моего доклада является только любовь к родной стране и страх перед ее туманным завтра, ее будущим.
Его голос окреп, звучал отчетливо и ровно. Вся аудитория напряженно слушала: одни смотрели на него с неприкрытым любопытством, на лицах других проступала злобная усмешка.
— Уважаемые господа! Известно ли вам, что Украина стоит над пороге хозяйственной катастрофы? Неожиданным ростом нашей промышленности мы обязаны исключительно природным богатствам нашей земли, в первую очередь колоссальным залежам угля. Но эти запасы нельзя считать неисчерпаемыми. В ряде статей, с какими вы могли ознакомиться в различных научных журналах, я показал, что если развитие нашей хозяйственной жизни и дальше пойдет такими же темпами, через несколько лет от этих сокровищ и воспоминания не останется, даже при условии прекращения весьма значительного экспорта угля за границу. Следовательно, нам рано или поздно придется заняться поисками того, что могло бы заменить уголь.
— Вопрос только, правильны ли ваши вычисления! — отозвался голос из зала.
— Ошибка в вычислениях не изменит положения вещей. Я допускаю, что угля нам хватит еще на десять лет, а если запретить вывоз его за границу — на дополнительное десятилетие. Предположим, что катастрофа, о которой я говорю, наступит не через двадцать, а через пятьдесят и даже сто лет. Но все же эта катастрофа когда-нибудь случится, и мы ее не остановим. И если уже сегодня в нашем распоряжении имеется источник энергии, способный заменить уголь, было бы непростительным грехом отказываться от работ в этом направлении. Более того, священный долг перед родиной и человечеством в целом призывает нас всеми силами взяться за дело. Подумайте только, как укрепится наше положение среди других государств, если Украина сможет поставлять энергию для всей Земли!
В зале раздались кое-где робкие аплодисменты, но вскоре смолкли. Роздвянский продолжал:
— После многолетних опытов мне посчастливилось напасть на след очень важного открытия. Как вам известно, радиоактивные — то есть лучистые — вещества, помимо прочих лучей, испускают еще один вид лучистых частиц, которые я назвал «лучами омега». Излучение «омега» выделяется своей необычайной мощностью и обилием частиц и по этим показателям в десять раз превосходит «сигма-лучи». Мне удалось установить, что в соответствующих условиях некоторые вещества вбирают в себя данные лучи, которые затем нетрудно извлечь. Медь, нагретая до необходимой температуры в сосуде с особой смесью газов, за десять дней поглощает такое количество «лучей омега», что после может отдавать энергию на протяжении двух месяцев.
— Признайтесь, что и здесь вы ошиблись в вычислениях! — раздался тот же голос в зале.
Высказывание было встречено несколькими взрывами натужного смеха.
— Мои вычисления я предоставлю для оценки профессиональной комиссии, и она скажет свое слово, а до тех пор должен предостеречь вас от подобной критики, — спокойно ответил Роздвянский.
Он уже погрузился в любимую тему и обрел уверенность и смелость. Волнение бесследно исчезло.
— Но пойдем дальше. Я обнаружил «лучи омега» также в составе светового излучения Солнца и придумал способ их выделять. Опытным путем были найдены вещества, вбирающие и отдающие «лучи омега» лучше меди. И, что самое важное — эти вещества, без заметных потерь, способны сохранять в себе энергию «лучей омега» в течение целого полугода. Одним словом, я изобрел самый экономичный аккумулятор солнечной энергии, который в нашем случае куда ценнее природного, то есть каменного угля. Для возникновения залежей угля — а они, как я говорил, уже на исходе — потребовались миллионы лет. Солнце взрастило своим теплом гигантские леса; впоследствии эти леса оказались погребены под толстым слоем ила и окаменели. Но скажите, какое поколение дождется образования новых угольных залежей из зеленеющих сегодня лесов? А при той неразумной хозяйственной деятельности, что в наших лесах повсеместна — останутся ли вообще какие-либо леса на Земле?
— Прекрасно! Да здравствует первооткрыватель новой украинской Америки! — в третий раз прервал тот же голос.
— Мои заслуги оценит будущее, а пока что я попросил бы господина президента оградить меня от такого рода нападок со стороны аудитории, — сказал Роздвянский, поворачиваясь к президенту.
— Господа, — неохотно отозвался президент, — прошу не перебивать докладчика. После выступления состоится дискуссия и каждый получит возможность высказать свое мнение.
— Я обращаюсь к достопочтенной академии за помощью в этом важнейшем деле. Прошу избрать комиссию, которая рассмотрит мои исследования и обратится к академии с ходатайством о практическом воплощении моих проектов, каковые я передам комиссии либо представлю вместе с ней нашей уважаемой организации. Простите, господа, но я — как и всякий изобретатель — вынужден до поры до времени держать подробности экспериментов в строгом секрете. Не сочтите это знаком моего недоверия к вам.
Роздвянский сошел с трибуны. В зале воцарилась тишина — свидетельство недовольства и разочарования слушателей. Все ожидали чего-то другого. Противники Роздвянского точили зубы, готовясь к дискуссии с ним, — но он преподнес им такую неожиданность, как предложение назначить комиссию, которую он — очевидно — также обяжет хранить тайну. Комиссия может прислушаться к его доводам, выступить с соответствующим ходатайством, и игра будет проиграна.
Посетители на галерее, являвшиеся на чинные академические заседания лишь изредка и в ожидании какой-либо сенсации, также были разочарованы. Докладчик изложил всего-навсего несколько сухих фактов, отчасти общеизвестных, отчасти не представлявших никакого интереса для широкой публики.
Только маленький кружок друзей Роздвянского оценил всю весомость его краткого доклада; однако они составляли среди аудитории ничтожное меньшинство и потому молчали.
В зале была такая духота, что вентиляторы мало помогали.
Президент открыл дискуссию. Первым потребовал слова профессор химии Хрущенко, самый ярый враг Роздвянского. Переваливаясь на коротеньких, кривых ножках, он добрался до трибуны и, с немалым трудом неся пузатый живот, поднялся по ступенькам. Его отталкивающее лицо поросло седовато-рыжей бородкой, лысая голова отражала солнечные лучи. Маленькими, чрезвычайно подвижными глазками профессор несколько раз обвел аудиторию и, удостоверившись, что симпатии разочарованных рефератом слушателей на его стороне, торопливо заговорил писклявым голосом, полным яда и злобы:
— Какое счастье, что в греческом алфавите всего 24 буквы и последняя из них — омега! Иначе нам пришлось бы еще не раз выслушивать здесь подобные мудреные рефераты о все новых лучах! Из уст многоуважаемого референта, — тут он с иронической улыбкой чуть поклонился в сторону Роздвянского, — в течение нескольких минут прозвучали все греческие буквы от сигмы до омеги, и мы необыкновенно благодарны, что он дошел наконец до конца алфавита. Но может — не дай Бог — в нем пробудится вдобавок преклонение перед иудаизмом и он, по примеру некоторых математиков, возьмет на вооружение еврейские буквы, начав новую серию открытий «лучами алеф [15]?»
В зале раздались смешки. Хрущенко, довольный своей остротой,
