продолжал:
— Господа, вы меня не первый день знаете. Я в науке пуд соли съел. Вспомните, как десять лет назад я высказал мнение, что за исключением «лучей каппа» в радиоактивной материи не может быть каких-либо других составляющих. Вспомните также, что крупнейшие ученые, как местные, так и зарубежные, согласились с моими выводами. У меня сердце болит, когда я слышу с этой высокой трибуны научную ересь наподобие россказней о «сигма-лучах» и «омега-лучах». Должен ли я это терпеть, будучи уверен, что подобные доклады наносят вред доброму имени нашей академии, позорят ее перед всем научным миром?
С болью и страданием в голосе, укоризненно покачивая головой, профессор затянул:
— Уважаемая Академия не раз потакала таким — позвольте воспользоваться резким определением — богохульным идеям и поддерживала псевдонаучные эксперименты разных лиц… И каковы последствия? Последствия таковы, что господин Роздвянский смеется над нами и хочет весь мир перевернуть с ног на голову! Он хочет опровергнуть все прежние научные теории и снискать себе большую славу, чем все члены академии, вместе взятые! Мы все, товарищ, уважаем и ценим вас как умелого авиатора и несравненного директора нашего главного авиационного завода, но в радиоактивности вы не разбираетесь. К тому же, выше чрезвычайное недоверие к нам^ Неужели мы, члены академии, не заслуживаем того, чтобы вы хотя бы вкратце изложили нам суть ваших открытий? А если вас, господин Роздвянский, смущает посторонняя публика, почему вы не потребовали закрытого заседания? Не знаю, как коллеги это расценивают, но лично я чувствую себя оскорбленным. По указанным причинам я убедительно прошу уважаемую академию не допустить всемирного посрамления себя и всей нашей науки и вношу предложение отвергнуть притязания господина референта.
— А вам, товарищ Роздвянский, — проговорил он, уже сходя с трибуны, — я искренне советую: бросьте ваши лучезарные фантазии и держитесь своей работы, которая делает вам честь. Стройте самолеты, летите себе на северный полюс — а по мне, хоть на Луну — и ограничьтесь этим. Когда вы будете в годах и выйдете на покой, вы вспомните слова вашего профессора и поймете, что он не был таким уж беспросветным глупцом, каким вы его считали.
Сторонники профессора громкими аплодисментами дали понять, что разделяют мнение Хрущенко. Роздвянский ощутил глубокую обиду. Его, такого добросовестного и знающего ученого, обвиняют в невежестве, нерадивости, называют мальчишкой!
Он уже не слушал дальнейшей дискуссии. Понимал, что на пренебрежительные замечания Хрущенко должен ответить решительно и твердо. Волевым усилием старался взять себя в руки, чтобы говорить спокойно и по делу. Не мог дождаться конца обсуждения. Видел, как во сне, что после профессора и двух сторонников последнего выступал и один из его друзей, но не слышал и не понимал их — настолько был поглощен своими мыслями. Наконец его терпение иссякло, и он попросил слова.
— Достопочтенная академия! Удивительно, что уважаемый господин профессор Хрущенко предпочел обойти суть вопроса и вместо этого обрушился на меня с упреками, обвиняя в незнании предмета и неподобающей молодости. Так что же? Какое отношение к предмету обсуждения имеет наличие или отсутствие у меня седой бороды? Изменит ли что-нибудь тот факт, что я не изучал радиоактивность по методике господина профессора? Господин профессор противопоставляет научным доказательствам свой опыт, знания и юмор. Я всецело уважаю труды господина профессора, но в свою очередь требую понимания, а прежде всего беспристрастности. Господин профессор обиделся на меня, решив, что я питаю к нему недоверие. Но доверял ли он сам широкой общественности, когда объявил результаты своих недавних исследований? Получил ли научный мир разъяснение известных неясностей в его теории «радиоцеллюлозы»?
— Это не относится к теме! — воскликнул профессор. — Говорите о себе и своих трудах, а мою персону оставьте в стороне!
— Извините, господин профессор, что я распространил дискуссию на вас и ваши работы. Мне жаль, что с научных материй мы так быстро перешли на личности, но в этом нет моей вины. Я хотел говорить о нашем предмете, вы же заговорили лично обо мне, приводя в положительный пример себя самого и собственные заслуги. Так что вам не стоит удивляться, если я поневоле обратил внимание аудитории на темные места вашей теории. Именно они заставили вас бросить эту интересную тему, а ведь теория ваша отличалась широким охватом и подавала большие надежды в той же области, что и мой сегодняшний реферат. И только этим «темным местам» я обязан тем, что сегодня на академической трибуне проект использования природной энергии представляю я, а не вы!
Профессор с досады покраснел и вскочил с места.
— Еще раз прошу вас: оставьте в покое мою теорию! — закричал он. — Вы не доросли еще меня попрекать! Я вам в отцы гожусь, если не в деды!
— Выманили волка из леса — так взгляните ему в глаза, — пылко ответил Роздвянский. — Вы сами накликали беду. Позвольте мне сделать необходимые выводы и найдите в себе смелость их выслушать!
— Замолчите! — затопал ногами Хрущенко. — Замолчите немедленно! Не доводите меня до крайности!
Он дрожал от злости. Глаза светились зловещими огоньками. Роздвянский тоже рассердился.
— Вы не имеете права приказывать мне молчать. Никто не может запретить мне говорить. Думаете, все уже забыли о смерти Кружляка?
Профессор дернулся, будто в него вонзилось осиное жало. Он подбежал к самой трибуне, замахал на Роздвянского кулаками и бешено завопил:
— Молчите, если вам жизнь дорога! Не напоминайте мне об этом негодяе! Из-за него едва не пострадало мое достоинство. Это отъявленный преступник!
Роздвянский вскипел. Он чувствовал, что должен теперь произнести решающее слово. Знал, что одним этим словом уничтожит своего противника. Он не хотел так поступать; из уважения к академии не желал предавать гласности историю, о которой только недавно узнал. Но увидев, что Хрущенко задумал похоронить его проект, а вместе с ним все заветные мечты, — понял, что должен защищаться. Должен разоблачить профессора, раз и навсегда лишить его уважения и научного имени. Пусть враг пеняет на себя. В начале заседания он думал, что без этого обойдется, но теперь твердо решил покончить с Хрущенко.
— Господа! Оскорбительное замечание, каким профессор Хрущенко очернил память моего несчастного покойного друга, вынуждает меня исполнить дружеский долг.
Я намеревался промолчать, особенно сегодня, но вижу, что это невозможно. Итак, я прилюдно заявляю, что…
— Господин президент! Господин президент! — во весь голос закричал Хрущенко. — Лишите его права голоса! Он меня презирает! Он ищет скандала! Он позорит нашу академию!
Поднялся крик. В общем шуме президент несколько раз неслышно призвал аудиторию к порядку, а затем лишил Роздвянского права
