова «наркоз» мне вдруг стало ясно, в какое дерьмо я в травил бедолагу Ди и я сильно запрезирал себя. Но вот это ее «дам денежку» вообще добило меня окончательно. Я вспомнил, что часть её денежки совсем недавно хладнокровно украл и потратил на непорочную Барби.
* * *
«Юрий Аджебраилович Иссахаров. Доктор гинекологии» — табличка была массивной и дорогой.
Это была даже не больница. Просто две квартиры на первом этаже Шухрата объединили в одну и украсили вездесущим золотистым алюминием «Опа, а у нас теперь Европа».
Сам Юрий Аджебраилович Иссахаров оказался пожилым бухарским евреем. Он не был охотником на слова, но язык его жестов отличался легко читаемым красноречием. Доктор Иссахаров нежно взял Ди под локоть и повлёк в недра анодированой квартиры, а когда я устремился следом, Юрий Аджебраилович насупил парниковые брови и локтём же двинул меня в грудак. Его злобный взгляд указал мне в угол приёмной, где расположилась зелёная скамейка столь обычная в приёмных поликлиник.
Я сел на скамейку и воззрился на симпатичную молодую узбечку, то ли секретаршу то ли ассистентку доктора Иссахарова. Симпатяшка наморщив лобик читала учебник по латыни. Наверное студентка меда. На столом перед ней стоял телефон.
— Я позвоню? Очень надо!
Студентка быстро кивнула. Скрестив в кармане пальцы я набрал Михал Ваныча. Тот же эффект — далёкие роботы смеялись надо мной и твердили, что номер и целая секретная вселенная с ним связанная просто плод моего больного ума.
Потом я набрал Анну. Очень соскучился. Очень люблю. Безумно хочу. Скоро буду. Ну очень скоро.
Молодая узбечка подслушивала. Когда я повесил трубку, она неожиданно спросила:
— Вы знаете как на латыни будет «инвалид»?
— Нет! И как же? (чего то она хочет, сама разговор завела, а так ничо себе, симпотненькая).
— Гомо инвалидус!
— Гомо инвалидус. Инвалидус. Гомо. Да, хорошо сказано. Опираясь на мои знания в английском — ин — валид, это типа «бесполезный, никчемный». Нормально от них общество открестилось. А «гомо» — эту тему и затронуть страшно, ха-ха-ха!
