Совет сочли разумным без обсуждения, и наши герои потопали в укрытие, даже не потушив костер (заливать было нечем, но и пожару разгореться негде; догорят дрова — погаснут сами). Несмотря на то, что пикник был прерван метеоритным дождем, никто на него в обиде не был — когда еще увидишь такое зрелище?
Поскольку время было ночное, все разбрелись по каютам. Спать Артуру совершенно не хотелось, и он решил дочитать «Марсианские хроники», лежавшие в верхнем ящике комода, — там еще оставались рассказы, до которых в прошлый раз не добрался.
Но книги на месте не оказалось.
Утро началось как обычно; все отправились продолжать свои дела. Порадовала, правда, целая посылка электронных писем от их друзей из Виртуальности, которым было крайне интересно узнать о приключениях космических аргонавтов. Наши герои, в свою очередь, с большим интересом ознакомились с последними новостями виртуального мира. Артуру, в частности, пришло письмо от его коллег из Научного Центра, к которому они приложили краткое описание последних достижений в области биологии. Ответные послания решили сочинить вечером, а пока продолжить археологические изыскания.
Уже около руин Артура догнала Хелла:
— У меня есть новости. Ты мог бы уделить мне несколько минут?
— Давай через два часа встретимся в оранжерее.
И он свернул в сторону, делая вид, что внимательно рассматривает вчерашние раскопки. Потом прогулялся до места их ночной посиделки. «Дрова» сгорели полностью, оставив после себя лишь небольшие кучки сероватой золы. Порадовавшись гениальности инженерной мысли, создавшей подобное чудо, вернулся в лагерь, где в тот момент группа его товарищей собиралась посетить место предполагаемого падения метеоритов. Они звали с собой и нашего героя, но тому пришлось отказаться — иначе не успел бы к означенному времени на корабль.
Хелла уже ждала его, спрятавшись в тени буйных зарослей Rhapis excelsa, Scindapsus schott и Hoya bella — она всегда обожала скрытность и таинственность. Артур со своей стороны решил не тянуть и сразу брать быка за рога. Едва лишь ее лицо показалось из яркой зелени, сурово, насколько мог отобразить данное чувство, спросил:
— Итак?
— Они приходили вновь, и мне удалось задать им вопрос, о котором ты говорил.
— И?
— Они произнесли незнакомое мне слово. Видя, что я не понимаю, пытались объяснить. Я поняла только, что это что-то типа негатива и его нужно окрасить. Жаль, я совершенно не разбираюсь в технике, здесь уместнее был бы Роберт или Чезаре.
— Что-нибудь еще было?
— Сказали, что им очень интересно наблюдать за нами. Обитать на пустынной планете довольно скучно.
— Но благодаря чему они могут существовать столь долго?
— О том мы не беседовали, промелькнуло лишь утверждение, что в альтернативных формах жизни возможности поистине безграничны.
Артур задумчиво потер виски.
— Давай так: я попробую разобраться с так называемыми «негативами», а ты продолжай общение. Если твои слова истинны, для меня того будет достаточно. Не знаю, конечно, как насчет других…
— Если поверишь ты, другие тоже. А как ты хочешь их раскрасить?
— Еще не знаю. Надо подумать.
И с этими словами он покинул оранжерею, по пути размышляя над новой задачей.
Раскрасить — но как? Кроме того, он никак не мог вспомнить точное значение слова «негатив»; из глубин памяти всплыло, что оно как-то связано с фотографированием. В их супертехнологичный век автоматические фотокамеры сами настраивали оптимальную съемку, а специальные печатные автоматы считывали информацию, воспроизводя изображение в любых ракурсах, в двумерном плоскостном или трехмерном пространственном вариантах. Роль человека стала минимальной: нажать на кнопку и получить результат. Хотя, насколько мог помнить Артур, его отец в детстве рассказывал, что когда-то фотографирование было целым искусством, и хорошие фотографы могли зарабатывать им на жизнь. Ведь нужно было перед каждым снимком настраивать резкость, яркость, время выдержки, а затем полдня возиться с пленкой, чтобы получить черно-белые карточки, желтеющие и тускнеющие со временем. В их семейном фотоархиве сохранилось несколько таких. На них были изображены прадеды и прабабушки нашего героя, давно покинувшие этот свет, а тогда — молодые и полные сил, одни или в компании таких же молодых приятелей и подруг.
Интересно, а что останется от его поколения? И что будут думать о нем потомки лет через семьдесят? Возможно, перебирая старые вещи, станут жалеть нас. А может, наоборот, завидовать, поговаривая между собой: ах, какой спокойной и счастливой была жизнь в старомодном XXI веке. Интересно, а если бы мы на машине времени перенеслись сразу на столетие вперед, смогли бы понять своих далеких потомков? История непонимания отцов и детей насчитывает, наверное, не одно тысячелетие и неизвестно, закончится ли с приходом века всеобщего процветания. Будучи оптимистом по натуре, Артур верил, что таковой рано или поздно наступит.
Отвлекшись наконец от философских рассуждений, он понял, что уже успел покинуть корабль и находился на полпути к лагерю. Мысли вернулись вновь к разговору с Хеллой. Когда-то на университетских практикумах они окрашивали специальными красителями ткани живых организмов. Но кто мог сказать, как устроены глаза марсиан? Их спектр зрительного восприятия мог быть смещен в инфракрасную или ультрафиолетовую область, и тогда то, что они воспринимали цветным, для нас будет белым, и наоборот. Но пусть спасительная идея придет через озарение, а пока неплохо проведать свою супругу — уже полдень, и она наверняка скучает одна на своей станции.
К его приходу Светлана дорисовала вчерашнюю картину и начала следующую. На холсте наш герой различил контуры «Стремящегося».
— А нас рисовать будешь?
— Наверное, нет. Рисование портретов мне всегда давалось хуже, чем изображение пейзажей. Разве что изображу фигурки в скафандрах. А то подумают, что художник сошел с ума.
Артур еще раз полюбовался на уже нарисованную картину.
— Жаль, что нельзя взять с собой в Виртуальность. А если сделать ее украшением одного из художественных музеев? И пусть зеваки будут дивиться — какой потрясающий реализм! Как бы ты хотела ею распорядиться?
Светлана пожала плечами.
— Не задумывалась. Но в твоих словах есть резон: поскольку наши открытия должны принадлежать всему человечеству, то почему бы не присовокупить к ним и мои скромные поделки? Попрошу, чтобы их отправили в Голдтаунский музей изобразительных искусств как подарок от марсиан.
Ухватившись за последнее слово, наш герой задал интригующий вопрос:
— А как ты считаешь, они могли бы существовать сейчас?
— Тогда их давно бы обнаружили. Даже если бы они отсиживались в пещерах или подземных городах после гибели их цивилизации, сколько они смогли бы так выдержать? Тысячу лет? Десять тысяч? А тут — многие миллионы. Хорошо или плохо, но их больше нет. Единственное, что мы можем сделать — сохранить память о них.
Взгляд Артура случайно упал на баночки с красками. Что если попробовать ими? Все равно ничего лучше не придумывается. На корабельном складе оставались еще по крайней мере два аналогичных набора, можно рискнуть. Даже если испортит один лист — не смертельно; ведь не корысти ради, а исключительно из благих пожеланий. Цена научных знаний бывает порой куда более высокой: кому как ни ему, биологу, известно это — сколько тысяч мышей, крыс, кроликов, собак и прочей живности зарезали во имя науки, чтобы обтесать те кирпичики знаний, что слагают ее величественную пирамиду. И хорошо еще, если те жертвы были оправданы, а не истрачены попусту ради удовлетворения чьих-то амбиций или для проверки гипотез, ошибочность которых могла бы быть установлена и менее кровавым путем.
Неужели наука не может обойтись вообще без жертв?
Пока — не удается.
Остается только позавидовать математикам — им не нужно наведываться в пыточную камеру, где вот уже много столетий томится вечный узник — природа, и учинять ей допрос, используя скальпель, лазер или растворитель. Все, что нужно — кабинетное уединение, стакан чая, ручка и бумага. Хорошо быть теоретиком, да и в его родной биологии есть соответствующие разделы (в Виртуальности, тем более, иного и не предполагается), но при условии, что кому-то придется воплощать в жизнь их идеи — крутить ручки приборов, мыть пробирки, препарировать животных.
Так рассуждал наш герой, решив не откладывать в долгий ящик постановку эксперимента.
Один из отсеков «Стремящегося» превратили в лабораторию, и туда стаскивалось все найденное, что могло представлять интерес, а также необходимые приборы — их становилось все больше, по мере того, как увеличивалось количество объектов исследования. Вещи здесь подвергались инвентаризации — где и когда обнаружена, что визуально из себя представляет, из чего и для чего сделана (с последним, как нетрудно догадаться, оказалось труднее всего). Общий настрой, впрочем, оставался оптимистичным — рано или поздно ключ к разгадке будет найден.
